— Проверка документов, господин, — пояснил прыщавый белобрысый мужчина лет двадцати пяти, очевидно, старший в минигруппе проверяющих.
— То есть, вы хотите проверить мои документы?
— Именно так, господин.
— Я что, похож на террориста? — улыбнулся Витяня.
— А как они выглядят? — улыбнулся в ответ второй — чуть пониже ростом крепко сбитый шатен с ОБШАРИВАЮЩИМ взглядом блеклых серых глаз.
— Так мы можем взглянуть на ваш паспорт, господин? — спросил белобрысый, переходя к делу.
— Конечно, можете… — Мишин извлек из внутреннего кармана пиджака синий с золотым тиснением орлом паспорт гражданина ФРГ, с которым семь лет назад въехал в Данию, и протянул его офицеру безопасности.
«Господи, — мелькнуло в голове, — не так уж и много лет прошло. А кажется, будто вся жизнь…»
— Вы не против, если мы отойдем в сторону? — спросил коренастый.
— Вы же на службе, — Витяня равнодушно пожал плечами. — Так что, ни в чем себе не отказывайте, господа…
Перелистав странички, белобрысый несколько раз энергично перевел взгляд с фотографии на оригинал, и, не выпуская паспорт, спросил:
— Господин Штрумпф, вы ведь гражданин Западной Германии, не так ли?
— Вы поверите мне больше, чем написанному в паспорте?
— Куда вы летите, господин Штрумпф?
— В Мюнхен… — Витяня выразительно кивнул на стойку регистрации. — Естественно, если вы ничего не имеете против. Регистрация вот-вот закончится…
— Мы не задержим вас, — успокоил коренастый.
— Цель поездки? — не обратив внимание на реплику Мишина, спросил белобрысый.
— Деловая. Я бизнесмен.
— У вас есть с собой огнестрельное оружие, наркотики, что-нибудь еще, запрещенное к вывозу?
— Нет, — спокойно ответил Мишин. — К моему бизнесу перечисленные вами вещи никакого отношения не имеют.
Белобрысый передал паспорт своему крепко сбитому коллеге и внимательно посмотрел на Мишина.
— Господин Штрумпф, а вы знаете, что вид на жительство в Дании истек у вас еще в прошлом месяце? — спросил коренастый, листая паспорт.
— Какое это имеет значение? — Мишин равнодушно пожал плечами. — Я бизнесмен, в Дании не работаю, здесь просто живет моя семья. Как гражданин Западной Германии, насколько мне известно, я могу въезжать в вашу страну в любое время и выезжать отсюда, когда захочу. Разве не так?
— Порядок есть порядок, господин Штрумпф, — возразил белобрысый сотрудник службы безопасности. — Вам придется проследовать с нами…
— И далеко проследовать? — голос Мишина звучал совершенно спокойно, однако профессионал, конечно, сразу бы обратил внимание на то, каким настороженным, КОЛЮЧИМ стал его взгляд.
— Это в аэропорту, но в другом конце терминала, — корректно улыбнулся коренастый. — Мы займем у вас всего несколько минут, так что вы еще успеете пройти регистрацию и улететь в Мюнхен, — добавил он, увидев выражение недовольства на лице пассажира. — Пойдемте, господин Штрумпф, это недалеко…
«Они меня не сопровождают, а конвоируют», — флегматично, словно о ком-то другом, подумал Мишин, упершись взглядом в аккуратно подстриженный затылок коренастого, и ощущая на спине ПОСТАВЛЕННОЕ дыхание белобрысого. — «Что происходит?.. Просрочка вида на жительство — ерунда, формальная зацепка… Что-то эти парни от меня хотят, зачем-то я им понадобился…»
Семь лет, которые Виктор Мишин, подполковник КГБ, заочно приговоренный на своей родине к расстрелу, прожил в Дании с Ингрид Кристианссен, ставшей в 1979 году его законной женой, прошли, а вернее, пролетели, счастливо и безоблачно. Хотя по поводу долговечности этого счастья Мишин никогда особенно не заблуждался — он слишком хорошо, ИЗНУТРИ, знал волчьи законы спецслужб. Тем более, той, которая его взрастила, сформировала, использовала, а потом приговорила без суда и следствия к смертной казни. Конечно, он понимал: после всего происшедшего в покое его не оставят. Рано или поздно это должно было кончиться появлением на горизонте какого-нибудь вестника из прошлого. И можно было даже не гадать, с ЧЕМ именно этот вестник объявится. Поняв спустя какое-то время, что практически невозможно жить в мучительном ожидании неизбежного, Мишин просто принимал каждый прожитый день с улыбкой счастливого человека, благодаря судьбу за то, что она послала ему Ингрид. Между ними никогда не возникало объяснений, связанных с его прошлой жизнью. Эту табу не нарушалось даже в моменты, когда Витяня испытывал жесточайшие приступы депрессии. Ингрид, чувствовавшая малейшую смену в его настроении, пыталась не затрагивать болезненную для обоих тему, но как-то раз постоянное ощущение страха и тревоги за любимого человека взяло верх.
— Я знаю, почему ты не хочешь, чтобы у нас был ребенок…
Это было глубокой ночью, когда и без того нешумный Копенгаген погрузился в глубокий, обстоятельный сон. Шторы на широком окне спальни были раздернуты, и на невыразительном фоне свинцового весеннего неба подсвеченный изнутри шпиль лютеранской кирхи напротив казался лучом мощного фонарика, с помощью которого Господь осматривал темные закоулки своих бескрайних владений.
— Я знаю, что ты знаешь, — тихо ответил Витяня, не открывая глаз.
— Тебя привезли ко мне, в мой дом… Раненого, полуживого, брошенного всеми… Ты помнишь?
— Да. Хотя много бы дал, чтобы забыть.
— Я не хочу тебя терять, Виктор!
— И я не хочу…
— Тогда давай уедем отсюда и покончим со всем этим, с твоим жутким прошлым, с твоими страхами перед будущим…
Заложив руки за голову, Витяня, не мигая, смотрел в потолок.
— Почему ты молчишь, Виктор?
— Я не умею думать и разговаривать одновременно.
— О чем ты думаешь сейчас?
— О том, зачем уезжать, Ингрид? Разве нам плохо здесь?
— Чтобы жить, как нормальные люди… — она приподнялась на локте и положила свою узкую, прохладную ладонь на его плечо. — Чтобы не вздрагивать, когда звонят в дверь… Чтобы не покрываться холодной испариной, когда за твоей спиной скрипят тормоза такси… Чтобы не закрывать в ужасе глаза, когда до тебя доносится обрывок русской речи…
— Ты же не говоришь по-русски, милая, — улыбнулся Витяня и, повернувшись к жене, нежно привлек ее к себе. — Зачем же вздрагивать, если не понимаешь?
— Я ЧУВСТВУЮ этот язык. Остро чувствую. Как тебя…
— А что еще ты чувствуешь, дорогая?
— Что если бы в твоей жизни не появилась я, все бы у тебя было иначе…
— Если бы не появилась ты, меня бы уже не было.
— И ты боишься только за меня, правда? И этот страх тебя доканывает. А я не могу этого видеть…
— Говорила мама, не женись на умной, — пробормотал Витяня. — А я, дурень, не послушался…
— Давай уедем, родной. Куда угодно, хоть на край света… Ты ведь не был в Новой Зеландии, верно?
— Нет, дорогая, в Новой Зеландии я не был.
— В Окленде живет папина троюродная сестра. Мы с ней изредка переписываемся. Очень, кстати, милая женщина… Хочешь, попробуем пожить там какое-то время? Сменим фамилии, получим новые паспорта, деньги у нас, слава Богу, есть…
— Пластические операции делать будем? — деловито осведомился Мишин.
— Если это так необходимо, то я согласна… — Ингрид притянула к себе голову Витяни и нежно поцеловала его в глаза. — Ради тебя я согласна на все…
— А как ты будешь узнавать меня после пластической операции? Мужчина с чужим лицом…
— Наощупь.
— А я тебя?
— По дыханию.
— Ингрид, скажи, все архитекторы такие неисправимые романтики? Или только соотечественники Ганса-Христиана Андерсена?
— Только те, кто выходят замуж за бывших шпионов.
— Обидеть рыцаря плаща и кинжала может каждый, — улыбнулся Мишин.
— Зато далеко не каждый способен его полюбить.
— Боюсь, дорогая, нам нет никакого смысла уезжать.
— Почему, Виктор?
— Ты, что, действительно не понимаешь?
— Чего я не понимаю?
— Если ОНИ захотят нас найти, то найдут где угодно… Даже в Новой Зеландии. Так что, если суждено, пусть все произойдет здесь. Я уже привык к этому виду из окна…
— Они что, действительно всесильны? — тихо спросила Ингрид.
— Не столько они, сколько те, кто стоят за ними.
— Значит, выхода нет?
— Выход есть всегда, Ингрид.
— Ты как-то нехорошо это сказал, Виктор.
— Проблема не в тебе…
— А в ком? В тебе?
— Видишь ли… — Осторожно освободившись от объятий жены, Мишин потянулся к тумбочке, нащупал коробку «Кента» и, вытянув сигарету, щелкнул зажигалкой. — Пока ты училась на архитектурном отделении и, высунув от старания кончик языка, вычерчивала на кальке пилоны и капители, я с неменьшей старательностью и точностью убивал людей. Самых разных, которых до этого даже в глаза не видел… Просто приводил в исполнение приговоры своего начальства, которое торжественно сообщало перед заданием, что порученное — приказ партии. Представляешь, дорогая, мне это даже нравилось…
