— Так что Горбачев? — уточнил я, надеясь выиграть время. Мне показалось, что узел уже ослаб. Еле-еле.
— Я же говорю вам — это история, — недовольно отмахнулся от моего вопроса Сокольский. — В девяносто первом, в августе, он грандиозно сблефовал… Теперь-то я понимаю как… Но ему тоже пришлось уйти. Он ведь тоже не нашел… А вот я, отставной майор «Стекляшки», перехитрил всех!
— Но вы-то откуда про нее узнали? — я почему-то вслед за Сокольским суеверно побоялся назвать Бомбу — Бомбой. Употребил местоимение. Как будто опасался, что она здесь нас услышит.
— Случайность, — легко объяснил Сокольский. — Подарок судьбы. Пока я служил в «Стекляшке», я вообще ни о чем не догадывался. Мало ли слухов! Но полтора месяца назад приказал долго жить мой дедуля-физик. Я думаю, ему бы не понравилось, что я порылся в его бумажках. Признаюсь, он мне не доверял и, наверное, правильно делал. Я ведь вас слегка надул, Максим Анатольевич, когда вы ко мне заявились. Дед далеко не все бумаги намеревался передать в музей. Кое-что он явно намеревался уничтожить… Но тут — внезапный инсульт, мой переезд, а потом несколько любопытных бумажонок, которые мне на многое открыли глаза. Бориса Львовича, представьте, тоже в пятидесятом вербовали в эту тридцатку и тоже пайком соблазняли, и деньгами, и близостью к Самому. Однако дедуля мой знал, что бесплатный сыр только в мышеловке бывает, а потому предпочел не высовываться. И в дневнике своем оставил любопытную запись… Ужасно догадливый был дед, даже не верится! Весь в меня.
Вот тебе и подарок судьбы, с горечью подумал я. Внуки бывают таким возмездием дедам, что те в гробах переворачиваются. Хорошо еще, что хоть Лебедеву с Петрушей повезло. А окажись на его месте Сокольский-младший? Давно бы выпытал из деда все секреты и прибрал бы их к рукам. Правда, сейчас уже не важно, кто чей внук. Сокольский-младший вместе со своими мордоворотами — здесь, а я — все никак не могу освободить одну-единственную руку. Как крепко привязал, подлец!
— Вы удовлетворили свое любопытство?. — между тем осведомился Сокольский, бросая взгляд на часы. — А то мои мальчики бьют копытами, намекая, что нам уже пора в путь.
На самом деле один из «мальчиков» просто очень знакомо ерзал. В сортир он хотел, а не в путь. Ну, это ты успеешь, подумал я, а вслух произнес:
— Если можно, еще пару вопросов.
— Коротких — можно, — барственно разрешил Сокольский.
Я никогда не думал, что профессионал, даже из «Стекляшки», станет так выпендриваться. Все-таки кадры в Разведупре — не чета нашим, решил я в очередной раз. Хотя в этот раз такая мысль меня нисколько не утешила. Поскольку сегодня выяснилось, что я тоже — кадр более чем посредственный.
— Один вопрос — насчет журналистки, — начал я.
— Какой еще журналистки? — с некоторым удивлением переспросил Сокольский. — Вы имеете в виду Марину… Марью… из «Московского листка», я правильно вас понял?
— Именно, — подтвердил я. По-моему, узел все-таки ослаб. Теперь важно было не останавливаться на достигнутом.
— Да, такая неприятность вышла, — повздыхал Сокольский. — Увы, везде соломки не подстелешь… Главное, началось все отлично: девица заглотнула наживку и сама начала раскапывать. Еще бы неделю — и такой бы скандал грянул по Москве… Сорвалось!
Слова Бориса Сокольского так меня удивили, что я даже забыл про чертов узел. Вот уж действительно: любопытство — не порок, а большое это самое.
— Зачем скандал? — я глянул в лицо предводителю «диких»: не шутит ли? Но тот не улыбался. — Вы собирались оповестить о сталинском подарке всю столицу? Ничего не понимаю!
Вопрос мой получился совсем даже не коротким, но и весьма пространным. Однако Сокольский посчитал нужным дать мне разъяснения. Как профессионал профессионалу.
— Вы не мыслите глобально, Максим Анатольевич, — заявил он мне снисходительным тоном. — Марина или Маша — не помню — все равно не нашла место, зато слух, наконец, перестал бы быть слухом. Без прессы хорошенько напугать верхние этажи невозможно. Пусть начнется паника, пойдут опровержения, очень хорошо, начнется суматоха… И только потом появляемся мы и объявляем: мы знаем, наши пальцы на кнопке. Извольте с нами считаться. Наши слова — не шантаж, а ультиматум!
Сокольский заметно воодушевился. На последних словах он уже начал жестикулировать — и сделался сразу похож на одного московского политика. Такого клоуна в клетчатом пиджаке. К счастью, у того-то не было Бомбы.
— И что вы потребуете от верхних этажей? — Я искренне надеялся, что в ответ Сокольский закатит мне речугу хотя бы минут на пять. Фанатики и психи, если их хорошо раскрутить, страдают недержанием речей. Борис Львович, по-моему, был начинающий фанатик. Ну, спой, светик, не стыдись!
— Первое требование, — торжественно запел светик, — остановить сокращение армии. Офицер должен быть уверен… — Тут вдруг Сокольский сообразил, что он не на митинге и не перед телекамерой. И опомнился. И укоризненно покачал головой, оборвав свою речь. — Мне кажется, дорогой капитан, вы просто тянете время. Если будем живы, договорим с вами в другой раз. Точнее, если вы будете живы… Что, едем?
— Подождите! — торопливо крикнул я. Ответ Сокольского объяснял далеко не все, да и узел оказался крепче, чем я думал. — Но почему вы тогда убили журналистку?
— Не убивали мы журналистку, — досадливо поморщился Сокольский. — Наоборот, если бы знали, мы бы к ней свою охрану приставили! Идиотское совпадение. Нашел бы этого бандита, лично бы придушил. Такой план подпортил, шакалья порода! — В голосе Бориса Львовича была нешуточная печаль, и я поверил. На Машу, естественно, ему было наплевать, но вот собственный хитрый план ему было жальче некуда. Узнаю школу «Стекляшки».
— Как же вы теперь напугаете верхние этажи, без прессы-то? — поинтересовался я.
— Почему — без прессы? — изумился уже Сокольский. — Не на одной ведь девчонке этой свет клином сошелся! В том же «Листке» есть полным-полно честных щелкоперов, которые счастливы будут получить настоящую сенсацию. Чем честнее, тем лучше. Мы ведь не туфту ему предложим, а самый наиправдивый материал. Дайте нам еще неделю…
Хлоп! Хлоп! Хлоп!
Звук был такой, словно где-то неподалеку открыли три бутылки шампанского. Умеренно шипучего, без громкой пальбы.
На лбу очень удивленного Сокольского на мгновение вздулась красная вишенка, и он, не договорив, опрокинулся навзничь. Кажется, он даже не успел осознать, что именно произошло. Оба мордоворота в халатах тоже были застигнуты врасплох; хрипя, они повалились на пол вместе со своими автоматами. Все-таки я был прав — квалификация «диких» оставляет желать много лучшего. На мое счастье.
— Неделю! Ишь чего захотел…
Привязанный к каталке, я не мог повернуться и посмотреть, однако этот голос трудно было с чем-то спутать.
— Юлий! — воскликнул я.
Чрезвычайно довольный напарничек появился в поле моего зрения. В руке он держал пистолет с тем самым глушителем, который конфисковал у группенфюрера Булкина.
— Привет! — жизнерадостно сказал напарник. Выглядел он посвежевшим, загорелым и очень счастливым. Просто весь лучился. — А я только что из Алма-Аты. Утром прилетел. И сразу пришел сюда разыскивать этого вруна Селиверстова… А тут такая, можно сказать, компания. Я специально постоял, послушал. Очень много интересного узнал!
— Это просто фантастика, Юлий, — с чувством проговорил я, — насколько вы вовремя…
— Я всегда вовремя, — весело согласился напарничек, живо осматриваясь по сторонам. Взгляд его перебегал с предмета на предмет, пока не задержался на ржавой черепушке рядом с надписью «Опасно!». Юлий присвистнул: — Вот это да! Где я раньше был, вот болван…
— Мы оба болваны, — согласился я с самокритикой, дожидаясь, пока Юлий сообразит, наконец, меня отвязать. — Но победителей не судят. Теперь-то дело по-настоящему закончено. Вам, Юлий, обязательно дадут теперь майора…
— А вам что, не дадут? — осведомился напарничек. Он просто прилип глазами к ржавой черепушке, как пацан.
Если бы не моя нежная привязанность к проклятой каталке, я бы непременно махнул рукой. А так — просто сказал:
— Сомневаюсь… да и переживу. Главное — чтобы не мешали работать. Мне ведь еще Партизана искать, будь он неладен!
Юлий наконец-то оторвал взгляд от таблички и посмотрел, улыбаясь, на меня. Какой-то странный блеск обнаружился вдруг в его глазах. Он приблизился к моей каталке, покровительственно похлопал меня по плечу, но отвязывать не стал.
— Все в порядке, — небрежно заметил он. — Никого больше искать не надо. Партизан — это я.
21 августа 1991 года
Борт самолета, следующего рейсом «Москва — Симферополь»
