В отделе кадров Большого театра следователь Тарас Карпович Венделовский получил целую пачку фотографий Бориса Буранского – во весь рост, анфас, в профиль. Действительно, наводчица-домушница Элеонора Савицкая была права: внешность у Буранского была весьма импозантная, с фотографий сразу бросались в глаза горделивая осанка, с немалой долей театральности, холеные руки и лицо, большие, темные, чуть навыкате глаза, длинные черные волосы и уже наметившийся пышный подбородок, подпираемый кружевным жабо. Взглянув на эти фото, любой тюремный надзиратель подтвердил бы первичный диагноз одного из ведущих раскольщиков Бутырской тюрьмы «Доцента» Грузилова: «Артист, психика слабая, за сутки сломается».
Из Большого театра Венделовский отправился в Союз художников СССР за фотографией еще одного арестованного приятеля Мигуна – грузинского художника Сандро Катаури.
В это же время
Светлов приехал в МУР злой, как черт.
– Где Шамраев? – спросил он в дежурке капитана Ласкина.
– У вас в кабинете, допрашивает Галину Брежневу.
Светлов положил перед Ласкиным пачку фотографий, изъятых им на квартире Тамары Бахши из ее семейного фотоальбома.
– Посмотри, пожалуйста, в картотеке «Бл…ского отдела» – нет ли там этой сучки, – приказал он. – Если нет, поезжай в гостиницу «Украина», покажи фотки администратору. И пошуруй по другим злачным местам – к вечеру эту шалаву нужно найти!
В это же время
Выйдя из ОВИРа, Николай Афанасьевич Бакланов подошел к своей запорошенной снегом служебной милицейской «Волге» и увидел, что поджидавший его шофер, старшина милиции Андреев, мирно спит за баранкой на переднем сиденье, разомлев от тепла в хорошо обогреваемой кабине, а машина между тем накренилась на спущенное левое заднее колесо. Бакланов разбудил шофера и молча показал ему на эту беду.
– Ох, еф тать! – засуетился шофер. – Где же это я гвоздя схватил? Но это одну минуту, Николай Афанасьевич, сейчас запаску переброшу…
Он ринулся к багажнику и сунул ключ в замок, но ключ в замке багажника не проворачивался и багажник не открывался.
– Паскуда! – выругался шофер, стуча кулаком по замку багажника. – Не иначе вода в замок попала, замерз, сука!…
Дальше пошли небольшие шоферские хитрости московских водителей: Андреев стал греть ключ над пламенем спички и совать его в замок горячим, но это не помогло.
Бакланов стоял на тротуаре, держа в руке свой неизменный черный кожаный портфель, и с тоской смотрел на эту суету. Хотелось есть, время было уже почти двенадцать. И в этот момент рядом с ним вдруг остановился проезжавший по Колпачному переулку чистенький, сияющий зеленый «жигуленок», и из машины, обрадованный встречей, шел к Бакланову какой-то хорошо одетый в пыжиковой шапке мужчина:
– Николай Афанасьевич, родной! Сколько лет, сколько зим! Не узнаете? А я вас сразу узнал! Ну? Ну, угадайте – кто я? Ну, пожалуйста! Ха! Никогда не угадаете! Михаил Беляков!
Ни фамилия, ни внешность этого веселого мужчины ни о чем не говорили Бакланову, но в жизни следователя такие встречи бывают, как минимум, раз в месяц – ваши бывшие подследственные узнают вас на улице, в ресторанах, в кино, и, в зависимости от срока, который они когда-то получили, либо плюют вам вслед, либо бросаются навстречу с распростертыми объятьями. Похоже, это был второй вариант…
– Ну как же?! – говорил Беляков. – Не помните? А дело Ростовского винтреста в 69-м году помните? Нас тогда 140 человек по делу проходило. Но вы меня тогда не под хищение, а под растяпство подвели, я всего три года получил. Но все! Я теперь честный человек, институт закончил, в «Масшвейторге» работаю. Николай Афанасьевич, за ради такой встречи – в любой ресторан, я приглашаю!
Бакланов припомнил, что действительно вел в 69-м дело Ростовского винтреста, но поди вспомни, кого ты тогда под какую статью подвел!
– Извини, я не могу в ресторан, я занят… – сказал Бакланов.
– Да бросьте! Мы все заняты! А жизнь-то идет! Уходит, подлая! – настаивал Беляков. – Ну, хоть по пивку, Николай Афанасьевич! Ей-богу, кровно обидите! Вы же мне как отец родной, на всю жизнь урок дали! Тут пивной бар рядышком, на Таганке, я как раз туда еду. Пиво обожаю…
Бакланов посмотрел в его просящие глаза, потом – на своего шофера, который, матерясь, безуспешно мучался с замком багажника, потом снова на своего соблазнителя. И спросил:
– А пиво-то есть там сейчас?
– Для меня? – воскликнул Беляков. – Для меня всегда есть! Поехали! Садитесь! Я вас потом в любое место подброшу…
И через семь минут Бакланов и Беляков уже были в шумном, набитом людьми пивном баре неподалеку от знаменитого Театра на Таганке. Влажный пивной дух, теснота за столиками, неяркий свет лампочек, тонущих в сигаретном дыму, очередь за бочковым пивом и какое-то особое духовное родство любителей пива привычно расслабили Бакланова. Беляков цепким взглядом оглядел зал, высмотрел кусок свободного стола и приказал Бакланову:
– Занимайте место, Николай Афанасьевич! А я счас мигом, я без очереди пивка раздобуду! – и ринулся вперед, к стойке: – Братцы, я тут стоял, мля буду! – и уже кричал продавщице: – Олечка, ты мне шесть пива должна!
Бакланов очистил доставшийся им просто чудом уголок столика, поставил у себя между ногами свой черный кожаный портфель, а сияющий Беляков уже нес на столик шесть кружек пенистого пива – по три кружки в каждой руке…
И первые глотки холодного пива ублажили усталую душу Николая Бакланова. Он и не заметил, как стоявший у него за спиной бывший король одесских домушников Фикса изящным движением подменил у него в ногах его черный кожаный портфель на точно такой же. Рядом с Баклановым, не останавливаясь ни на секунду, трещал жизнерадостный Беляков:
– Я, как вышел из тюряги, сказал себе: все! Иду учиться…
В туалете пивного бара, запершись в кабинке, Фикса и Пахан, не читая, фотографировали все извлеченные из баклановского портфеля бумаги.
12 часов 00 минут
Большие напольные часы в старинной тумбе красного дерева мелодично пробили полдень. Из-за светло-дубовой двери кабинета Андропова появилась фигура его помощника – статного розовощекого майора – он произнес негромко:
– Прошу вас, товарищи, к Юрию Владимировичу.
Сидевшие в приемной поднялись и направились к двери кабинета, старательно соблюдая неписаный табель о рангах: сначала гости – Генеральный прокурор СССР Рекунков и с ним министр внутренних дел СССР Щелоков, затем начальник Отдела разведки генерал Краснов и с ним начальник Следственной части Прокуратуры СССР Герман Каракоз, а дальше хозяева – заместители Андропова Цинев, Чебриков, Пирожков, Матросов, начальник Следственного управления КГБ Борис Курбанов.
Из глубины кабинета из-за обширного письменного стола навстречу гостям шел пожилой, плотный, крупноголовый, с залысиной в седых волосах, в импортных очках на жестком, чуть удлиненном лице мужчина с внимательными глазами – Юрий Владимирович Андропов, Председатель КГБ СССР. Он поздоровался с гостями за руку и коротким жестом показал на стол для заседаний, стоящий отдельно от его письменного стола.
Отличный, как на картине, вид на Москву и Кремль открывался из окон этого кабинета. Фигура каменного памятника Дзержинскому в длиннополой шинели стояла на площади спиной к кабинету Андропова и лицом к Москве и Кремлю. И портрет того же Дзержинского висел в кабинете рядом с портретами Ленина, Брежнева и Суслова, причем угол портрета Суслова был уже в черной, как и положено, ленте. Под портретами, на просторном книжном стеллаже – Большая Советская Энциклопедия, Полное собрание сочинений Ленина, труды Брежнева, Дзержинского и большое количество книг на английском языке, включая «КГБ», «Большой террор», и «Горький парк». Отдельно на журнальном столике – свежие «Нью-Йорк Таймс», «Вашингтон Пост», лондонская «Таймс». Все говорило о том, что хозяин кабинета знает английский язык.
Пройдя по застилавшему весь пол кабинета персидскому ковру, гости расселись за столом для заседаний. Андропов, как вежливый хозяин, сел последним, и не во главе стола, а – чтобы не выпячивать свою хозяйскую роль, – рядом с Генеральным прокурором и министром МВД Щелоковым. Помощник вручил ему красную кожаную папку с грифом «Секретно». Но прежде, чем открыть папку, Андропов сказал:
– Собственно, дело, по которому я пригласил вас, вам знакомо. Нужно сказать, что этот январь вообще стал для нас месяцем больших испытаний. Не говоря уже о всяких сложностях в Польше и Афганистане, сразу, в течение одной недели две такие утраты: Сергей Кузьмич Мигун и Михаил Андреевич Суслов. Некоторые западные корреспонденты пытаются даже связать два эти события и дают тем самым пищу для инсинуаций своим газетам и радиостанциям. Я начал с этого потому, что любая нездоровая шумиха вокруг имен руководителей нашего государства отражается на престиже нашей партии и страны. И в свете этого крайне важно объединить наши усилия в расследовании обстоятельств смерти Сергея Кузьмича Мигуна. Мне лично с самого начала это самоубийство показалось странным, а теперь, после сообщения товарища Щелокова о признаниях некоего Буранского…
