Я отошел от тела своего лейтенанта, брезгливо перешагнул через мертвого громилу и, встав на колени перед кучей разноцветных буклетов в углу комнаты, стал освобождать тело Пряника. Я уже не сомневался, что он мертв, но продолжал упрямо расшвыривать дурацкие разноцветные листки, пока не показалось лицо. Пряник еще не умер, но жить ему оставалось недолго. Лицо его было разбито, один глаз заплыл, а другой, невидящий, был направлен на меня.
– Пряник, – сказал я почему-то шепотом. – Шура… Я пришел…
Губы Пряника зашевелились, пальцы его напряглись и схватили мою кисть. Он уже не узнавал меня и говорил тоже не со мной, с кем-то другим.
– Стас… – произнес он хриплым прерывистым шепотом. – Где ты… Стас? Кры-мов… Кто ты… Стас? Где твоя родинка… на шее…
– Пряник! – закричал я, чувствуя, что плачу. – Пряник, это я! Штерн! Я пришел, слышишь?! Это я!
Но Пряник не услышал. Пальцы его тихо разжались, он больше не дышал.
– Пряник, – сказал я уже самому себе, а не ему.
Пряник умер.
Я ощутил, как на меня наваливается какая-то немыслимая тяжесть. Словно воздух в этой комнате сгустился, как кисель, и начал все сильнее давить на меня. Я был бессильной щепкой в водовороте. Умер Пряник. Погиб Цокин. Застрелен Гошка Черник. Убили прокурора Саблина. А я все еще никак не мог понять, ЧТО же здесь главное? Я уже знал очень многое – и ничего. Обломки фактов плавали в киселе, а я не мог собрать мозаику из этих кусочков истины. Иринархов… Дума… Крымов с родинкой… Сейф с дискетой… Желтый «фиат»…
Я обхватил руками свою тупую голову. Надо было немедленно уходить отсюда, пока меня не нашли здесь среди трупов. Но я понимал, что здесь, именно здесь мне, может быть, удастся собрать воедино все нити. Ну, Яков Семенович, попросил я самого себя, как погонщик уговаривает упрямого осла. Ну, подумай. Если не ты, больше некому. И, значит, все погибли напрасно.
Иринархов… дискета… «фиат»…
Наши доппели нового спикера выбирают…
Вчера я узнал факт, настолько странный…
Вы Достоевского читали?
Подрядили наших бомжей ямки копать…
Где твоя родинка, Крымов?…
Люди, которые вас послали…
Ваши хозяева договорились с моими…
Идиотская шуточка…
Депутат Кругликов не помнит, что говорил вчера…
Теперь наш план практически сработал…
Я застонал. Не-е-е-ет! ЭТОГО не может быть! То, о чем я сейчас подумал, было чистым безумием, и ТАКОЕ просто нереально. Нет, нет, нет!…
Да, сказал я себе через пару секунд. Да.
Все, что я знал до сих пор, вдруг сложилось. Мозаичное полотно обрело очертания. Изображение на картине выглядело ужасной выдумкой Босха, адской гармонией ночного кошмара – но это не было хаосом. В возникшей у меня в воображении мозаике теперь не хватало всего нескольких квадратиков. Однако я уже догадывался, где и как я могу найти недостающие фрагменты и что мне делать потом.
Раздумья закончились, настало время действовать.
Я выпустил на свободу своего профессионала, и тот легко взял инициативу в свои руки. Теперь партию вел частный детектив, существо жесткое и безжалостное, а благородный герой лишь наблюдал за ним со стороны.
Мое внутреннее я отдало частному сыщику все резервы. Мне мало было просто остаться в живых. Я обязан был победить. Потому что в ином случае… Но об этом даже думать было нельзя.
Я подобрал с пола дубинку и «Макаров», а затем, не оглядываясь, покинул офис Пряника. Два серых велюровых соглядатая под лестницей уже начали слабо шевелиться, приходя в себя. Я поднял дубинку и вырубил каждого надолго. Теперь если они очнутся, то нескоро. И в ОЧЕНЬ тяжелом состоянии. У меня принципы, да? Лежачего, стало быть, не бьют? Еще как, подумал я с холодным остервенением. Мне теперь ВСЕ можно, господа доппели всех мастей!
Я вышел из подъезда и уже бегом бросился к дворику, куда загнал свой «мерседес». Как я и предполагал, ТЕХ пока еще не было поблизости: ОНИ были так уверены в себе, что ожидали где-то в отдалении. У НИХ почти не было сомнений, что этот «мерседес» больше никуда не уедет. Придется этих господ разочаровать. Не заводя мотор, я нагнулся и начал шарить рукой под днищем машины. Перво-наперво я залез за еще теплую трубу глушителя и сразу нашел то, что искал.
Маленькую серебристую коробочку с магнитной присоской.
Подлый, очень надежный радиомаячок. Машину, оснащенную такой штуковиной, можно было засечь даже с помощью одного хорошего пеленгатора. И в самом деле, зачем устраивать вульгарное наружное наблюдение и следовать за мной тенью? Достаточно знать направление движения машины и следить исподтишка. А когда надо, обнаружить и уничтожить. Возможно, ИМ покажется, что сегодня настало это долгожданное когда надо. Раз дед бил-бил и не разбил, и бабка била-не разбила, то в дело обязаны были вступить две мышки. С хвостиком системы М-16.
Только я, граждане, – яичко не простое. И не золотое. Я – яичко работы мастера Кулибина. С часовым механизмом. То самое, что работает по принципу не влезай – убьет. Влезли в дело – пеняйте на себя.
Оставив «мерседес» в том же дворе, я взял с собой радиосоглядатая и быстро вышел на улицу, двигаясь по тротуару строго параллельно обычному ходу машин на проезжей части. Насколько я знал устройства пеленгаторов, яркая точка на дисплее машины наблюдения тоже обязана была прийти в движение. Наблюдателям могло показаться, что искомый «мерседес» по-прежнему движется, только почему-то сильно замедлив скорость. Очень хорошо. Успокойтесь, сейчас мы скорость прибавим. Я запрыгнул в первый подвернувшийся троллейбус и, таким образом, сымитировал для моих шпиков неуклонную езду в незнаемое. Впрочем, я-то знал вектор своего движения – благо маршрут был, на удивление, подходящий: 33-й. Через пять минут троллейбус пересек мост, выехал на Большую Полянку, и я стал всматриваться в грязное стекло, чтобы не пропустить свою остановку. Так, можно выходить, приехали, остановка 1-й Казачий переулок. Место во всех смыслах замечательное, а главное, изученное от и до.
Изображая «мерседес», я мысленно пробибикал встречному автобусу и почти бегом достиг цели. Вот оно, идеальное пространство для ловушки: по левую руку – книжный магазин «Евгений Онегин», место тусовки самых крутых интеллектуалов Москвы. По правую руку – самый шумный дворик во всем районе, объект тихой ненависти интеллектуалов-книжников. Дворик принадлежал какой-то захудалой фабричонке или даже свечному заводику; и там ежедневно – с перерывом на завтрак и обед – что есть мочи тарахтел транспортер. Звуки от свечного заводика попадали в цитадель учености, разумеется, в сильно приглушенном виде, но и в такой форме страшно нервировали ценителей изящной словесности. Я слышал смачную сплетню, что было-де составлено уже некое возмущенное письмо на имя градоначальника с требованием закрыть к черту окаянный заводик или хотя бы остановить громыхающий транспортер. Письмо это, помимо директора «Евгения Онегина» господина Ауэрбаха, подписало два десятка видных деятелей культуры – в том числе секретарь Букеровского комитета Лямшин, проректор ГРРУ Курицын и главный редактор «Московского листка» Боровицкий. К несчастью для подписантов, в последний момент кому-то пришло в голову продемонстрировать широту натуры и дать подписать письмо еще и писателю Фердинанду Изюмову, печально знаменитому писателю-порнографу. Идея была идиотской, поскольку сам Изюмов в магазине «Евгений Онегин» никогда замечен не был и вообще являлся гражданином Франции. Само собой, в высокоинтеллектуальном магазине опусы Изюмова были строго запрещены к продаже. Рассказывают, что Фердик Изюмов, услышав просьбу о поддержке, не раздумывая, украсил петицию своим огромным, хорошо разборчивым факсимиле, сделанным красным фломастером. Злые языки уверяли, что градоначальник, изображающий из себя поклонника изящных искусств (даже танцевал «Танец с саблями» на юбилее Бориса Борисовича Аванесяна!), чуть было бумагу не подписал, однако, обнаружив на самом видном месте автограф автора романа «Гей-славяне», мгновенно передумал и назло наложил резолюцию «Отказать». Мало того: во избежание новых поползновений он поручил будто бы своим референтам немедленно найти законное обоснование присутствия громыхающего транспортера именно в этом самом дворике. По правде сказать, я никогда не любил нашего мэра, но этот поступок мне теперь был очень кстати.
Шумящий конвейер заглушит всякий другой шум.
Я вошел в окаянный производственный дворик и нашел там картинку, отрадную для интеллектуала из «Евгения Онегина»: транспортер, тянувшийся из одного конца шестидесятиметровой колбасы двора-цеха, был отключен. Это была не забастовка, а просто перерыв на завтрак, который весь коллектив свечного заводика проводил в ближайшей частной пельменной. Так я и думал. Ну, Яков Семенович, – полный вперед!
Я достал из кармана радиомаячок и приспособил его на ленту транспортера – приладил к какой-то случайной железной застежке и вдобавок, для надежности, примотал его к ленте проволокой, которую подобрал здесь же во дворе. Вся эта операция заняла у меня меньше минуты, а потом я дотянулся до красной кнопки и врубил механизм транспортера. Дворик тут же наполнился неприятным лязгом металлических частей, изготовленных, по-видимому, до первой промышленной революции, а уж до 1913 года – совершенно точно. Я нисколько не волновался, что меня накроют: для жителей окрестностей шум был привычным злом, а коллектив свечного заводика, увлеченный пельменями, просто не заметил бы неурочного шума; люди эти к процессу приема пищи относились серьезно и не дернулись бы даже в случае пожара.
