В отеле Моррис встретился с Фиделем Кастро, который тепло приветствовал его и настоял, чтобы они с Евой пришли на обед в кубинское посольство.
Кастро сказал, что будут еще гости — испанская пара, и рекомендовал Моррису не брать русского переводчика, так как все будут говорить по-английски. Кастро оказался радушным хозяином, особенно по отношению к Еве. Она вспоминала:
«Он много знал о Соединенных Штатах и очень интересовался нашей компартией. Он язвил по поводу русских, и мне показалось, что он их не любит, ведь он не пригласил никого из них на обед. Там подавали прекрасные бифштексы — редкость в Москве. После обеда Кастро лично разлил коньяк и спросил у меня разрешения закурить сигару. Вечер был приятным, но Кастро все говорил и говорил, и мне показалось, что мы никогда оттуда не выйдем».
Больше всего Еве запомнился Брежнев на официальном приеме. Два человека буквально держали его под руки; лицо его было бледным, глаза — стеклянными, говорил он с трудом. Глава Советского Союза производил впечатление человека в коме, и Ева подумала: «Ему не оправиться».
На протяжении всех четырех недель визита Советы были, как всегда, радушны и приветливы. Они собрали лидеров южноамериканских стран на тайное обсуждение того, как лучше координировать действия коммунистов в Западном полушарии, и пригласили на эти переговоры Морриса. Пономарев сказал, что, несмотря на скудные запасы валюты, СССР собирается в 1978 году дать американской компартии 2,1 миллиона долларов, и попросил Морриса назвать кандидатов из Америки для Ленинской школы. Моррис не виделся с Брежневым, кроме как на приеме, но Пономарев дал в честь Морриса прощальный завтрак, где были многие из его старых знакомых.
Ева с Моррисом отправились домой в середине ноября 1977 года. Они летели из Москвы в Прагу. За двадцать минут до посадки в Праге к ним подошел один из пилотов «Аэрофлота»: по приказу свыше они должны немедленно вернуться в Москву. Багаж брать из самолета не разрешалось. Пока самолет стоял на заправке в пражском аэропорту, удалось поговорить с ожидавшей их чешской делегацией. Двое товарищей будут их сопровождать и проследят, чтобы они не опоздали на обратный рейс.
Моррис с Евой переглянулись и взялись за руки. «Нас разоблачили, мы должны умереть…»
На обратном пути в Москву они держались за руки, целовали друг друга в щеки, клялись в любви и вспоминали прожитые годы. Ева старалась казаться веселой и даже умудрилась заставить Морриса рассмеяться, напомнив про визит на конный завод в Польше — у Гэса Холла родилась идея продавать конину на бифштексы и создать сеть коммунистических закусочных, продающих «гэсбургеры». Она пыталась держаться с оптимизмом:
— Уолт, Джон и Джим нас вытащат.
Моррис ответил:
— Послушай, меня никто не сможет вытащить, но у тебя есть шанс. Я скажу, что ты ничего не знала, что ты просто верная жена, которая делала то, что ей скажут. Не знаю, насколько они осведомлены. Если тебе покажут фотографии Уолта, Джона или еще кого-нибудь из ФБР, кого ты видела, ты должна сказать: «Да, я видела его несколько раз. Моррис говорил, что это член партии». Ты невиновна, держись за это до последнего, что бы ни случилось.
Перед тем как спуститься по трапу самолета в пригороде Москвы, они обнялись, как им казалось, в последний раз.
Ева полагала, что в аэровокзале на нее наденут наручники или просто утащат прочь. Но вместо этого там появились нарядные дети с букетами, и вперед с приветствиями выступил Николай Мостовец, начальник североамериканского сектора Международного отдела. Мостовец извинился за прерванный полет и объяснил, что Холл уже на пути в Москву и что именно он настоял, чтобы с ним вместе присутствовал Моррис.
Моррис прежде никогда не сообщал в СССР о своей болезни или недомоганиях, но ему не удалось скрыть усталость, проступившую у него на лице; поэтому во время повторного визита его старались особо не загружать. Пономарев сказал Холлу, что здоровье Морриса очень ценно для партии и потому ему рекомендовано не посещать официальные приемы. Пономарев дал Моррису номер телефона, по которому его можно было найти днем и ночью, и просил звонить, когда потребуется.
И все же каждый день Моррис со страхом думал о том, что может произойти в Вашингтоне, и страдал от аритмии и болей в спине. Только 20 ноября, увидев на таможенном контроле в Бостоне фигуру Бойла, он ощутил, как внутреннее напряжение спадает.
Директор ФБР Кларенс Келли, уже сложив с себя полномочия по ежедневному контролю «Соло», продолжал внимательно наблюдать за операцией и немало восхищался Моррисом и Евой, даже не будучи с ними знакомым. 13 января 1978 года, в ходе одного из последних официальных мероприятий перед своей отставкой, Келли приехал в Чикаго, чтобы лично поблагодарить Морриса и Еву от имени ФБР и Соединенных Штатов. Его очевидная искренность и то, что сам он ничего от поездки не выгадывал, тронули Морриса. С интервалом всего в несколько месяцев его лично потрудились приветствовать председатель КГБ и директор ФБР.
В марте Стейнбек встревожил Бойла и Лэнтри. Комиссии Конгресса в поисках незаконных операций продолжали добиваться доступа к досье ФБР, и, для того чтобы комиссия не нащупала данных по операции «Соло», Стейнбек рассказал о ней трем конгрессменам. Те поклялись молчать, но теперь об операции стало известно по крайней мере десятерым людям с Капитолийского холма.
В апреле «Нью-Йорк тайме» опубликовала колонку с фактами, которые хотя и не компрометировали «Соло», однако могли исходить только от знающих о ней людей. Посвященный в ход операции специальный агент из Нью-Йорка находился под следствием в министерстве юстиции, и Лэнтри предположил, что в газетной колонке содержалось его замаскированное предупреждение — «отстаньте от меня, не то последует новая утечка». Затем Лэнтри и Бойл узнали от Стейнбека, что первого мая 1978 года тот же агент давал показания на закрытой сессии комитета Сената по разведке. Стейнбек не знал, что именно рассказал агент, но он получил приказ явиться четвертого мая на обсуждение в комитете незаконных действий ФБР в ходе операции «Соло».
Конечно, Бойл и Лэнтрн совершили множество действий, которые при желании могли считаться незаконными. Они добывали под фальшивыми предлогами медицинские рецепты и авиабилеты, подкупали иммиграционных и таможенных чиновников, чтобы те беспрепятственно пропускали в страну людей, путешествующих под фальшивыми именами по подложным паспортам.
Много лет подряд от лица Морриса и Джека они заполняли не соответствующие действительности налоговые декларации. Так как Моррис и Джек работали на правительство, ФБР установило им жалованье (Лэнтри вспоминает, что они редко получали больше 30 000 долларов в год) и настаивало, чтобы они платили с этого таинственного дохода налог. Лэнтри поинтересовался:
— Как мы объясним источник дохода?
Из штаб-квартиры незамедлительно ответили:
— Это ваша проблема.
Лэнтри решил ее очень просто: получив чек от кассира одного дружественного банка, он прикинул, сколько Джек задолжал по налогам, и отправил эти данные в финансовое управление без всяких объяснений. Бойл заплатил налоги Морриса с более сложными ухищрениями, но так же успешно.
Лэнтри с Бойлом не раз нарушали закон, участвуя в тайной транспортировке, укрывательстве и расходовании многих миллионов незаконных долларов (к 1978 году общая сумма достигала 26 миллионов), с которых налоги уплачены не были.
Разумеется, Бойл и Лэнтри не допускали в своих действиях никакого криминала, и никто из них не получил личной выгоды. Никто также не пострадал, кроме признанных врагов США, ведущих тайную войну против Америки. Обвинять Бойла и Лэнтри в нарушении закона из-за того, что они выполняли свой долг в соответствии с одобренной президентами Америки политикой, — все равно что насмехаться над законом. Но в сложившемся политическом климате не было абсолютной уверенности, что какая-нибудь комиссия или прокурор, ищущие славы и известности, получив шанс, не попытаются посмеяться над законом. Бойл и Лэнтри смогут защититься, только если власти и суд разрешат обнародовать подробный отчет о деятельности «Соло». В любом случае, издержки будут огромными.
Приблизительно в одно и то же время в офисах Чикаго и Нью-Йорка появились агенты из штаб-квартиры и показали Бойлу и Лэнтри письмо. Никто не имел права оставить его у себя или снять копию. Оригинал должен был остаться в министерстве юстиции, а копия — в штаб-квартире ФБР. Но если возникнет необходимость, письмо можно будет изъять.
Письмо было от генерального прокурора Гриффина Белла. Оно гарантировало Бойлу и Лэнтри неприкосновенность и защиту от обвинений по любым действиям в ходе операции «Соло». Никто не просил Белла этого делать. Он сам понял важность «Соло» и по своей инициативе сделал то, что счел верным для США, не думая о какой-нибудь политической или личной выгоде.
