Валерий Казаков - Тень гоблина

— Ладно, проехали. Разбирайтесь. Только народ наш − не быдло, его бесконечно дурить невозможно. — И без всякого перехода, поднимаясь, резко хлопнул по краю стола. — Сегодня ночью летим на Кавказ. Все инструкции у Евлампова.

Инструкции у заместителя Секретаря Петра Харлампиевича Евлампова, были краткими и отдал он их Скурашу прямо в приёмной Плавского.

— Всем сбор в половине четвёртого здесь, − он ткнул рукой в пол, − а до этого − по своим планам.

Малюта пораньше смылся домой в надежде хоть немножко поспать. О подобных командировках он никогда жену не предупреждал. Командировка и командировка, ничего особенного. Правда, потом, как правило, когда всё открывалось, слёзы лились рекой, упрёки сыпались градом, маленькие кулачки беспомощно месили его спину, но минут через двадцать в доме восстанавливалось перемирие. Ибо нет на веете семейного очага, у которого бы всегда царил мир.

Поспать, однако, не удалось. Новому жильцу их небольшой уютной квартирки в одном из довоенной постройки домов в районе Старого Арбата порезали уши, и он, мотая головой, натыкаясь на мебель, смотрел на всех умоляюще непонимающим взглядом своих чистых, только что отошедших от наркоза карих глаз. Жильца звали Гусля, и он, согласно родословной, являлся породистым щенком ризеншнауцера мужского пола. Одним словом, мальчиком, как ласково говорят собачники.

Увидев отворяющего дверь Скураша, Гуслярик с радостным лаем бросился к любимому папочке. Повязка сползла, из ещё не затянувшихся ран во все стороны полетели крупные капли крови. Обрадованный громкими криками Екатерины и Малюты, щенок радостно крутил головой и самозабвенно вилял попой со смешным обрубком хвоста. Стены прихожей, зеркало, одежда, руки и лица старших Скурашей забрызгались кровью. Весь вечер ушёл на уборку и перевязки.

Ровно в три ночи Малюта был в своём кабинете.

Вообще, надо отметить, на новую команду, которая пришла на Старую площадь вместе с Плавским, «аборигены» смотрели как на недоразумение. Им было непонятно, что делают здесь эти люди? Почему приходят ни свет ни заря, а уходят далеко за полночь? За их спинами часто слышалось: да временные, мол, они, такие у нас долго не задерживаются. И полгода не пройдёт, как загремят вместе со своим выскочкой-шефом.

Охрана и служба безопасности тоже первое время дёргалась, усматривая в ночных сборищах крамолу, будила высокое начальство, а оно с перепугу летело докладывать на сановные подмосковные дачи.

Вот и сегодня вежливый заспанный прапорщик долго рассматривал служебное удостоверение Малюты, потом куда-то позвонил и только после этого, извинившись, открыл ворота, пропуская машину.

«Да, не шибко здесь доверяют нашему шефу, и с каждым днём это доверие, кажется, «возрастает»».

Взяв кое-какие бумаги, переложив наиболее важное из ящиков стола в сейф, в три двадцать он спустился в приёмную.

Народу было немного. Повинуясь законам утра, все говорили вполголоса. Точно в назначенное время на пороге появился Евлампов и, демонстративно глянув на часы, подражая шефу, изрёк:

— Господа, спускаемся вниз, садимся в автобус, опоздавших не ждём. Брахманинов, где пресса?

— Будет в аэропорту.

Все не спеша двинулись к лифтам.

— Малюта Максимович, — уже в спину позвал дежуривший в этот день в приёмной отставник, — можно вас на минуточку?

— Да, Прохор Остапович.

Напарник Ивана Даниловича мало чем от него отличался, разве что был суетливее да ростом пониже.

— Знаете, когда я приходил домой с ночной работы, мне жена всегда мыла очки, — многозначительно улыбаясь, произнёс он и протянул стопку газет. — Вот вам на дорогу, чтобы не скучно было в самолёте.

— Спасибо, — ничего не поняв про очки, Скураш взял газеты и поспешил за остальными.

Загадочные слова о жене и очках прояснились в ярко освещённом туалете аэропорта. Вытирая руки, Малюта увидел на дужках и в уголках стёкол едва заметные бурые пятнышки запёкшейся собачьей крови. Неприятный холодок пробежал между лопаток. «Неслабая у дедка была ночная работа. А с виду божий одуванчик, мухи не обидит…»

Моторы гудели ровно. Почти пустой самолет, вобрав в себя горстку полусонных людей, протыкая разреженное пространство, летел навстречу неизвестности.

Осень на Кавказе в этом году выдалась, как назло, дождливая. Окрестные поля и рощи под серым низким небом казались вылинявшими, начисто лишёнными ярких октябрьских пятен, а занавешенный мутной кисеёй дождя горизонт начинался сразу за дорожным кюветом. Если же дождь не шёл, то в воздухе неподвижно висела какая-то водная взвесь. Одежда от неё в считанные минуты становилась влажной, а металлические части техники и оружия покрывались мелкой, противной испариной.

Самолёт, ко всеобщему удивлению, приземлился в аэропорту Махачкалы. Встречали высокого гостя без принятых здесь торжеств, всего несколько человек во главе с руководителем республики.

— Это обычный ознакомительный визит, так что прошу вас − без всякой помпы и горских излишеств. Для дела лучше, если о нашем прилёте будут говорить как можно меньше, — обнимаясь с Магомедовым, попросил Плавский.

Первая половина дня прошла во встречах и совещаниях. Обстановка, судя по докладам, в регионе была напряжённой. Придуманный кем-то в Москве «кавказский блицкриг» полностью провалился. Слабо обученные, материально не обеспеченные, а главное, морально не готовые к партизанской войне, войска завязли в соседней республике и, являя отчаянные образцы героизма, тужились сотворить невозможное — восстановить конституционный строй. Однако этого нельзя было сделать по определению, потому что никакой конституции, в общепринятом смысле этого слова, в Чечне уже давно не существовало. А восстановить то, чего нет, не в силах ни одна, даже самая сильная армия.

— Вы можете чётко доложить о величине истинных потерь? — допытывался Плавский у командующего группировкой генерал-лейтенанта Голубева.

— Иван Павлович, это весьма проблематично, боевые действия идут более полугода. Руководство неоднократно менялось, как и ведомственная подчинённость…

— Генерал, я вас не понимаю! Вы этот бред, простите за резкость, можете штатским нести. Как это вы не знаете прямых потерь? Докладывайте, сколько убитых, сколько раненых, сколько без вести пропавших? Или за то непродолжительное время, когда я покинул родные вооружённые силы, изменилась эта скорбная отчётность?

— Ничего не изменилось, бардака прибавилась. Вы же меня хорошо знаете, Иван Павлович, вилять я не привык и туфту Секретарю национальной стабильности докладывать не собираюсь. Нет такой учётности по группировке в целом, есть отдельная по армии, отдельная по внутренним войскам, отдельная по МВД, отдельная по ФСБ, да и то, я предполагаю, они весьма приблизительные.

Неизвестно, чем бы закончился этот доклад, если бы за спиной Плавского не появился начальник его охраны Александр Сергеев − здоровенный парень, прошедший все новейшие войны и конфликты и носивший чудаковатое прозвище «Санька Советский Союз». Выслушав информацию, Плавский извинился и вышел.

— Малюта Максимович, здравствуйте. Полковник Загорский, представитель разведуправления армии. Можно вас на минуточку?

Скураш, пожав протянутую руку, вышел из зала вслед за офицером.

— Мне вас «Саша Советский Союз» показал, — как бы извиняясь, произнёс полковник. — Петра Харлампиевича нигде нет, а дело не терпит отлагательства. Нам только что сообщили, что Секретарь сегодня намерен встретиться с местными, так сказать, авторитетами, братьями Исмаиловыми. Не наше, конечно, дело оценивать их деятельность с правовой точки зрения, но люди они с явно сомнительной репутацией. Может, вы поговорите с ним на эту тему, а то там машины уже готовят, чтобы везти вас в Чечню. А куда на самом деле завезут, гарантировать никто не может.

Малюта лихорадочно соображал. Услышанное, на первый взгляд, казалось полным абсурдом, но, зная непредсказуемость шефа и врождённый авантюризм Евлампова, который в бытность Плавского командармом, был у него начальником разведки, можно было предположить всё, что угодно.

— Откуда такие сведения?

— Источник надёжный, но нет уверенности в том, что мы единственные обладаем этой информации. Уже не раз замечали, что сведения, полученные нами, практически одновременно получал и противник. Никак в толк не возьмём − то ли источник двоит, то ли у нас «крыса» завелась. На ночь глядя ехать по нашим дорогам, даже в сопровождении бронетехники, я бы не советовал, да и нужды такой, насколько я понимаю, нет.

Чувствовалось, что офицер говорит искренне и по-настоящему обеспокоен. Оглянувшись назад, он немного понизил голос и продолжил:

— Для многих, и не только в армии, Плавский − это какая-то надежда на будущее. Так что подобная легкомысленность недопустима вдвойне. Надеюсь, вы как человек военный это понимаете?