Андрей Анисимов - Подарок дьявола

Москва. 1534 год. Январь

Дверь кабака распахнулась, и вместе с клубами хмельного марева на улицу вывалился Афанас Крупнин. Покосил звериным взглядом на караульных, содрал с себя рубаху, заорал благим матом:

– Бабу хочу! В сугробе бабу, чтоб задницей в снег. Прошка, волоки Глафиру, она ядреней.

Прошка возник, как черт из коробочки. Запрыгал вокруг, зашептал:

– Батюшка, Глафиру никак нельзя. Ее к государю в палаты давеча забрали.

– Кто посмел! Почему к нему?! Он же в немощи. Отдайте девку! Покрошу!

Озверевший Крупнин выхватил из-за кушака пистолю. Прошка повис на руке, получил в зубы, но кремень вышиб искру и пистоля бабахнула в небо. Утирая окровавленную пасть снегом, половой истошно позвал на помощь. Дружки из кабака навалились на Крупнина, уволокли в орущее чрево вертепа, закружили, раскатали на лавке, стали вливать из ковша прозрачную огненную жидкость. Афанас мычал, вращал зрачками, но глотал. Икнув два раза, смирился и затих.

За шумом и пальбой никто не заметил, как из потайного лаза шмыгнула тень. Скрываясь лицом, лазутчик пробежал в ближайший закоулок. Через минуту из тесаных ворот вылетел всадник, кривой улочкой обогнул кабак, промчался мимо церкви Сретенья, мимо теремов Зарядья и проскакал в кремлевские ворота. Не успел сторож на башне ударить в полночный колокол, а Иван Васильевич уже слушал доклад своего доносчика:

– Григорий Стрига, Степанов сын, похвалялся, что на соколиной охоте самого царя за пояс заткнет. Сашка Грядной и того хлестче бахвалился: мол, без моего совета Иван Васильевич ни одной бумаги не составит, будь она по посольскому приказу или церковной.

Государь слушал и ухмылялся в негустую бороду. Его тайный помысел начинал приносить свои ядовитые плоды. От огненного зелья языки отступников развязывались и выплевывали скверну. Пыточные застенки, дыбы и все, чем владели мастера разбойного приказа, с новым веселым напитком в сравнение не шли. Царь сразу оценил силу зеленого змия. А бояре да думные люди кривились. Называли зелье бесовским гостинцем, даром сатаны, подарком дьявола. После родимой браги, медовухи и сладкого фряжского вина горький рецепт алхимика Андрюшки Слободского им не показался. Они даже заходили вокруг царя кругами, понося изобретателя и добиваясь его неволи.

Знал, конечно, царь-государь – он про все в своем царстве-государстве знать должен, – что еще при деде его, Иване III Васильевиче, в монастырях Новгородской и Тверской земель наладили производство огненного зелья из ржи-хлебушка. Но поначалу в малых количествах для местных настоек-травничков. А как попытались самим хлебным вином торговать, Иван III Васильевич им всю свою строгость показал, и дело это вроде бы заглохло. А тут, глянь-ка, безо всяких святых отцов обошлось. Так что Иван Васильевич смышленого стрельца наградил, отписал от войска, скрепил его рецепт царской печатью и дозволил открыть тайный завод. Получив донесение от вновь испеченного заводчика об успешном начале дела, приказал построить первый в Москве кабак. Что и было исполнено в срок.

На Сретенье гуляли пятые сутки… Пятые сутки царские стрельцы держали в боязни всю округу. Новенький, пахнущий сосновой стружкой и смолой кабацкий терем ходил ходуном. Из-за его толстенных стен неслись гогот, крики. И вовсе не вязавшийся с ними тонкий голосок свирели: это дурачок Порфирий тянул сквозь пьяный разгул свою заунывную песню.

Не только мирные путники, но и лихие станичники обходили терем за три версты. Приближаться к царским стрельцам и мешать их веселью грозило острогом. Даже собаки, чуявшие пир, подбегать не решались. Они выли из темноты, постреливая огоньками зеленых глаз в мерцающие квадратики слюдяных окошек.

Издали, с Боровицкого косогора, зазвенели бубенцы. Приказные люди, приподняв шапки, вслушивались в этот перезвон. Один из них испуганно перекрестился:

– Спаси и помилуй… Оне!

Другой прислушался, кивнул:

– Кажись, Оне. Говорили, быдто на богомолье в Лавру собрались, а Оне эвон куда… – И бросился в кабак.

Караульные, как флюгера по ветру, развернулись на приближающийся звон и, прижав секиры к плечу, окаменели. Звон становился громче. Морозная тишь присмиревшей Москвы задрожала от цокота тяжелой конницы. Крытый санный возок царя сопровождала кавалькада ратников с пиками. Возок играючи несла тройка вороных. Грозный любил эту масть за буйную, злую красоту. Только вороные на белом снегу Руси отрывались от искрящегося алмазного савана дорог и парили, словно ангелы смерти.

Возница царя правил стоя. Ни он, ни верховые на лошадей не кричали. Только зловещий свист бичей да звон колокольцев. У тесовых ворот кабака кучер осадил царскую тройку. Конники, сопровождавшие государя, спешились и окружили кабацкий терем колючим кольцом. Выбежавшие со двора холопы бросили перед возком на землю соболье покрывало, а уж потом раскрыли дверцу и помогли Грозному выйти. Приказные грохнулись на колени.

Иван Васильевич, не посмотрев в их сторону, прошествовал к дубовым, обитым кованым железом дверям. Они бесшумно распахнулись перед ним, будто сработали потайные механизмы. В сенях государь приостановился, дав снять с плеча шубу на белых шкурах полярного зверя, и шагнул в гремящую гульбой залу. Вошёл и задохнулся от жара кабацкого застолья. Кроме горьковатого аромата паленой дичи, расстегаев и хмельного кваса, густого духа от разгоряченных мужиков и кисловатого бабьего пота он вдохнул еще не знакомый доселе на Руси перегарный запашок.

Под подозрительным взглядом самодержца орущие, жующие и пьющие гуляки притихли, распахнутые, полуоголенные девки схоронились за спинами гуляк, а половые застыли с подносами и кубками. Лишь один дурачок Порфирий в наступившей тиши продолжал выводить коленца нехитрой песенки. Те, что оказались поближе, потянули к его свирели дрожащие руки.

– Не тронь, – остановил холуев государь.

Усердных холопов словно ветром сдуло, а Порфирий ничего и не заметил. Приход царя значил для него не больше, чем звон оброненной со стола чарки. На то он и был дурачок.

Государь послушал музыку, оглядел затихший пир и потеребил бородку:

– Почто присмирели, сюколики, испугались? Аль не рады?

Первым смекнул исправлять оплошность начальный стрелец Григорий Стрига. Он схватил из онемевших рук полового чарку, поджег ее от жаркой лучины и, горящую, подал царю:

– Не присмирели твои соколики, не испугались, а честью видеть тебя переполнились. И стол тебе готовят. – Он склонился, растянув щербатый рот в елейном экстазе.

– Хитер ты, Гришка, – с показным одобрением принял лесть Иван Васильевич. Он знал, что через два месяца отправит Стригу с депешей в Казань, откуда тот живым не вернется. А пока государь добродушно улыбался. Как из-под земли в центре залы вырос стол, резное кресло с горностаевым седалищем, на парчовой скатерти возник горящий канделябр кованого золота. Царь пригубил из поднесенной чарки огненного зелья и дал себя увести к столу: – Гуляйте, соколики. А вы, девки красные, не прячьтесь. Если молодые да знатные ратники вдоволь налюбовались вашими заветными красотами, не откажите в благосклонности и смиренному старцу…

Румяные молодухи перестали хорониться за спинами удалых стрельцов и, тупя взор, поплыли к царскому столу. Государь осмотрел девок, потрогал их там и сям, положил каждой молодке за пазуху по серебряному целковому и отмахнулся:

– Натешился уже. Идите, горлицы, не обижайте моих соколов.

Распутницы, в полном восторге от царской милости, бросились целовать «смиренного старца» и так преуспели в этом, что их пришлось оттаскивать силой. Гульба понемногу возобновилась. Сперва с оглядкой на государя, потом смелее, и через полчаса в трапезной кабака снова жрали, пили, орали и щупали девок. Некоторые, по примеру Стриги, подходили с чарками к царю, но сообразив, что ему это в досаду, отстали. Иван Васильевич ковырял кривым басурманским клинком окорочек лебедя, исподволь наблюдая за гульбой. Он уже составил список, куда внес имена нечестивцев, и теперь с тайным злорадством следил за их куражом.

К утру Грозный тихо покинул гульбище. Вернувшись в кремлевские палаты, перед тем как отойти ко сну, вызвал писаря и продиктовал указ.

«Мы, Вседержавец Российский Иоанн IV Васильевич сим повелеваем открыть во всех крепостных городах Руси, где стоят стрелецкие дозоры, по питейному кабаку. Поить в них только ратных начальных стрелецких людей, думных и наместных бояр зельем Андрюшки Слободского. И поставить в тех кабаках тайный пригляд от опричного братства. Крамолы же, под действием зелья выболтанные, заносить в секретную книгу и препровождать государю в руки».