— Пре... — забормотал я. — Пре... — Язык не желал меня слушаться. Я хотел объяснить, что во всем виноват не я, а Президент. Все он!
Это он отказался давать мне интервью. Это из-за него я затыкал дыру бортниковской телегой с архивным снимком.
— Чего ты там бурчишь, милок? Ась? — Бэ-Бэ наклонился ко мне так близко, что его страшная улыбка оказалась на уровне моих глаз.
Меня тут же настигла полная немота. Горло сдавили нервные спазмы, как будто я уже под завязку нахлебался индонезийского масла.
— Эй! Ты у меня случайно не умер? — Пальцы Инвестора опять спланировали к моему уху.
Мне удалось лишь слабо помотать головой.
— Это ты правильно сделал, — похвалил меня Бэ-Бэ. — Умирать ты будешь, только когда я тебе велю... Видишь там кеглю? — Инвестор за ухо развернул мою голову на девяносто градусов.
Метрах в десяти от меня, в самом конце деревянной дорожки, ждал своей участи маленький тонкошеий болванчик. Его товарищи были уже сбиты, а этот почему-то уцелел.
Я еле кивнул, насколько позволяла хватка Инвестора.
— Видишь шарик? — Бэ-Бэ расстался с моим ухом, взял обеими руками приготовленный шар и взвесил его в ладонях. — Сейчас я доиграю партию в боулинг. Если промахнусь, то следующим броском вышибу тебе мозги. Слабенькое, а утешение... Смотри же, Виктор Ноевич! Размахиваюсь... Кидаю!
Мое сердце подпрыгнуло и забило крыльями во все стороны, словно придавленный в горсти воробышек. Умираю, сообразил я. Без разрешения Бэ-Бэ. Без завещания. Без покаяния. Это у меня инфаркт миокарда. Инсульт. Кондрашка. Все, я уже умер. Аминь. Как больно, милая, как странно...
Смерть моя продолжалась секунды две. На третьей секунде шар с деревянным треском сбил последнего истукана, и я воскрес. Мой инсульт прошел бесследно. Спазм в горле исчез. Я чувствовал лишь сильное жжение в надорванном ухе.
— Хороший бросок, — похвалил себя Бэ-Бэ. — А тебе везет, Ноевич. Отпускаю, проваливай...
Я все не решался подняться с бортика.
— Чего расселся? — Инвестор пнул меня коленкой в бок. — Сказал же: сегодня ты свободен. Беседа окончена. Это было третье предупреждение. Теперь беги, редактируй дальше свою газетку.
Освобожденным воробышком я вспорхнул с бортика кегельбана и полетел к выходу.
— И следи за новостями, — услышал я уже в дверях. — Уговорю я макак насчет зелени — будешь трудиться дальше. А не уломаю их — снова тебя вызову. Опять поиграем в кегли на интерес. Обычно я не такой меткий, как сегодня...
На обратном пути я сделал остановку в гостиничном баре и взял четыре рюмки «Джека Дэниэлса». Расплатился и, не отходя от стойки, опорожнил все четыре подряд. Рюмки были махонькими, коммерческими. Однако немного полегчало. Саднящее ухо и полтораста граммов виски сделали свое дело. Добрая улыбка Инвестора больше не маячила у меня перед глазами, ушла в тень. Но все-таки придется еще добавить, решил я. Надо отпраздновать свое воскрешение. Я мог ведь сейчас валяться на полу с проломленным черепом: у Инвестора слово не расходится с делом.
— Еще два «Джека», — сказал я бармену. — И перелейте сразу в один стакан.
Выпьем же за меткость Бэ-Бэ, произнес я мысленный спич. Чтоб ему удавиться, подлой скотине, сволочи поганой, ласковому садисту, киллеру, зубастой барракуде империализма. Чтоб ему утонуть в пальмовом масле. Чтоб его насмерть засыпало кофе с каучуком. Чтоб на его башку свалился «Белый Аллигатор», до краев набитый макаками. Но чтобы прежде — не забудь же, Господи! — он успел профинансировать мою газету на десять лет вперед. Лучше на двадцать. Буль-буль.
— О-о-о, герр Морозофф! — раздался жизнерадостный возглас. — Гутен морген!
Зря я надеялся, что герр Карл вылакал свой шнапс и уже убрался к себе в номер. Мой германский знакомец преспокойно сидел за столиком в ближнем углу, доедая сардельки. В бороде у него белели хлебные крошки. Блондинки-переводчицы рядом не было.
Навязался ты, фриц, на мою голову, с тоскою подумал я. Паулюс проклятый.
— Гутен морген! — как попугай, сказал я, надеясь, что на этом наш разговор и закончится. Беседа с Бэ-Бэ меня полностью измотала. Сейчас у меня не было сил выплясывать еще и перед немцем. К тому же я боялся, что глазастый Карлуша заприметит мое надорванное ухо.
Фриц, однако, не отставал. Дожевав сардельку и вымазав себе бороду горчицей, Карлуша что-то залопотал на языке нибелунгов — энергично и непонятно. Когда он в пятый раз произнес слова «зер перспективиш», тыкая пальцем в потолок, даже я со своим никаким немецким догадался: гость из Кельна интересуется самым перспективным российским политиком.
Я едва сдержался, чтобы не выдать германскому буржуину нашу главную военную тайну: сегодня в России наилучшие перспективы — у бандитов и интриганов. У Бэ-Бэ и Железного Болека, прежде всего.
Только обещанное приглашение в Страсбург вынудило меня не закладывать родное отечество. А то еще, чего доброго, мне — как гражданину бандитской державы — не дадут выступить на Совете Европы. Ладно уж, назову ему Генерала, решил я. Не самая затрепанная карта в нашей колоде.
— Герр Карл... — Я похлопал себя по плечам, изображая погоны. — Зер перспективиш у нас есть... как бы вам сказать... ну, группенфюрер, что ли...
Фриц непонимающе заморгал глазками. Потом все-таки смекнул:
— О-о-о, ихь ферштее! Дер генераль. Дритте крафт, дритте крафт!
— Битте-дритте, — утомленно поддакнул я, раздумывая, как бы повежливей удрать от немца.
Помощь пришла неожиданно. Терпко повеяло духами, и в баре возникло знакомое лицо. Это была Вита Лукьяновна Крохина, завотделом науки и культуры «Свободной газеты». Моя подчиненная. Вбежав, Крохина метнулась прямо к стойке, но тут углядела главного редактора и — резко изменила траекторию.
— Здрасьте, Виктор Ноевич! — зашептала она, подлетая ко мне и кивая немцу.
Будь на ее месте наша Анджелка, я бы подумал, что моя сотрудница в свободное время подрабатывает в «Национале» ночной бабочкой. Но Вита Лукьяновна — выше всех подозрений. У нее реноме верной матроны. Да и возраст, между нами говоря, уже предпенсионный.
Надо было ловить удобный момент. Я жестом объяснил Карлуше, что меня ждет вот эта дама, и, ухватив Крохину за руку, покинул сначала бар, а после гостиницу. Швейцар у дверей, еще издали заприметив меня, трусливо прикрылся газетой. Кстати, это была наша газета: с фотографией вертолета на первой полосе. При виде снимка ухо мое заныло сильнее прежнего.
На мое счастье, Вита Лукьяновна была на машине и с готовностью вызвалась подкинуть меня до дома. Ей вообще везло с машинами. Двадцать лет она проездила без аварий на своем старом «москвиче». А стоило тому вконец одряхлеть и сломаться, как наша Крохина туг же выиграла в журналистскую лотерею новенькую «шестерку». Я, помнится, тоже играл в эту лотерею — но мне-то выпала всего шариковая ручка с голой барышней.
По дороге к автостоянке Вита Лукьяновна бурным шепотом успела рассказать, что приезжала в отель брать интервью у Глюкауфа. Ну этого, знаменитого нашего режиссера. Некрореалиста. Который снял «Конструктор Деда-Мороза». Который прибыл теперь в Москву из своего Питера на один день и завтра летит на фестиваль в Брюссель.
Некрореалист ужасно не понравился нашей Крохиной. В его фильме все друг друга резали на куски, и Вита Лукьяновна размечталась, что и сам режиссер — фактурный тип, троглодит, чуть ли не каннибал. Под клыкастого Глюкауфа она думала выпросить у меня строк триста. Однако этот Глюкауф оказался вовсе не здоровенным каннибалом, а маленьким, белобрысеньким пухлячком и вообще вегетарианцем. Но фактурный вегетарианец у нее, у Крохиной, и без того записан в плане: сам Товарищ Зубатов со своей плодово-выгодной диетой. Другого ей не надо. Может быть, Виктор Ноевич, раз так вышло, добавит ей на зубатовские ягодки еще строчек тридцать? Тогда будет двести. Полная колонка.
— Не возражаю, — вздохнул я. — Пусть будет двести, я не против. Но почему вы все время шепчете? Что за нелепые страхи, Вита Лукьяновна? Пока я жив, в «Свободной газете» не будет политической цензуры. Не бу-дет!.. — Кажется, я невольно повысил голос на старушку.
— Виктор Ноевич! — испуганным шепотом произнесла Крохина. — Я не виновата, у меня голос сел. Я ведь вчера вам докладывала, во время планерки... Водки со льдом я выпила, на пресс-пати... А что?
Это у меня еще не провал в памяти, подумал я, тотчас припомнив вчерашнюю планерку. Это заурядный склероз на нервной почве. Ничего особенного. После такой встречи в кегельбане маму с папой — и тех на время забудешь. Даже головку ударять не придется.
— Горло вам нужно полоскать, вот что, — строго сказал я Крохиной, чтобы уж не выглядеть круглым дураком.
Квартира, брошенная второпях, обычно смахивает на покинутую жену: не дожидаясь вопросов, она сама взахлеб расскажет про беглого хозяина-подлеца — успевай только приговаривать «Ай-яй-яй!» и брать на карандаш.
