— Я, между прочим, три года в отпуске не был, — зачем-то признался я.
— Вот самое время и сходить, — рассудительно заметил Заварзин. — Повяжете меня, и гуляйте смело. Вам из-за меня выйдут тройные каникулы, мне из-за вас — баланда тюремная. За правду готов я и пострадать.
Со стороны могло показаться, что собеседник мой искренне тоскует по «воронку», наручникам и КПЗ. Припомнив разговор с Ваней Воробьевым про чокнутых инвалидов, я еще немного сместился на край табуретки.
— Глеб Иванович, — задушевно проговорил я, обращаясь к тому месту в темноте, откуда доносились голос и шорохи, — с какой же радости в тюрьму вас сажать? Растолкуйте уж, будьте добры.
В сумраке опять вздохнула потревоженная тетива арбалета (или резина подтяжек). Скрипнуло старое дерево — не то кресло, не то диван. Звякнула в углу неясного назначения железка. Затем мой собеседник коротко и сухо кашлянул.
— Вот и Бонифаций был такой деловой, — сказал он. — Всюду нос свой совал. Откуда, спрашивает, соломка в вещмешках и где, спрашивает, подствольнички со склада? Вчера только были, сегодня сплыли. Объясните, говорит, простому человеку, где они? Будто сам, шнырь, не знает, чего такое натуральный обмен.
— Мне не надо объяснять, что такое натуральный обмен, — успокоил я Заварзина. — Это все равно, что бартер. Правильно?
— Точно, бартер, — с удовлетворением откликнулся ветеран-невидимка. — И Бонифаций был такой дошлый. Тоже вот так же доставал по ерунде рядовой личсостав и сержанта. Все вы, особые, — одного поля яблочки. Ягода от ягодки... Знаем-знаем.
Незнакомый особист с львиным прозвищем стал помаленьку доставать и меня. Грустно, когда нашу службу по невежеству путают с ГУО или тем более с военной контрразведкой. У тех свои каникулы, у нас — свои.
— Глеб Иванович, — терпеливо произнес я. — Давайте не будем отвлекаться. Лучше расскажите, за какие конкретно грехи вас арестовывать? Вы что, застрелили этого самого Бонифация?
Под аккомпанемент деревянных скрипов невидимая во мраке резина издала новый тяжкий вздох. У Глеба Ивановича были, вероятно, самые чуткие в мире подтяжки. Они отзывались на каждое движение их хозяина.
— Бонифация? — В голосе Заварзина прозвучало сожаление. — Нет, его-то я точно не тронул. Не довелось. Однозначно.
Важные вопросы надо задавать как бы между прочим, перемешивая их с пустяковыми. Только тогда есть надежда на успех, который дилетанты от сыска почему-то называют «моментом истины».
— Так кого тогда убили вы? — зевнув, лениво осведомился я. — А, Глеб Иванович?
— Президента России... — торжественно объявил мне Заварзин. — Его, душегубца!
Мне послышалось, что к скрипу мебели и стонам резины сразу добавился еще один важный звук: громкий шум съезжающей набок крыши.
— Та-ак, — протянул я, стараясь сохранить невозмутимость. — Значит, вы лишили жизни главу государства и за это я должен вас арестовать... Та-ак. Понимаю. Серьезное преступление. И когда, извините, вы Президента нашего... того? Просто по-человечески интересно, накануне-то выборов.
— Убить я его не убил, но смерти его желаю! — провозгласил Заварзин. — Я хочу, я именно хочу убийства!
После этих слов крыша с прежним звуком вернулась почти на то же место. Опасения мои оказались преждевременными: Заварзин всего лишь выдал желаемое за действительное. Не исключено, что и письмишко в Кремль накатал он. Тоже мне, братец Карамазов.
— За что же вы его эдак круто? — осторожно поинтересовался я. — Как-никак всеобщий избранник, верховный главнокомандующий, почти помазанник божий... Народ может вас не понять.
— Наро-о-од, скажите пожалста! — нарочито гнусавя, передразнил меня невидимый ветеран. — Да весь народ наш — дерьмо. Дерррь-мо! — Последнее слово он с явным наслаждением повторил по слогам. Четко и вкусно, словно команду «кру-гом!» на плацу.
— Неужели весь? — удивился я. — И Алла Борисовна? — Я был уверен, что хотя бы для нее суровый кандидат в «Мстители» сделает исключение.
— Весь, от начала до конца, — убежденно произнес Глеб Заварзин и снова защелкал во мраке таинственными подтяжками. — Целая свора вонючих засранцев. Крысы тыловые. Глисты в томате. Говнюки. Пока я горел под Ялыш-Мартаном в своем БМП, бортовой номер сто семнадцать «бис», они у меня тут комнатенку одну втихую оттяпали. Зачем, говорят, ему вторая комната, раз все равно жена сбежала? Это, значит, Верка, сука... Хватит, говорят, ему и одной за глаза... Теперь они заявы на меня строчат — то в ЖЭК, то в мэрию, а то и в органы... Пидоры знойные! Эх, замочу же я их! Однозначно! — Ветеран возвысил голос до крика и в подтверждение своих угроз резко долбанул в стену чем-то железным. По звуку — здоровой металлической скобой или молотком.
С той стороны сразу же раздался ответный стук. Впрочем, довольно слабый: там, наверное, берегли штукатурку и обои.
— Зассали! — злорадно сообщил мой собеседник и вновь победно шваркнул по стене своим металлом. — Боятся они спецназа, сволочи! Мне бы сейчас систему «Град», минут на десять, — мечтательным тоном прибавил он. — Я бы им такую зачистку Кара-Юрта устроил, долго бы помнили, паразиты...
Я уже понял, что для Заварзина весь народ, включая Аллу Борисовну, сосредоточился в его соседях по квартире. Наверное, и главу нашего государства ветеран поселил где-то поблизости от себя, между кухней и коммунальной уборной.
— Глеб Иванович, не связывайтесь вы с «Градом», — сказал я, когда обмен ударами в стену, наконец, прекратился. — Сильная штука, весь дом ваш развалится к чертовой маме. Давайте-ка лучше вернемся к Президенту...
— Чтоб он сдох! — не переводя дыхания, тотчас же откликнулся Заварзин. Ветеран был неутомим. — Полководец долбаный! Сраный козел! Начал войну зимой, это ж охренеть можно! Я понимаю, конституция, порядок, блин, но потерпи ты до лета, а там наводи порядок, пока не умудохаешься. Не-ет, зимой его потянуло!.. Зимой! Да еще в горах! Да с этими мазуриками в Генштабе!.. Ты сам-то попробуй повоевать на таком ветру, если на блок-постах каждой ночью по минус двадцать пять... Если во всей роте по документам — полный ажур, а в наличии — по одному полушубку на четверых... и те, которые есть, за спирт и соломку моментом отойдут к духам. По бартеру, значит... А как, скажите, без спирта и без соломки, когда эти ненормальные духи босиком по снегу шпарят, аты и в родных сапогах просто загибаешься от холода, ногою не пошевелишь?.. Там за ночь не то что тебе пальцы — член примерзнет к пулемету! Видали вы примерзшие члены мертвых рядовых спецназа? На утренней зорьке видали, нет?.. Ну, валяйте, забирайте меня на свою Лубянку, раз не видали. Бонифаций накануне Дня Конституции обязательно кого-нибудь утаскивал, план у него был. У вас, поди, тоже разнарядка, перед выборами-то...
Мрачно заскрипела мебель, и в который уже раз тяжко вздохнула невидимая резина. Заварзина опять заклинило на их батальонном особисте — отменной, скорее всего, сволочи. Меня же тема войскового воровства сегодня ни капли не интересовала: дело-то было понятное и привычное, еще со времен Александра Македонского. Начальники в армии крадут, чтобы хорошенько нажиться. Младшие чины — чтобы элементарно выжить. Как хотите, но мерзлому спецназу в горах я не прокурор и не судья.
— Вам, наверное, Генерал сильно нравится? — предположил я, надеясь отвернуть беседу куда-нибудь в сторону, подальше от армейского бартера и сволочи Бонифация. Например, в сторону ближайших выборов. — Худо-бедно, а он закончил эту войну. Герой...
— Герой? — злобно переспросил в темноте Заварзин. — Да я бы ему башку оторвал! И лысого этого, това-а-арища из Думы, заодно с ним пригробил. Задушить бы его — вот и вся недолга! Своею собственной рукой!
— Погодите, Глеб Иванович, а тех-то двоих с какой стати? — тихо полюбопытствовал я. Даже в черном безумии обязана быть своя логика. Если один кандидат плохой, то другой должен выглядеть лучше, и наоборот. Заварзин же был убийственно настроен ко всем сразу. Такой тип вполне мог бы отправить взрывную цидулю и в Кремль, и в Думу, и вообще куда угодно, хоть в Международный валютный фонд.
— Лысого из Думы — за то, что чесал языком, когда мы мерзли! — мигом растолковал мне ветеран. — Трепливый ур-род! Ему, выходит, теплый Крым подавай, море подавай, виноградное винцо подавай, а нашим, значит, парням — чего? Холодные горы, ночью минус двадцать пять, драный полушубок на восьмерых и спиртяга в ржавом котелочке...
— А Генерала за что?..
— Предатель! — не дал мне договорить воинственный Заварзин. — Иуда! К будущей осени наши бы духов и так кончили, всех до единого. Выкурили бы огнеметами, маленько причесали бы «Градом». Потом ковровая бомбардировка с воздуха — ох и здоровская вещь, когда с умом! Города ихние, понятно, с одного налета не разменяешь, зато от аулов один только дым вонючий остается и мелкое-мелкое такое крошево, вроде салатика «оливье». Ходишь потом, смотришь: где косточка, где глазик, где духов ноготок обкусанный вместе с пальчиком... Похоронной команде делать нечего. — О бомбардировке Глеб Иванович разглагольствовал с каким-то сладким упоением, как о любимой женщине. — Сколько мы их, на хрен, положили! Сколько они наших из засад постреляли!.. А теперь, выходит, у нас с духами мир? Братание с духами, получается? И все чтобы Генерал этот в президенты прошел? Да в гробу я видал такой мирный договор и такого, к гребаной матери, Генерала!.. В гробу! В гробу! Однозначно!
