Некоторое время спустя хозяйке пришлось взяться в комнате над баром за основательную уборку. Матрас, распоротый и выпотрошенный, был безнадежно испорчен. Клетчатая рубаха и руки манекена были набиты конским волосом так плотно, что кукла могла сидеть в кресле вертикально. Хозяйка нашла и полоски липкой прозрачной ленты, при помощи которых манекен прикреплялся к креслу. Этой же лентой были приклеены книга и шляпа.
Кусок за куском она собрала остатки полистироловой головы манекена, которую Куинн приобрел у сговорчивого марсельского продавца. Мало что сохранилось от двух презервативов, наполненных кетчупом из столовой на пароме. Они находились у куклы в голове. Алые брызги, оставшиеся на полу и стенах комнаты, легко удалялись влажной тряпкой.
Хозяин удивлялся, отчего он не обнаружил головы манекена, когда осматривал вещи американца. Чуть позже он заметил оторванные половицы под кроватью — тайник, который Куинн устроил сразу же по приезде.
Наконец, появился сердитый человек в темном костюме, один из картежников, и осмотрел брошенное ковбойское снаряжение: сапоги на высоких каблуках, джинсы и куртку с бахромой. Хозяин сообщил местному капо, что на американце, возможно, теперь другая одежда: черные брюки, плотная непродуваемая куртка, дорожные башмаки на микропоре, а также глухой, с плотно прилегающим горлом свитер. Других вещей в мешке не было.
Все это происходило за час до рассвета.
Юноша подошел к дому и тихо постучал. Куинн, в пятидесяти ярдах от него, укрылся за выступом дверного проема. Юноше, очевидно, разрешили войти: он отодвинул засов и скрылся в доме. Едва только дверь затворилась, Куинн осторожно приблизился. Он обошел дом и обнаружил щель между ставнями. Сквозь нее было видно все, что происходит в доме.
Доминик Орсини сидел за грубым деревянным столом. Острым как бритва ножом он нарезал салями. Юнец с «лупарой» стоял перед ним. Говорили они по-корсикански: местная речь непохожа на французский язык и непонятна заезжим. Юнец описывал недавние события. Орсини изредка кивал. Когда парень закончил рассказ, Орсини поднялся, обошел вокруг стола и крепко его обнял. Тот сиял от гордости. Орсини повернулся, и Куинн увидел лиловатый шрам от скулы до челюсти. Орсини достал из кармана пачку денег. Юноша протестующе покачал головой, но старший родич сунул ему деньги в нагрудный карман и ободряюще похлопал по плечу. Счастливый юноша вышел из комнаты.
Убить гангстера-корсиканца сейчас не составляло труда. Но Куинн хотел заполучить его живым. К рассвету на заднем сиденье «опеля» он доставил бы его в полицию Аяччо. Еще днем Куинн приметил мощный мотоцикл у стены односкатного дровяного сарая.
Через полчаса, стоя в густой тени, отбрасываемой стеной и трактором, Куинн услышал, как затрещал мотор. Орсини медленно выехал на площадь, явно собираясь покинуть деревню. Он вполне мог бы проскочить между задними колесами трактора и стеной ближайшего дома. Как только мотоцикл въехал в полосу лунного света, Куинн выступил из тени, прицелился и выстрелил. Передняя шина лопнула, и мотоцикл, потеряв управление, пошел юзом. Наконец он упал набок и, сбросив седока, заглох.
Орсини отшвырнуло к трактору, но он тут же вскочил на ноги. Куинн со «смит-вессоном» стоял ярдах в десяти, целясь корсиканцу в грудь. Орсини, тяжело дыша, прислонился к заднему колесу трактора, стараясь не наступать на ушибленную ногу. Куинн различал черные блестящие глаза и щетину вокруг подбородка. Орсини медленно поднял руки.
— Орсини, — примиряюще заговорил Куинн. — Je m’appelle Quinn. Je veux te parler{Меня зовут Куинн. Я хочу с тобой поговорить, (фр.).}.
Орсини, как бы нечаянно наступив на поврежденную ногу, застонал. Его левая рука потянулась погладить колено, и это на секунду отвлекло внимание Куинна. Правая рука Орсини молниеносно выбросила из рукава нож. Куинн едва успел отпрянуть: лезвие, сверкнув в лунном свете, воткнулось в доску сарая как раз над его плечом, зацепив край куртки.
Куинну хватило мгновения, чтобы ухватить нож за костяную рукоятку и выдернуть его из стены. Но и Орсини не терял времени даром. Он уже удирал — проворно, как кошка. Раненая кошка…
Не будь Орсини ранен, Куинн наверняка упустил бы его. Американец не терялся ни при каких условиях, однако тягаться с корсиканцем в маки вряд ли кому под силу. Высокий жесткий вереск цепляется за одежду тысячами пальцев. Ощущение такое, будто пытаешься бежать сквозь воду. Двести метров — и силы иссякают, ноги наливаются свинцом. Пригнувшись, человек исчезает в море зарослей, становится невидимым в десяти футах.
Но Орсини мешала бежать ушибленная нога. Другим его врагом был лунный свет. Куинн видел, как тень корсиканца двинулась по переулку, замыкавшему деревню, а потом стала карабкаться по поросшему вереском холму. Куинн выбрался из переулка на тропу, которая вела в маки, и устремился туда, где шуршали ветки, ориентируясь по слуху.
Тут он вновь увидел Орсини. Тот взбирался все выше и выше по холму. На расстоянии сотни ярдов шуршание смолкло. Орсини припал к земле. Куинн, остановившись, сделал то же самое. Двигаться далее в лунном свете было бы безумием.
Ночные погони были для Куинна не в новость. Преследовал он, преследовали его. И в густых зарослях дельты Меконга, и в непроходимой чаще к северу от Кхе-Сана, и на высокогорьях, где в проводники он брал местных жителей. Туземцам хорошо на своей земле: вьетконговцам — в джунглях, бушменам — в родной пустыне Калахари. Орсини был здешний уроженец. Он лишился ножа, повредил колено, но револьвер наверняка имел при себе. Взять Орсини нужно было только живым. Оба затаились в вереске, прислушиваясь к ночным звукам. Что это — звон цикады, прыжок кролика или вспорхнувшая птица? Или же враг? Куинн взглянул на луну: через час она зайдет. До рассвета все погрузится во тьму, а потом из деревни корсиканцу придут на помощь.
Сорок пять минут оба лежали не шелохнувшись, вслушиваясь в каждый шорох. Затем Куинн услышал, как железо звякнуло о камень. Устраивая поудобней больное колено, Орсини нечаянно задел дулом револьвера о скалу. Поблизости был только один большой валун, в пятнадцати ярдах правее Куинна. Орсини укрылся там. Куинн осторожно пополз сквозь вереск. Не к валуну — это значило бы получить пулю в лицо, но к обширной купе вереска в десяти ярдах от валуна.
В кармане Куинна завалялся остаток лески, которую он использовал в Ольденбурге для того, чтобы отвлечь собак. Теперь он обвязал ею несколько кустиков вереска — совсем невысоко от земли — и отполз туда, где лежал прежде, зажав конец лески в руке. Затем легонько его подергал.
Вереск зашуршал. Куинн немного выждал и дернул снова. Потом еще раз. Орсини, как определил Куинн, решил подползти ближе. У самого куста, встав на колени, корсиканец выпрямился. Куинн, увидев его затылок, напоследок рывком дернул за леску. Куст громко зашуршал. Орсини обеими руками наставил револьвер на куст и послал в него семь пуль, одну за другой. Не успел он опустить револьвер, как Куинн оказался у него за спиной.
Эхо последних выстрелов еще не затихло в горах, но Орсини уже понял, что дал себя провести. Обернувшись, он увидел Куинна и нацеленное не него дуло «смит-вессона».
— Орсини…
Куинн собирался добавить: «Я хочу всего лишь поговорить с тобой…»
Что толкнуло Орсини на отчаянный шаг? Безумная надежда на спасение? Или уверенность, что его непременно убьют, если он не попытается опередить противника? Орсини резко развернулся и выпустил последний заряд. Бесполезно. Пуля просвистела мимо: Куинн успел выстрелить первым. Выбора у него не оставалось. Корсиканец, раненный в грудь, рухнул в маки навзничь.
Пуля не задела сердце, но рана была смертельной. Целиться в плечо было некогда: близкое расстояние не позволяло рисковать. Орсини лежал на земле, глядя на американца, склонившегося над ним. Кровь, струясь из пробитого легкого, заполняла грудную полость, клокотала в горле.
— Они сказали, что я приехал убить тебя? — спросил Куинн. Корсиканец с усилием кивнул.
— Тебе солгали. Он тоже лгал. И про одежду для мальчика — все ложь! Я хочу узнать его имя. Толстяк. Это он все затеял. Теперь ты ему ничего не должен. Свободен от всех обещаний. Кто он такой?
То ли Доминик Орсини до последних мгновений хранил уговор о молчании, то ли кровь в горле мешала ему говорить — об этом Куинн так и не узнал. Раненый приоткрыл рог — не то в попытке заговорить, не то в презрительной ухмылке. Он захрипел, и струйка ярко-розовой пенящейся крови хлынула изо рта прямо на грудь. Послышался хорошо знакомый Куинну звук — последний всхлип пустеющих легких. Голова Орсини скатилась набок, и Куинн увидел, как черные глаза медленно теряют свой блеск.
Шаги Куинна глухо разносились по деревне. Кругом царила глубокая тишина. Жители не могли не слышать ружейного залпа, выстрела из револьвера на главной улице, канонады в горах. Но им велено было оставаться в домах, и они не смели ослушаться. Один только родич Орсини не находил себе места. Увидев мотоцикл, брошенный у трактора, он предположил худшее. Что бы там ни было, он спрягался в тени, решив устроить засаду.
