Советский посол в Исландии жаловался в Спорткомитет, что пресса, как советская, так и западная, неправильно понимает мотивы поведения Фишера, обсуждая его «выходки». Это не выходки, говорил он, а хорошо спланированная, неспортивная кампания, направленная на подрыв сил чемпиона. В Москве специалисты проанализировали личность Фишера и пришли к выводу, что это психопат, человек, для которого конфликтная ситуация представляется нормальной, а Спасский с этим справиться не мог.
Кризис Спасского, решили они, коренится в неспособности чемпиона справиться с психологическим давлением. Сыграл свою роль и его отказ брать с собой руководителя делегации. После матча Батуринский заявил: «Если серьёзно, то мы не должны считать внешние факторы самыми главными, особенно если у нас нет тому доказательств». Однако, озвучивая точку зрения, что Спасский был не прав, отказавшись от надлежащей команды (другими словами, не взяв с собой переводчика или врача из КГБ), он проявляет и некоторую осторожность: «Вопрос о том, могли ли определённые химические вещества находиться в еде, — совсем другое дело. Делегацию об этом предупреждали. Чтобы изучить вопросы безопасности, мы специально посылали в Рейкьявик на несколько дней товарища Крогиуса. Мы предлагали послать и повара, и врача. Но их отклонил Спасский».
С каким бы недоверием ни относилась Москва к внешним воздействиям, надо было страховаться и предпринимать соответствующие действия. Например, чтобы узнать, содержатся ли в пище Спасского определённые химические вещества, в советскую столицу для тщательного лабораторного анализа привезли образец сока, который исландцы ему поставляли.
Мысль о том, что американцы используют психологическое оружие, также была проверена. Отказ Спасского взять в Рейкьявик врача не остановил Комитет, и 10 августа было принято решение послать туда специалистов. За помощью обратились к министру здравоохранения. В итоге известный психиатр, профессор Вартанян, к собственному немалому удивлению, получил письмо, в котором его просили приехать 21 августа в Спорткомитет для встречи с Ивониным. Ему предложили отправиться в Исландию с коллегой по своему выбору, провести наблюдения и сообщить о результатах. На повестке дня стояло и прикрытие: решили, что они поедут туда как гости Аставина. «Мы не хотели расстраивать Спасского, — говорит Ивонин, — поэтому оформили психиатров как друзей посла». Их задачей было оценить личность обоих игроков и возможность «влияния» на Спасского.
Покойный профессор Вартанян был тогда генеральным директором Центра психического здоровья. Он поговорил с профессором Жариковым, психиатром Медицинского института, который ныне является деканом кафедры психологии. Приманкой была сама поездка в Исландию, экзотическую страну, куда практически не было шанса попасть. Жариков участвовал в грандиозной танковой битве под Курском, в которой был ранен. Над входом в его кабинет висит табличка, указывающая на его статус ветерана Великой Отечественной войны. Внутри — большой портрет Ленина.
По приезде сотрудники посольства предоставили Вартаняну и Жарикову последние сведения относительно гипноза, парапсихологии и воздействия гипотетического прибора, спрятанного в кресле Фишера. Гости полистали прессу в поисках карикатур на матч. Жариков был настроен скептически. Он не верил в применение парапсихологии: если бы она была, то при таких ставках неизбежно пошли бы слухи. Сегодня, когда профессор вспоминает, как сидел в зале и наблюдал за игроками в бинокль, в его глазах мелькает удовольствие. Он отнёсся к эпизоду, как к увеселительной прогулке. От специалистов трудно было ожидать многого. Возможности лично познакомиться с объектами своих исследований и диагностировать их характеры, чтобы отличить нормальное поведение от ненормального, у них не было. «Каждый, оказавшись в столь сложной психологической ситуации, отреагирует на неё по-своему, — говорит Жариков. — Здесь нет стандартов. Нельзя сказать, что вот такое поведение проблемное, а такое — нет».
Он сделал вывод, что чемпион ведет себя вполне уравновешенно. Их единственная встреча со Спасским произошла на приёме в посольстве, и Жарикова она весьма впечатлила: «Очень умный молодой человек, возможно, немного чопорный — у такой личности редко развивается психоз. Он был очень уверенным, любил порисоваться, живо беседовал». Профессора убедили Аставина, что беспокоиться не о чем. Они повторили своё мнение и в официальном отчёте Спорткомитету: «Мы написали короткий доклад, отметающий все спекуляции и говорящий о том, что участники матча находятся в совершенно нормальном психологическом состоянии».
Паранойя, однако, не была односторонней. Второй секретарь советского посольства Дмитрий Васильев вспоминает жалобы Фишера на агентов КГБ, якобы сидящих в зале и пытающихся его гипнотизировать. Виктор Джакович считал это проявлением антисоветского мировоззрения Фишера.
Фишер был уверен, что Советы прослушивают его разговоры и устраивают слежку. Он считал, что с ним играют множеством способов: к примеру, в первых рядах сидят люди, каким-то образом воздействующие на его концентрацию, — возможно, электронными приборами. Его паранойя была глобальной. Отчасти поэтому визиты на американскую базу в Кефлавике являлись для Фишера таким успокоением — мы помогали ему чувствовать себя более комфортно: «Смотри, это американская база НАТО. Здесь ты в безопасности». Если кто-то говорил о русских, он немедленно засыпал человека вопросами. У меня создалось впечатление, что, если вы хотите завоевать его внимание, нужно просто упомянуть русских.
Напряжение было таким сильным, что его ощутил даже нью-йоркский адвокат Пол Маршалл. Он вспоминает, как с конторки портье в отеле исчезли паспорта его и его жены, а потом внезапно обнаружились в номере. «Мы начали ощущать какое-то давление и думали: "Всё очень странно". Это происшествие и несколько других заставили нас полагать, что мысль Бобби о русских может иметь под собой какие-то основания». Однако такую атмосферу можно было иногда использовать и для развлечений. Как-то раз Маршалл с женой Бетт направлялись в зал, когда мимо них прошёл Крогиус. Адвокат вспоминает: «Бетт позвала его: "Гроссмейстер Крогиус, друзья в Америке просили передать вам кое-какие бумаги". Крогиус тут же повернулся и убежал». Памятуя о том, что поблизости мог находиться наблюдатель из КГБ, кто может его винить?
И всё же нельзя сказать, что Спасский и Геллер полностью заблуждались. Посторонние действительно пытались воздействовать на ход матча.
Сейчас мы знаем, что всё это время КГБ проявлял активность, пытаясь отследить возможные атаки на чемпиона мира и провести упреждающий пропагандистский удар против американцев. Офицеры работали с молчаливого одобрения шахматных чиновников в Москве, возможно приложив руку и к распространению слухов о том, что Спасский собирается бежать.
Советские гроссмейстеры той эпохи предполагали, что КГБ имеет свой интерес в шахматах, как и во всех делах, считающихся ключевыми для государства. Шахматисты присматривались друг к другу. У кого из них была задача помимо шахмат? Кто получал дополнительный доход, имел так называемую «побочную работу»? Кто информатор? А кто на самом деле офицер КГБ?
До сего дня многие жители бывшего Советского Союза убеждены, что деятельность КГБ по защите государства была почётным занятием, а потому ничего постыдного в сотрудничестве с этой организацией нет. КГБ обладал реальной властью над выездами за рубеж, скрываясь за всеми комитетами партии и рассматривая заявления тех, кто собрался за границу. Через своих информаторов КГБ узнавал, что происходит в шахматных кругах, и «советовал» властям, кого надо поддержать, кого не одобрять, кому запретить покидать пределы Советского Союза, а кому, наоборот, можно позволить работать за границей. Обычной практикой было предлагать будущим путешественникам такой вариант: паспорта им выдадут с большей готовностью, если они согласятся быть глазами и ушами КГБ.
Некоторые утверждают, что у КГБ был кабинет в Центральном шахматном клубе, хотя более реальным представляется, что там просто находился один из офицеров КГБ. Гроссмейстер Юрий Авербах заявляет, что ни о чем подобном не слышал: «У меня там был кабинет, и если действительно всё так обстояло, то я просто об этом не знал». Тем не менее он отлично понимал, как система работает, если его глубоко сидящие инстинкты — или, возможно, суеверная привычка — до сих пор запрещают напрямую говорить о КГБ. «В эпоху Сталина, если команда покидала страну, вместе с нами ехал представитель этой организации. Этот человек следил за всеми участниками команды. В 1952 году я играл в межзональном турнире, и такой человек там присутствовал. В 1953-м на турнире претендентов в Цюрихе тоже был такой человек. В 1955-м, когда Спасский выезжал на юношеский чемпионат мира — тогда его тренировал я, — с нами также ездил представитель этой организации. После 1956 года на протяжении примерно трёх лет никого не посылали. Была оттепель. Затем, в начале 60-х, эти люди вновь начали появляться. На Кюрасао, например, вместе с нами ездил человек из КГБ».
