— Нет, я не сказал этого. — Престон взглянул Матти прямо в лицо и одарил ее улыбкой, в которой не было ни на йоту искренности. — Я всего лишь говорю, что у тебя пока что маловато подтверждающих фактов. Мы обязаны проявлять осторожность, чтобы не оказаться в глупом положении. Тебе, я думаю, нужно будет еще немного поработать над этой статьей.
Он давал ей понять, что разговор окончен, но Матти слишком часто проходила через такую концовку беседы, чтобы безропотно проглотить ее и покинуть кабинет. С тех пор как она ушла от Джонни, она использовала для проработки статьи каждый свободный час, пытаясь утопить в работе душевную боль. Она была уверена, что, только раскопав правду, сможет освободиться от клубка противоречивых чувств, поселившихся в глубине ее сердца. Она это так не оставит. Ее подмывало заорать на Престона, но она решила не терять самообладания. Глубоко вздохнув, Матти опустила глаза, чтобы расслабиться, и когда вновь взглянула на редактора, то чуть ли не улыбалась.
— Как мне это представляется, Грев, речь идет о двух вариантах: или кто-то ошельмовал Коллинриджей, или премьер-министр этой страны подтвердил свою виновность тем, что пошел на фальсификацию фактов. В любом из этих случаев мы могли бы как минимум на неделю обеспечить своей газете наибольшее количество читателей по сравнению со всеми остальными, не так ли?
— Гм… да. Но какой именно случай? Мы должны знать наверняка. Сейчас, в самый разгар предвыборной кампании, нельзя допустить ошибки в столь важном деле, как это.
— Разве Коллинридж не заслуживает шанса доказать свою невиновность? По существу, ты предлагаешь отложить статью до окончания выборов. Но это значит, что она появится уже после того, как несправедливость не только свершится, но и будет закреплена!
У Престона кончился запас логических аргументов. В который уже раз он видел, как эта малоопытная женщина, одна из самых молодых сотрудников газеты, легко уклонялась от его аргументов. Оставалось прикрыть свою растерянность высокомерием и грубостью.
— Нет, подумать только! — вскричал он, гневно указывая на нее пальцем. — Ворвалась в мой кабинет с какой-то фантастической историей, требуя, чтобы из-за нее я переделал всю первую полосу… Но ты даже ее не написала! Откуда мне знать, может быть, вместо того чтобы хорошенько поработать, ты хорошенько пообедала?
Ее голубые глаза холодно сверкали, в голове выстроились, готовые вырваться, слова презрения, но Матти все же удалось сохранить самообладание.
— Статья будет у тебя на столе через тридцать минут. — Она вышла, едва удержавшись от острого желания так хлопнуть дверью, чтобы она слетела с петель.
Минут через сорок она без стука вошла в кабинет, держа в руке шесть отпечатанных через два интервала страниц. Не говоря ни слова, бросила их на стол и встала перед Престоном, всем своим видом показывая, что не сдвинется с места, пока не получит ответ.
Он оставил ее стоять, а сам медленно скользил глазами по страницам, притворяясь, будто в нем происходит внутренняя борьба и он никак не может прийти к какому-то важному решению. Оно было уже принято, и существовало уже через несколько минут после того, как Матти вышла из его кабинета, и через несколько секунд после того, как он дозвонился до владельца газеты.
— Она настроена очень решительно, мистер Лэндлесс, и понимает, что в руках у нее материал для очень эффектной статьи. Дьявол ее возьми, что мне делать? Она не хочет и слышать об отказе.
— Убеди ее, что она не права. Переведи ее в другой отдел, поручи ей кулинарную колонку. Отправь в отпуск. Да хоть редактором ее назначь, наплевать, лишь бы она молчала!
— Это не так просто. Она не только чертовски упряма, но и одна из лучших наших политических аналитиков.
— Престон, у тебя уже есть самый лучший политический аналитик в издательском деле. Это — я! Тебя я прошу только об одном — не выпускать работников редакции из-под своего контроля. Ты хочешь мне сказать, что тебе и это не по силам? До окончания предвыборной кампании меньше двух недель. На карту поставлено очень многое — будущее нашей страны, мой бизнес, твоя работа. Делай что хочешь, но она должна молчать. Не вздумай напортачить с этим!
Престон перебирал машинописные странички статьи, а в ушах у него все еще гремел хриплый голос хозяина. И он не столько читал эти страницы, сколько мучительно раздумывал над тем, что и как скажет Матти. Обычно ему удавалась роль редакционного распорядителя, но она совсем никогда не выступала в роли плаксы. Это он знал и раздумывал, как именно с ней поступить.
Наконец Престон положил листки на стол и откинулся на спинку кресла. Когда он ее чувствовал, ему становилось спокойнее.
— Мы не будем ее печатать. Все это слишком рискованно, и я не хотел бы разнести в куски все выборы, основываясь на одних предположениях.
Она все время этого ждала, так что его заявление не было для нее неожиданностью. Матти ответила тихо, почти шепотом, но для Престона ее слова были как удары боксерской перчатки.
— Об отказе не может быть и речи.
Проклятье! Почему бы ей не смириться с его решением! Пусть вздернет плечами или ударится в слезы, как это делают другие! Только не эта спокойная дерзость, она выбивает его из колеи, он не знает, как на нее реагировать, и начинает нервничать. Престон даже вспотел и, хотя он заранее тщательно продумал каждое слово, начал запинаться на каждой фразе.
— Я… не могу подписать ее в печать. Я здесь редактор, и таково мое решение. — Он сам слышал, как неубедительно звучат собственные слова. — Ты должна или смириться с моим решением, или…
— Или что, Грев?
— Или понять, что больше не сможешь быть нашим политическим сотрудником.
— Ты меня увольняешь? — Это ее искренне удивило. Как может он отпустить ее в самый разгар выборов?
— Нет, не увольняю, а с этой минуты перевожу в отдел статей для женщин. Честно говоря, не думаю, что тебе удалось развить свое политическое чутье в той степени, в которой это требуется для работы в отделе внутренней политики нашей газеты.
— Кто тебя подкупил, Грев?
— Что, черт побери, ты имеешь в виду?
— Обычно ты с трудом определяешь, чего тебе хочется — чаю или кофе. Значит, уволить меня из-за этой статьи решил не ты, а кто-то другой, не так ли?
— Но я не увольняю тебя! Просто ты переводишься в…
Он начал терять самообладание; глаза выкатились из орбит, а лицо приобрело такой цвет, словно он минуты на три задержал дыхание.
— Если так, дорогой редактор, то предлагаю тебе новость — я ухожу!
Господи! Этого он никак не ожидал. Престон мучительно соображал, что же придумать, чтобы вернуть себе инициативу. Надо обязательно удержать ее в «Телеграф», иначе она ускользнет из-под контроля. Но как, Господи, как это сделать? Он выдавил из себя улыбку и широко развел руки, изображая жест дружеского расположения.
— Послушай, Матти, к чему такая поспешность? Давай обсудим все здраво и спокойно. Мне хотелось, чтобы ты приобрела здесь более широкий опыт работы в газете. У тебя определенный талант, и ты могла бы успешнее проявить его в какой-то другой, не политической области. Мы хотим, чтобы ты продолжала работать, так что используй выходные дни на решение, в каком отделе редакции и по какой проблеме ты хотела бы попрактиковаться. — Видя ее холодные, полные решимости глаза, он понимал, что говорит впустую. — Но если ты все-таки считаешь, что должна уйти, то по крайней мере не спеши кидаться куда попало. Продумай как следует. И дай мне об этом знать, мы постараемся помочь тебе, а также выдадим выходное пособие в размере шестимесячного заработка. Подумай об этом.
— Я уже подумала. Если ты не опубликуешь мою статью, я заявляю об уходе. Прямо здесь и сейчас.
Она никогда не видела его в таком апоплексическом состоянии. Он словно выплевывал слова.
— В этом случае я должен напомнить тебе условия контракта: ты обязана за три месяца предупредить о своем уходе, и в течение этого времени мы имеем исключительные права на всю твою журналистскую продукцию. Если ты будешь настаивать на своем, мы потребуем строжайшего соблюдения этого пункта контракта. Если потребуется, обратимся в суд, и тогда твоя журналистская карьера закончится раз и навсегда. Пойми — твоя статья не будет опубликована ни здесь, ни где-либо еще. Одумайся, Матти, прими мое предложение! Лучшего не будет.
Вот теперь она знала, что, должно быть, чувствовал ее дед, когда покинул свою родную деревушку и оказался на берегу норвежского фиорда, зная, что уже не сможет повернуть назад, хотя впереди его ждали вражеские патрульные суда, минные поля и почти тысяча миль сурового, штормящего моря. Да, ей потребуются и его мужество, и его фортуна.
Она взяла со стола статью, медленно разорвала ее пополам, и листки, покачиваясь, как падающие осенние листья, опустились в его подставленные ладони.
