По возвращении в Мадрид (лишь оттуда отправлялся самолет за океан) он передаст Полу Роумэну данные о том, что, в период с августа 1936 года по январь 1938-го в апартаментах сеньоры Клаудиа Вилья Бьянки, работавшей в ту пору в особом отделе генерального штаба армии каудильо Франко, проживал подданный «Великой Римской империи германской нации», дипломированный инженер Макс фон Штирлиц, родившийся 8 октября 1900 года, паспорт SA-956887, выдан рейхсминистерством иностранных дел 2 мая 1936 года в Берлине, на Вильгельмштрассе, 2.
Проверка, проведенная с помощью мадридских контактов Пола, подтвердит правильность информации, полученной платным агентом военной разведки США.
На запрос, отправленный в Вашингтон по поводу того, чем занимался особый отдел генерального штаба в Бургосе в конце тридцатых годов, ответ придет определенный и недвусмысленный: контрразведывательной работой среди иностранцев, аккредитованных при генерале Франко.
Когда от парка Ретиро едешь вниз к Сибелес, надо обязательно прижиматься к фонтану, если ты намерен повернуть в направлении к Аточе, а ему надо было попасть именно туда, потому что Роберт Харрис, упившийся прошлой ночью до положения риз, просил Пола заехать за ним в отель «Филипе кватро» и пообедать вместе, — «у меня синдром похмелья, мир не мил, спасайте, Макса все еще нет в ИТТ, я умираю».
Роумэн сразу же позвонил в ИТТ: ему сказали, что доктор Брунн уже работает в архиве, от сердца отлегло — не сбежал, и он отправился в Харрису — англичанин того стоил.
Время не поджимало, Харрис точного срока не назначил, поэтому Роумэн, зная безумный нрав испанцев — только дорвется до руля, и сразу что есть мочи жмет на акселератор, камикадзе какие-то, а не водители, — чуть что не прижимался к гранитным плитам; задолго до светофора начал плавно притормаживать, лучше потерять две минуты, чем опоздать на два часа, если стукнешься с кем-либо; когда он ощутил резкий удар и машину вытолкнуло на пешеходную линию (слава богу, пешеходы еще не ринулись переходить улицу), стало невыразимо обидно: если б хоть в чем нарушил правила, и хотя «форд» застрахован, теперь надо ждать полицию, здесь ужасно дотошно оформляют протокол, совершенно не жалеют время, на это уйдет не менее часа, будь ты неладен, бешеный кабальеро!
Однако за рулем старенького «шевроле», взятого, как оказалось, напрокат, сидел не кабальеро, а девушка. Она выскочила из машины, схватилась за голову и закричала:
— Какого черта вы ездите, как старая бабка?!
— Какого черта вы носитесь, как псих? — в тон ей ответил Роумэн, открыв дверь «форда», но из машины не вылез.
Девушка была вся обсыпана веснушками, нос — вздорный, глаза голубые; длинные, черные как смоль волосы казались париком, она прямо-таки обязана быть блондинкой.
«Наверное, скандинавка, — подумал Роумэн. — Совершенно тот тип женщины, который мне нравится, и снова веснушки, прямо как по заказу».
— Что мне делать в этом чертовом городе?! — бушевала девушка. — Я не знаю их языка, что мне делать?!
— Платить мне деньги, — ответил Роумэн, — и убираться отсюда подобру-поздорову, пока не приехала полиция. Здесь за нарушение правил сажают в участок.
— Как я поеду?! — продолжала бушевать девушка. — На чем?! Да вылезете же вы, наконец, из своей чертовой машины! Что, у вас бронированная задница?! Я радиатор разбила!
Роумэн вылез; нос «шевроле» действительно был разбит всмятку.
— Надо толкать к тротуару, — сказал Роумэн. — Платите за то, что помяли мой бампер, тогда помогу.
— Еще чего! Это вы мне платите! Вы резко затормозили, поэтому я в вас врезалась.
— А может, я это сделал нарочно? Хотел получить с вас страховку. Откуда вы знаете?
— Как вам не стыдно! Помогите же мне!
Роумэн посмотрел бампер своей машины, помят был не очень сильно, но без полицейского протокола мастерская вряд ли возмется чинить по страховке, потребует платить наличными, хотя можно всучить пару бутылок виски хозяину; черт с ним, дам виски; девушка хороша, нельзя постоянно проходить мимо того, что кажется тебе мечтою; ты не находил себе места после Бургоса, когда потерял ту рыжую; сейчас потеряешь эту черную; умрешь бобылем со склочным характером, ничего, Харрис подождет, пусть отмокнет в ванной.
— Выворачивайте руль, — сказал Роумэн. — Как только зажжется красный свет, начнем толкать. Шоферы станут истерично сигналить, но вы не обращайте внимания, кричите им «ходер» и продолжайте толкать вашу лайбу.
— Что такое «ходер»?
— Это значит «заниматься любовью».
— Пусть бы они помогли нам, а не ехали заниматься любовью…
Они сдвинули машину с места, дальше она легко пошла под уклон, Роумэн вертел руль, кричал шоферам «уно моментико», девушка громко повторяла «ходер», улица смеялась, хоть водители продолжали сигналить.
Поставив машину возле отеля, Роумэн еще раз оглядел «шевроле», вода из радиатора по-прежнему текла тонкой струйкой.
— Что делать? — спросила девушка растерянно.
— Пошли, отгоним мой «форд».
— Идите сами, у меня в машине багаж.
— Испанцы не воруют.
— Так я вам и поверю! Мне дедушка говорил, что они все жулики.
— А он хоть раз был здесь?
— Нет, но он был очень начитанный.
Роумэн сломался пополам; смеялся он, как всегда, беззвучно; махнул рукой и побежал к «форду». Когда дали красный свет, он в нарушение всех правил пересек улицу и запарковал свою машину возле «шевроле».
— Перетаскивайте багаж ко мне, — сказал он. — А там решим, что делать.
— Это вы перетаскивайте мой багаж! Разбили машину и тут же начинаете эксплуатировать несчастную девушку.
— Покажите-ка зубы…
— Что?! Я разбила рот?!
— Нет, просто я хочу поглядеть, какие у вас острые зубы.
Девушка улыбнулась; улыбка у нее была внезапная, лицо сразу изменилось, лоб разгладился, стало видно, какой он большой и выпуклый; исчезли ранние морщинки возле длинных голубых глаз; никакой косметики; но она не так молода, как мне показалось вначале, подумал Роумэн; ей не двадцать, как я думал, а вот-вот тридцать; тем лучше, девичье неведение предполагает в партнерстве юношескую неопытность, а мне скоро сорок…
Он помог ей перетащить баул, чемодан и большую полотняную сумку, на которой было вышито два слова: «Норвегия» и «Осло».
— Я — Пол Роумэн, а как вас зовут? — сказал он.
— Кристина Кристиансен… Криста…
— Давно из Осло?
— Откуда вы знаете, что я оттуда?
— Я пользуюсь дедуктивным методом Шерлока Холмса.
— Нет, правда…
— А сумка чья? — он кивнул на заднее сиденье. — Там же про вас все написано.
— Так я могу быть из Канады… А сумку просто-напросто купила в Осло.
— Я канадцев различаю за милю, — сказал Роумэн. — У меня есть друг, который воспитывался в Квебеке… Что мне с вами делать? Съездим в вашу страховую компанию?
— А я и не знаю, где она…
— Покажите документы на машину.
— Они остались в ящике.
— Принесите.
И фигурка у нее прекрасная, подумал Роумэн, вот повезло, а? Я ощущаю постоянную пустоту вокруг себя; после того как облегчишься с французскими гастролершами, которые обслуживают иностранцев в «Ритце», делается еще более пусто, хоть воем вой. А с этой веснушкой мне вдруг стало спокойно, я почувствовал себя живым человеком, мне захотелось забыть Брунна, нацистов, Харриса и поехать с ней в деревню, посидеть в маленьком кафе, дождаться вечера, когда люди начнут петь свои прекрасные песни, самому запеть вместе с ними, и ее научить тому, как надо помогать себе слышать ритм, выщелкивая его сухими быстрыми пальцами.
— Вот, — сказала Криста, протянув ему документы. — Я не понимаю по-испански, мы с хозяином гаража объяснялись жестами.
— Здесь это опасно, — улыбнулся Роумэн и включил двигатель. — Особенно с вашей фигурой.
— Я занималась японской борьбой.
— Ладно, продолжайте ею заниматься, — сказал Роумэн, разглядывая помятые бумаги, которые фирма по аренде машин вручила Кристине. — Едем к ним, там все урегулируем. Сколько вы им уплатили?
— За три дня…
— Я спрашиваю про деньги, а не про дни.
— Двадцать долларов.
— Они взяли у вас доллары?
— Конечно.
— Это здесь запрещено. Они обязаны брать только песеты.
— Почему?
— Чтобы укреплять престиж собственной валюты и пресекать спекуляцию на черном рынке… Вы чем занимаетесь?
— Пишу дессертацию.
— О чем?
— О ерунде. Интегральные зависимости…
— Что?!
— Не хочу я об этом говорить! Мне эта математика опротивела, как ромашковые таблетки! Я не желаю помнить о том, чем мне скоро снова придется заниматься.
— Зачем же тогда писать диссертацию?
— Затем, что этого хотела мама. И папа тоже, а он был профессором математики. А я им обещала, когда они были живы. А они приучили меня держать слово.
— Хорошие у вас были папа и мама.
— Очень. А вы чем занимаетесь?
— Бизнесом.
