– Все в порядке, она стоит рядом со мной. Записывай адрес: страница 227, восьмая строка сверху. В гараже, на чердаке, в левом углу большая железная банка. Киношники называют такие банки для хранения пленки «яуфом»… – я говорил спокойно и внятно, чтобы у тех, кто сейчас подслушивает этот разговор в Москве, не было сомнений, о чем идет речь.
– Лады, я поехал! Салют! – сорвавшимся голосом сказал Светлов.
Я медленно повесил трубку. Оставшиеся монетки высыпались из автомата. Я не обратил на это внимания – там, в Москве, Светлову осталось сделать последний ход, но любая мелочь еще могла сорвать задуманный нами «салют».
– Я не понимаю, – сказала Аня. – Что за адрес вы продиктовали? Я же вам еще ничего не сказала.
– Теперь мы, пожалуй, позвоним моему другу в Париж, чтобы он не волновался там. А потом пойдем в кафе, и вы мне все скажете, – ответил я.
В это время в Москве
Милицейская «Волга» Марата Светлова шла по осевой линии проспекта Мира на север, к Ярославскому шоссе. Через Колхозную площадь, мимо Рижского вокзала. Светлов выжимал из форсированного двигателя машины все, что мог. Дворники метались по лобовому стеклу, сметая падающий снег. На Крестовом мосту перед светофором был затор: светофор горел и горел красным светом и куда-то запропастился регулировщик. Машины нетерпеливо гудели, но Светлов сидел спокойно, пережидая пробку. В боковое зеркальце он видел сзади, через несколько машин, те две «Волги», которые стартовали за ним из боковых переулков Петровки сразу, как только он выехал из МУРа. Но по дороге они явно отстали – чтоб не выдавать себя, они следовали за Светловым не по осевой, а в потоке машин. И поэтому регулировщик получил по радио приказ притормозить Светлова. Теперь эти две серые, без всяких знаков принадлежности к милиции или КГБ «Волги» догнали Светлова, и тут же возник в своей будке регулировщик, и светофор снова зажегся зеленым огнем. Светлов усмехнулся – рыба явно заглотнула наживку, теперь нужно не дать ей опомниться, тянуть и тянуть. Чуть морщась от боли в правой руке, Светлов включил первую скорость, потом вторую, третью. И, усмехаясь, снова погнал по осевой. У ВДНХ, рядом с построенной французами гостиницей «Космос» – та же история: новая пробка, отчаянные гудки вечно спешащих таксистов. Но пока две серые «Волги» снова не пристроились в тыл к машине Светлова, на светофоре горел «красный». Теперь нельзя отрываться от них далеко, они должны видеть, когда он свернет в Ростокинский проезд – туда, где жили до эмиграции в Израиль Финштейны. Поворот, короткий взгляд в зеркальце заднего обзора – серые «Волги» на месте. Мимо многоэтажного дома, в котором жили Финштейны, – дальше, на окраину Москвы, к длинному ряду частных и кооперативных гаражей, которые вытянулись белыми, запорошенными снегом коробками вдоль замерзшей реки Яузы. У Финштейнов никогда не было своей машины, но старик Финштейн часто прирабатывал тем, что устанавливал в частных машинах радиоаппаратуру. Все выглядело логично, просто. Серые «Волги» без колебаний двигались за Светловым. Перед самым въездом в гаражи они приотстали, чтобы не обнаружить себя, и Светлов по пустой, наезженной колесами частных машин снежной колее прокатил в самую глубину безлюдного двора. Время было дневное, рабочее, в гараже было пусто, на каждой двери гаража висели большие амбарные замки. Светлов остановил машину у гаража № 117 – богатого, каменного, с чердаком-надстройкой и голубятней на крыше. Гараж был закрыт, на нем висел такой же, как и на всех, амбарный замок. Четырьмя пистолетными выстрелами Светлов расколол металлическую замочную накладку, и всполошенные голуби шумно взлетели над гаражом, Светлов открыл дверь гаража, в полусумраке поднялся по стремянке на чердак. В углу чердака, накрытая ветошью, лежала большая, цилиндрической формы металлическая коробка со следами давней ржавчины. Вчера он сам поставил сюда эту коробку, это и был наш секрет. Светлов выглянул в крохотное, запорошенное снегом окошко чердака. Две серые «Волги» медленно и почти бесшумно катили по снежной колее к гаражу № 117. Он усмехнулся, взял тяжелую железную банку-яуф и не спеша спустился с ней по стремянке. Выйдя из гаража, он увидел наведенные на него пистолеты. Краснов, Олейников, капитан Запорожко и Николай Бакланов.
– Спокойно, полковник, – сказал ему генерал-майор Краснов. – Есть два решения. Ты отдаешь нам пленки и через неделю получишь генеральские погоны или – пуля в лоб. Решай.
Светлов посмотрел им в глаза. Успокоившиеся голуби, стрижа крыльями воздух, возвращались в голубятню. Светлов взглянул в глаза Коле Бакланову. В них была та же жесткость, что и в холодных светлых глазах молодого капитана Запорожко. Этому Запорожко Светлов протянул тяжелый яуф. Тот взял коробку и в окружении остальных понес ее к серой «Волге». Светлов посмотрел на голубей, поднял с земли ком снега и с силой запустил им в голубятню. Краснов и Бакланов недоуменно оглянулись, а голуби снова вспорхнули в низкое, сеющее снег московское небо. Где-то неподалеку прогрохотала электричка. Светлов торопливо, почти бегом прошел к своей машине, которая тихо урчала невыключенным двигателем. И еще не сев, как следует, за баранку, Марат включил первую скорость. В зеркальце заднего обзора он видел, как четверо, поставив на капот своей «Волги» этот яуф, пытаются открыть примерзшую крышку. Он успел переключить на вторую скорость и дать газ. Спустя секунду капитан Запорожко все-таки сдернул крышку с яуфа, и тут же прозвучал оглушительный взрыв, который взметнул в воздух четыре фигуры в милицейской форме и их серую машину. Салют по погибшей Ниночке состоялся.
В это время в Западном Берлине
– …Отец отнес половину Гивиных бриллиантов в ОВИР, прямо Зотову в кабинет, и в тот же день мы получили все выездные документы. А вторую половину папа оставил Буранскому, чтобы он как-нибудь вытащил Гиви из тюрьмы. И мы уехали голые, даже без чемоданов – боялись, чтобы к нам из-за чего-нибудь не придрались на таможне, – закончила свой рассказ Аня Финштейн.
Мы сидели вдвоем, в каком-то уютном небольшом кафе, почти пустом в это время дня. На столике перед нами рядом с чашечками кофе и двумя рюмками какого-то ликера в красивой вазочке стояли израильские тюльпаны, которые я преподнес Ане. Их поставила в эту вазочку заботливая официантка, и это тоже было крохотной приметой нового, человеческого мира. Я сказал:
– Аня, есть только один путь получить сюда вашего Гиви. Вы назовете адрес, где лежат пленки, и я позвоню в Восточный Берлин, в генштаб. Оттуда по спецсвязи это в ту же минуту придет в Москву кодированным текстом к моему помощнику. И если пленки будут на месте, вашего Гиви выпустят из «Чарли» на Запад.
– А если не выпустят? Если возьмут пленки, а его не отдадут?
– Тогда я в вашей власти. Я – заложник. Вы и ваши друзья можете сделать со мной что угодно.
Она подумала с минуту и сказала:
– Да, похоже, что иначе действительно нельзя. Хорошо, записывайте. Пленки лежат на «Мосфильме», в подвалах фильмохранилища. 693-й стеллаж, коробка номер 8209. На коробке написано: «Фонограмма к фильму „Чайковский“», но «Чайковского» там нет, там Брежнев.
Я открыл портфель и достал телефонную книгу Москвы. На 306 странице была длинная колонка телефонов киностудии «Мосфильм». В самом конце этой колонки, на 38 строке, было написано «Фильмохранилище», и тут же стоял телефон. Но телефон был мне не нужен. Я выписал в блокнот номер страницы и номер этой строки и подошел к телефону-автомату, набрал номер, который несколько часов назад дал мне полковник Трутков.
Его громкий, окающий говорок ударил мне в ухо:
– Ну, как дела? Как там Западная Европа? Все жиреют, подлецы?
– Записывайте, – сказал я сухо. – Страница 306, строка 38. Записали? Дальше: 692-й стеллаж, коробка № 8209.
– Слушай, Шамраев, – сказал Трутков, – а ты не можешь теперь послать эту жидовку подальше и вернуться? Чтоб этого грузина ей не отдавать. А?
– Не могу, – сказал я. – Их тут восемь человек, они держат меня под пистолетом.
Он молчал. Похоже, взвешивал, что они потеряют, если меня тут действительно прикончат.
– Имей в виду, полковник, – сказал я. – Если Гиви не выйдет, у меня будет только один путь выжить – рассказать здесь журналистам все, что я знаю. Ни Брежнев, ни Устинов тебе этого не простят.
– Я понял, – сказал он хрипло. – Ладно, придется отдать ей этого грузина, хрен с ним! Сейчас передаю шифровку в Москву. Диктуй мне номер телефона, с которого ты звонишь.
Я прочел на телефонном диске многозначный номер и продиктовал ему.
– Ладно, – сказал он. – Жди звонка.
Спустя минуту в Москве
Рядом с Арбатской площадью, в тяжелом каменном доме Генерального штаба Советской Армии, в шифровальном отделе приняли берлинскую шифровку и вручили ее сидевшему в вестибюле Валентину Пшеничному. Валентин открыл телефонный справочник Москвы, нашел 306-ю страницу и вышел из Генштаба. У каменных ступеней его ждала «Чайка» Жарова. Сам генерал-майор Жаров устало спал на заднем сиденье. Пшеничный открыл дверцу машины и разбудил генерала. Через восемь минут правительственная «Чайка» въезжала на территорию киностудии «Мосфильм». Перепуганный начальник ведомственной охраны студии показал, где находится фильмохранилище – в самой глубине мосфильмовского двора, за площадкой натурных съемок, где как раз в это время знаменитый режиссер Сергей Бондарчук, лауреат Ленинской премии и кандидат в члены ЦК КПСС, снимал очередную массовую сцену к новому суперколоссу «Десять дней, которые потрясли мир». Бондарчук сидел на операторском кране вмеcте с оператором, парил над массовкой. Кремлевская «Чайка» врезалась в кадр, двигаясь прямо на крохотный бутафорский броневик, с которого загримированный под Ленина актер Каюров, картавя, произносил пламенную ленинскую речь. Знаменитая ленинская кепка была зажата в его простертой руке.
