— Что случилось, Майкл? — спросил он Хогана.
— Полковник Бакстер пришел в сознание, — тихо ответил тот. — Он умирает и хочет немедленно видеть вас по чрезвычайно важному делу.
«Кадиллак» затормозил у подъезда белой башни — главного здания комплекса Национального медицинского центра ВМФ. Попросив Карен остаться в машине вместе с Хога-ном и шофером, Крис Коллинз торопливо вбежал в вестибюль. К нему сразу же подошел флотский офицер.
— Министр юстиции Коллинз? Прошу следовать за мной, сэр.
— Надеюсь, я не опоздал. Кто с ним сейчас?
— Жена и внук, Рик Бакстер. Живет у бабушки, пока родители находятся в Кении. Мы пытались связаться с ними, но безуспешно. Еще там два врача и дежурная сестра. И — чуть не забыл — пришел патер Дубинский из церкви святой Троицы в Джорджтауне — той самой, которую посещал Кеннеди… Вот мы и прибыли, сэр. Я только доложу о вашем приходе.
Войдя в палату, офицер притворил за собой дверь.
Коллинз нервно расхаживал из угла в угол. Хотя он был довольно хорошо знаком с Бакстерами и бывал у них дома, особо близкой дружбы между ними не существовало и его отношения с полковником носили в основном чисто деловой характер. Так почему же умирающий Бакстер захотел в свои последние минуты видеть именно его?
Открылась дверь, и из палаты, не глядя на Коллинза, вышел офицер, за ним сестра и маленький Рик. Словно не замечая Коллинза, они миновали его и вышли в коридор. Затем в дверях появилась фигура в черной сутане.
— Мистер Коллинз, если не ошибаюсь? Патер Дубинский.
— Я знаю, — ответил Коллинз. — В Белом доме мне передали, что полковник при смерти и срочно хочет меня видеть. Он в сознании? Могу ли я зайти к нему?
Священник кашлянул.
— Я глубоко сожалею, но уже поздно. Полковник Бакстер скончался десять минут назад. — Он помолчал. — Да пребудет его душа в вечном мире!
— Какая… какая трагедия, — выдавил Коллинз.
— К сожалению, это так… Ной Бакстер был прекрасным человеком. Я понимаю ваши чувства, потому что разделяю их. Но на все воля божья.
— Да, — ответил Коллинз.
Он не знал, прилично ли пытаться узнать прямо сейчас, что именно хотел сказать ему полковник, но понимал, что должен сделать это, даже если нарушит приличия.
— Гм… Патер Дубинский, в каком состоянии был полковник в свои последние минуты? Мог ли он говорить?
— Немного.
— Сказал ли он вам или миссис Бакстер, зачем хотел меня видеть?
— Боюсь, что нет. Он лишь сказал жене, что должен обязательно переговорить с вами.
— И больше ничего?
Священник перебирал четки.
— Видите ли, он позже кое-что сказал мне. Я объяснил, что пришел исполнить соборование, причастить его и дать отпущение грехов. Он попросил меня совершить обряд, и я успел примирить его душу с господом, как и подобает доброму католику. Почти сразу же после этого он навсегда закрыл глаза.
Коллинз преисполнился решимости выйти из беседы на духовные темы.
— Вы хотите сказать, патер, что полковник Бакстер исповедовался перед смертью?
— Да, я принял его последнюю исповедь.
— Сказал ли он что-либо в исповеди, что могло бы дать мне ключ, как-то понять, что же именно он хотел сказать мне перед смертью?
— Я не могу нарушать тайну исповеди, — мягко ответил священник.
— Но если он сказал вам то, что я, по его мнению, должен был бы знать…
— Мне непозволительно решать, что в исповеди было для вас, а что для господа. Повторяю: я не могу нарушить тайну исповеди полковника Бакстера. А сейчас я должен пройти к миссис Бакстер. — Он сделал паузу. — Еще раз прошу извинить меня, мистер Коллинз. Мне очень жаль.
— Я опоздал, — сказал Коллинз жене, сев в машину. — Он уже скончался, когда я приехал.
— Какой ужас! Ты… ты узнал, зачем он хотел тебя видеть?
— Нет. Не имею ни малейшего представления. Но я намерен узнать это, хотя и не знаю пока как. Он явно хотел сказать что-то имеющее непосредственное отношение к моей работе. И к государственным делам. Что-то жизненно важное для всех нас.
Он почувствовал, как рука Карен сжала его локоть.
— Крис, прошу тебя, не влезай в эту историю. Не могу объяснить почему, но мне стало очень страшно. А я не люблю жить в страхе.
Коллинз смотрел в окно на ночной город.
— А я не люблю жить среди неразгаданных тайн, — сказал он.
Полковника Бакстера хоронили дождливым майским утром на одном из немногих свободных участков, оставшихся на Арлингтонском национальном кладбище. У могилы, где патер Дубинский прочел молитву по усопшему, собрались родные, друзья, члены кабинета, присутствовал и. сам президент Уодсворт.
Директор ФБР Вернон Т. Тайнэн, его низкорослый, мускулистый помощник Гарри Эдкок и министр юстиции Кристофер Коллинз приехали на кладбище вместе и вместе покидали его.
Дежурный фэбээровец открыл им дверцу автомобиля. Первым сел Эдкок, за ним Тайнэн, потом Коллинз.
— Мне будет не хватать старины Ноя, — первым нарушил молчание директор ФБР.
— Хороший был человек, — поддакнул Эдкок, всегда при посторонних служивший эхом своего начальника.
— И мне его будет не хватать, — сказал Коллинз, чтобы не выпадать из общего тона. — В конце концов, своим нынешним положением я обязан ему.
— Да, — сказал Тайнэн. — Жаль только, что он не продержался, чтобы пожать плоды своих трудов с тридцать пятой поправкой. Все приписывают ее президенту, но на самом деле начал-то Ной. Верил он в нее, как в новую религию, которая только и может спасти страну. Наш долг перед ним — пробить поправку в Калифорнии. Я знаю, Крис, что в решающей схватке за тридцать пятую старина Ной рассчитывал бы на вас, как на самого себя.
Прижатый массивным телом Тайнэна к бронированной стенке лимузина, Коллинз инстинктивно среагировал на эти слова и вернулся мысленно к сцене в госпитале, когда священник подтвердил, что полковник Бакстер хотел сообщить ему, Коллинзу, что-то чрезвычайно важное. Имело ли это «что-то» отношение к тридцать пятой поправке? Может быть, Тайнэн, который дружил с Бакстером, сумеет найти зацепку.
— Кстати, Вернон, насчет мнений и желаний Бакстера, — сказал Коллинз. — Вы помните, мне пришлось уехать с ужина в Белом доме? Из госпиталя сообщили, что полковник Бакстер умирает и срочно хочет меня видеть. Я помчался к нему, но опоздал. Однако Ной кое-что успел сказать священнику, тому самому, который отпевал его сегодня на Арлингтонском кладбище, патеру Дубинскому. Но, когда я спросил его, тот уклонился от ответа, сославшись на тайну исповеди.
— Тайна исповеди неприкосновенна, — вставил Эдкок.
— Поэтому я хотел спросить вас, — продолжал Коллинз, — не придет ли вам на ум мысль о том, что именно хотел сказать мне Бакстер? О каком-нибудь проекте или о незаконченном деле в министерстве, которое он мог обсуждать с вами и о котором считал нужным сообщить, мне? Сколько я ни думал, мне в голову не приходит ничего конкретного.
Уставившись глазами в спину водителя, Тайнэн ответил:
— Мне тоже. Могу лишь повторить — из тысячи дел, которыми он был занят, одно вытесняло мысли обо всех остальных — ратификация тридцать пятой поправки. Может, об этом он и хотел поговорить с вами?
— Возможно. Но о чем конкретно? Ведь просто так он не требовал бы меня на смертном одре.
— Но он же не знал, что умирает. Так что, может, ничего особо важного и не было.
— Нет, он сказал, что дело чрезвычайной важности, — настаивал Коллинз. — Сказать по правде, я даже подумываю попробовать еще раз поговорить со священником.
Наклонившись через Тайнэна к Коллинзу, Эдкок сказал, придав прыщавому лицу торжественное выражение:
— Знали бы вы попов так, как я, то даже и не пытались бы. Что-нибудь из них вытянуть способен только господь бог.
— Гарри прав, — согласился Тайнэн. — Вот мы и снова дома. Подъехали к министерству.
— Да, пора возвращаться к работе, — выглянул наружу Коллинз. — Спасибо, что подвезли.
Попрощавшись, он вышел из машины. Тайнэн встретил взгляд Эдкока.
— Ты ведь все слышал, Гарри?
— Разумеется, шеф.
— Что, по-твоему, старик Ной хотел ему сказать такого чертовски важного?
— Ума не приложу, шеф, — ответил Эдкок. — Или, по правде говоря, подумал я кое о чем, да уж больно мне об этом думать не хочется.
— Вот и я о том же. Думаешь, в нем в последний момент взыграла религия и он решил все выложить?
— Возможно. Трудно сказать И никак теперь уже не выяснишь Слава богу, что хоть не успел.
— В том-то и дело, Гарри, что успел. Ты же сам слышал — он что-то наболтал попу. Не нравится мне это. Я хочу знать точно, о чем он говорил и что успел сказать. Обязательно хочу.
Вытащив носовой платок, Эдкок прокашлялся и высморкался.
— Нелегкое дело, шеф, — сказал он наконец.
