Он сделал подряд два выстрела. Оба точные — в грудь.
А потом зачем-то еще один. В голову. Ах, ну конечно. Так всегда было принято у чекистов. Контрольный выстрел.
Глава одиннадцатая. ВРЕМЯ ОТКРОВЕНИЙ
Группе Хомича хватило минуты, чтобы покрыть расстояние в пару сотен метров, вышибить все двери, занять комнату Изольды и взять под прицел хозяйку и странного гостя на дереве. Правда, Симон насчитал только шесть человек, седьмой держал его на мушке снизу, из сада, а где были еще пятеро — одному Богу известно, может, их уже нигде не было — отработали свое ребята.
А вот шестеро в ярко освещенной комнате второго этажа стояли теперь как статуи в раушенских скверах. И среди них — Изольда, уже успевшая накинуть халат на свое забрызганное кровью тело…
Почему он бросил свой пистолет после третьего выстрела? Почему не слез с дерева сразу? Почему теперь этот идиот в центре комнаты, стоящий в позе курсанта на учебных стрельбах, целится ему прямо в лоб? И почему совсем не страшно и вообще на все наплевать?
Симон обернулся на шорох в кустах и увидал восьмого из группы Хомича. Да, он определенно был из группы: униформа, оружие, небрежно брошенная команда «отставить» тому седьмому, внизу, которого Симон до сих пор видел боковым зрением, а теперь, глядя в упор, трудно было не отметить, как он беспрекословно подчинился и опустил ствол.
— Меня зовут Давид, — тихо проговорил этот новый человек и поднял глаза.
Да, конечно, он тоже из группы Хомича, вот только с глазами у него как-то не все в порядке — они наполнены глубоким красным свечением, как у сиамского кота в темноте или как на цветных фото, сделанных со вспышкой в те времена, когда с этим еще не умели бороться.
И вдруг Симон узнал подошедшего. Он видел его меньше двух суток назад, утром. Точнее, он видел эту голову, лежавшую тогда отдельно в лифте.
А глаза человека, назвавшегося Давидом, всё разгорались…
Симон разлепил закоченевшие на перекладинах стремянки пальцы и, падая во мрак, понял, что теперь он будет жить вечно. Или он понял это раньше?
Очень хотелось, чтобы в тот момент кто-нибудь выстрелил в него. А если нет, его вполне бы устроило упасть на землю вниз головой и сломать шею. Уж очень хотелось узнать, как это: умереть, чтобы снова родиться. Не позволили. Мерзавцы! Так нечестно. Ведь он для них убил эту Шарон с каштановыми локонами, а на него одной пули пожалели. Или чего они там жалеют на своих запредельных уровнях?
Шарон, шатенку, в Раушене, с шиком
Шмальнул шутя под шум пушистых шин.
Шарон кричала страшным громким криком.
Мир, сжавшись в точку, стал опять большим.
Мерзавцы!.. Ночью. Сдал на «пять». Пляши.
О чем это он? Кто и кому посвящает эти пять строк? Посвящает… Это что, и есть Посвящение?
Их только трое в комнате. Изольда шагает навстречу Давиду, шагает в его объятия, халат распахивается, халат падает за спину, и так они стоят молча и недвижно, и Симон стоит рядом, и в ушах стоит звон, и мир стоит на пороге взрыва, и что-то надо делать, а Симон почему-то приподнимается на цыпочках, ему очень важно посмотреть сверху на этих двоих… Среди Посвященных одно время было модно просверливать себе дырочку в темени делалась натуральная трепанация черепа с целью вновь открыть заросший в детстве родничок для прямого и полноценного контакта мозга с космосом… Как будто эти дырочки можно разглядеть, они же кожей затянуты… Но он разглядел: не было дырочек. Вот и славно. Он любит их обоих. Любовь великое чувство. А страсть? Страсть он убил, стреляя в Шарон. Неужели?
— Ее действительно звали Шарон?
— Ее действительно зовут Шарон, — отвечает Изольда.
— А тебя действительно зовут Давидом?
— Да. Это так важно? — спрашивает Давид.
— Нет, — шепчет Симон. — Важнее, любишь ли ты ее, а она — тебя.
— Успокойся, Сим-Сим! Тебя я тоже люблю! — Изольда обвивает его шею руками, прижимается всем телом.
Она совершенно обнажена, и все тело ее в чужой крови, но это почему-то совсем не шокирует, и теперь уже Давид стоит рядом и тянется, тянется вверх, привстав на цыпочки.
Смена караула — торжественно, помпезно.
Смена лидера — сурово, по-спортивному.
Смена партнера — пошлятина, бытовуха…
А на самом деле? Очень странное ощущение: они все трое любят друг друга.
— Что делают с телами Посвященных после того, как души покидают их? поинтересовался Симон.
— Ничего особенного. Хоронят, как обычных людей. Шарон похороним мы. У нее не было родственников в этом историческом периоде. У нее здесь никого не было. Даже ваша жандармерия не станет ее искать. Пошли.
Они вдвоем отнесли на первый этаж завернутое в простыню тело и вышли через заднюю дверь в прохладную темноту сада. Под сосной, рядом с прислоненной лестницей, стояли две лопаты. Симон мучительно вспоминал, были они здесь, когда он только еще лез наверх, или… нет, не вспомнить.
— А где все остальные? — встрепенулся он, когда уже начали копать.
— Ты приказал им отправляться в город в распоряжение Котова и Хачикяна.
Он ожидал чего-то подобного. После трех выстрелов в окно из памяти выпали целые куски событий. Мир вообще рассыпался на осколки, Симон пытался собрать их, но всё катастрофически не сходилось из-за отдельных утраченных фрагментов. Что было раньше, что позже — спрашивать бессмысленно. Как приклеишь, так и будет…
— А вот теперь я хочу выпить! — неожиданно заявил Давид и попросил Изольду: — Анна, налей нам водки.
Водка была плохая, и это было хорошо. Хотелось почему-то именно такой — жесткой, гнусной, дерущей горло, с противным привкусом. И в голове мгновенно прояснело, как будто не водки выпил, а хэдейкина с похмелья.
Симон зажмурился, а когда открыл глаза, оказался в залитом солнечными лучами фешенебельном номере отеля. Подошел к окну, выглянул на улицу. Ага, Метрополия, «Балчуг», а вон и древний Московский Кремль: сладкие красно-коричневые, как коврижка, стены, орлы на башнях леденцовыми петушками, сахарно-конфетная россыпь соборов, Иван Великий — кофейник без носика с золотой крышечкой, и плывет из-за реки с детства памятный чарующий запах — кондитерский дурман «Красного Октября». Это любимое народом название не поменяли не только в девяносто первом, но и в две тысячи шестом.
Симон вдруг вспомнил: их привезли из аэропорта на лучшем автомобиле из гаражей Его Величества — на уникальном двенадцатиметровом сверхскоростном «росиче-императоре особом». Что было до аэропорта, Симон забыл напрочь, да только теперь это уже не беспокоило его.
И тут зазвонил телефон. Кто говорит? Нет, не слон.
Это был Дягилев.
— Докладывайте, капитан, — солидно, на публику произнес Грай.
Мол, видите, пока мы тут ерундой занимаемся, мои люди работают и исправно передают начальству информацию. И не осы какие-нибудь, а родная криминальная жандармерия.
— Господин штабс-капитан, вчера ночью, в самом центре, прямо на Ханзаплатц мы задержали тех троих на красном спортивном «опеле». Гражданин Лотошин Леонид Сергеевич, он же известный авторитет по кличке Ланселот, получил огнестрельное ранение еще в Раушене и находился в тяжелом состоянии. Сами стрелявшие оказали ему первую помощь, вкололи что-то и собирались лететь в Метрополию, но я распорядился отправить пострадавшего в городскую больницу, тем более что он житель Кенигсберга. А сегодня утром пациент из больницы пропал……
Память постепенно восстанавливалась. Он вспомнил минувший день.
Клара. Она приехала вместе с Мугамо в Кенигсберг, не застала Симона дома, а кого-то, то ли Бжегуня, то ли Гацаурию угораздило сказать девушке, что батя ее на опасном задании. В общем, молодые всю ночь не спали в своем номере «люкс» в отеле, Мугамо пытался утешать жену общепринятым способом, но всполошенная тревогой за папочку Клара явно была не способна к ответным чувствам, что легко читалось по хмурому наутро лицу абиссинца.
Симон в тот час был еще не слишком пьян и с дочерью поговорил вполне содержательно: об учебе, о матери, о религиозных заморочках всех его африканских родственников, а главное — о «Заговоре Посвященных». Он надеялся хотя бы узнать, откуда взялся тот экземпляр, но Кларочка (вот умница!) захватила книгу с собой.
— Ты что, папахен, я ж тебе и привезла. Я уже знаю про всю эту вашу пургу и про то, что ты теперь Посвященный.
— Откуда? — удивился Симон.
— От верблюда! Мугамо тоже из ваших. Он-то и притащил мне эту книжку. Сказал тогда: «Прочти и сожги. Это грех — хранить такие книги». А я прочла и сохранила. Помнишь, зачитывала тебе цитаты? А теперь и Мугамо доволен, что книжка цела…
В самолете он стал читать «Заговор Посвященных». И за час с небольшим, потягивая сухое «мартини», проглотил полкниги. Как это возможно? Впрочем, он же теперь не просто человек. Да и чего не сделаешь после стакана?
