– Он не повернул назад. И не собирается поворачивать. – Почему? Потому что он по-прежнему уверен, что может убить президента и при этом остаться в живых. То есть основное звено его плана так и осталось нераскрытым. Или это бомба с дистанционным управлением взрывателя, или ружье. Но бомбу можно обнаружить, и тогда все рухнет. Скорее всего, это ружье. Вот почему он въехал во Францию на машине. Ружье он закрепил или на раме, или под обшивкой.
– Но он не сможет приблизиться с ружьем к де Голлю! – воскликнул министр. – Никто не подойдет к нему, кроме нескольких лиц, да и тех обыщут. Как он сможет пронести ружье через заграждения?
Лебель остановился перед министром и пожал плечами:
– Я не знаю. Но думает, что сможет, и пока он ни разу не ошибся, хотя в чем-то ему везло, а в чем-то – нет. Несмотря на то, что о нем узнали, что его разыскивали две лучшие полиции мира, он здесь. С ружьем, в тайном убежище, возможно, с новыми лицом и документами. В одном можно не сомневаться, господин министр. Где бы он ни был, завтра он должен объявиться. А когда он вынырнет на поверхность, его необходимо уничтожить. И путь тут только один – смотреть во все глаза. Что касается мер безопасности, то я не могу предложить ничего нового. И так предусмотрено все, что только возможно. Если позволите, я просто похожу вокруг и посмотрю, не удастся ли мне найти его. Это все, чем я могу помочь.
Слова Лебеля разочаровали министра. Он-то надеялся на озарение, яркую идею, которая осенит лучшего, как охарактеризовал Лебеля двумя неделями раньше его непосредственный начальник, детектива Франции. А тот лишь обещал смотреть во все глаза. Министр встал.
– Разумеется, – в его голосе слышалась холодность. – Пожалуйста, попытайтесь найти его, господин комиссар.
* * *
В тот же вечер Шакал закончил последние приготовления. В спальне Жюля Бернара он выложил на кровать пару стоптанных башмаков, серые шерстяные носки, брюки, рубашку с отложным воротником, армейскую шинель с боевыми медалями и черный берет ветерана войны Андре Мартина. Рядом лежали фальшивые документы, изготовленные в Брюсселе, кожаные ремни, купленные в Лондоне, резиновый набалдашник с пятью разрывными пулями и пять стальных трубок, выглядевших как алюминиевые, в которых находились приклад, рабочий механизм со стволом, глушитель и оптический прицел ружья.
Два патрона Шакал достал из набалдашника и с помощью плоскогубцев, найденных в ящике для инструментов под мойкой в кухне, осторожно вытащил пули. Затем вынул столбики кордита. Их он оставил на столе, а ненужные гильзы бросил в мусорное ведро. Он полагал, что трех пуль хватит за глаза.
Два дня он не брился, и на подбородке золотилась щетина. Ее он собирался сбрить опасной бритвой, купленной по приезде в Париж. На полочке в ванной стояли флаконы из-под лосьона для бритья с краской «под седину», которой он уже пользовался, чтобы стать пастором Иенсеном, и жидкостью для снятия краски. Он смыл каштановый цвет волос Марти Шульберга и, сидя перед зеркалом в ванной, той же бритвой подрезал свои светлые волосы, пока они не стали торчать во все стороны.
Еще раз убедившись, что к утреннему выходу все готово, Шакал приготовил себе омлет, посмотрел по телевизору эстрадную программу и лег спать.
* * *
В воскресенье, 25 августа 1963 года, стояла палящая жара. Такая же погода была годом и тремя днями раньше, когда подполковник Жан-Мари Бастьен-Тири и его люди пытались убить Шарля де Голля у перекрестка в Пети-Кламар. И хотя никто из заговорщиков 1962 года не подозревал об этом, их неудачное покушение послужило отправной точкой цепи событий, оборвавшейся во второй половине этого жаркого летнего воскресенья.
Но если Париж намеревался праздновать девятнадцатую годовщину освобождения от нацистов, то 75 тысяч человек, обливающихся потом в рубашках из синей саржи и костюмах-двойках, пытались обеспечить какое-то подобие порядка. Широко разрекламированные газетами, радио и телевидением торжества Дня Освобождения вызвали небывалый приток зрителей. Большая их часть, однако, только мельком увидела главу государства, шагающего меж плотных рядов охранников и полицейских, чтобы положить начало той или иной церемонии.
Полицейские и чиновники, многие из которых с радостью приняли приглашение поучаствовать в празднествах, понятия не имели о том, что выбор пал на них благодаря высокому росту и каждый, помимо прочего, служил живым щитом. Кроме того, генерала окружала вся четверка его телохранителей.
К счастью, сильная близорукость и отказ носить очки на публике не позволяли ему заметить, что Роже Тесьер, Поль Комити, Раймон Сасья и Анри Джудер постоянно находятся в непосредственной близости от него.
Пресса окрестила их «гориллами», и многие полагали, что это связано с внешностью телохранителей. В действительности такой облик и походку обусловливали иные причины. Каждый был специалистом в рукопашной схватке, с могучими грудью и плечами. Напряженные мышцы груди и спины как бы отжимали руки от боков, и кисти свободно болтались из стороны в сторону. Кроме того, под левой подмышкой у каждого висел автоматический пистолет, еще более усиливая гориллоподобный вид телохранителей. Так они и ходили, широко расставив руки, готовые выхватить пистолет и открыть стрельбу при малейшем намеке на опасность.
Но в тот день не было и намека. Зажжение огня под Триумфальной аркой прошло, как и намечалось. При этом на крышах домов, окружающих площадь Звезды, сидели на корточках у печных труб сотни людей с ружьями и биноклями, настороженно оглядывая окна и другие крыши. Едва президентский кортеж покатил по Елисейским полям к собору Нотр-Дам, они, облегченно вздохнув, поспешили вниз.
Ничего неожиданного не произошло и в соборе. Кардинал архиепископ Парижа, сопровождаемый прелатами и служками, всех их обыскали до того, как они облачились в приличествующие торжеству одежды, отслужил мессу. На органных хорах примостились двое мужчин с ружьями – даже архиепископ не знал об этом – и с высоты пристально наблюдали за ходом церемонии. Среди верующих хватало детективов в штатском, которые не преклоняли колени и не закрывали глаза, но молились так же истово, как остальные, повторяя про себя: «Пожалуйста, дорогой Боже, только не сейчас, когда я на службе».
Снаружи двух зевак, хотя они находились в двухстах метрах от дверей собора, схватили, едва они сунули руку под пиджак. Один хотел почесаться, второй – достать портсигар.
Других нарушений среди публики отмечено не было. Никто не стрелял в президента с крыши, под его ногами не взрывались дистанционно управляемые бомбы. Полицейские следили и друг за другом, чтобы убедиться, что у каждого есть специальный значок. Их выдали ранним утром, чтобы Шакал никак не мог скопировать его и прикинуться стражем порядка. Одного солдата КРС, потерявшего значок, тут же схватили и затолкали в черный фургон. У него отобрали автоматический карабин и освободили только вечером. И лишь после того, как двадцать его коллег подтвердили, что он говорит правду и действительно служит в КРС.
В Монвалерьен атмосфера накалилась до предела, хотя президент, если что-то и заметил, вел себя так, словно не происходит ничего необычного. Его личная охрана полагала, что на самом кладбище генерал будет в полной безопасности. Но убийца мог попытаться найти свой шанс на узких улочках этой рабочей окраины, где лимузин президента не мог развить большой скорости.
На самом деле Шакал в это время находился совсем в другом месте.
* * *
Пьер Вальреми злился на весь свет. Его рубашка прилипла к потной спине, ремень карабина впился в плечо, хотелось пить, подошло время ленча, но он знал, что сегодня дома поесть не удастся. Он даже пожалел о том, что вступил в КРС.
А как хорошо все начиналось. После увольнения с фабрики в Руане клерк на бирже труда указал ему на висящий на стене плакат. Изображенный на нем молодой человек говорил всему миру, что у него прекрасная работа и блестящие перспективы. А форма КРС сидела на нем, как влитая. И Вальреми решил, что ему это подходит.
Но никто не сказал ему о жизни в казарме, похожей на тюрьму, собственно, не так давно старое здание таковой и являлось. Не говоря уж о муштре, ночных маршах, колючем материале рубашки, часах ожидания на перекрестках в лютый холод и адскую жару ради того, чтобы задержать правонарушителя. Но у всех прохожих документы были в полном порядке, спешили они – или не спешили – по обычным житейским делам, и осознание собственной ненужности привело к тому, что Вальреми начал пить.
И вот Париж, первая для него поездка за пределы Руана. Он-то надеялся, что сможет осмотреть достопримечательности столицы. Как бы не так, во всяком случае, с сержантом Барбишем этот номер не прошел. Все повторилось, как в Руане. Видишь это заграждение, Вальреми? Так вот, встань рядом, следи, чтобы оно не упало, никого не пропускай без соответствующих документов, ясно? Дело тебе доверено очень ответственное.
