Николай Зорин - Реквием Сальери

То утро, когда погибла Инга, было необыкновенно солнечным. Я проснулся, как обычно, через час после ее ухода. Встал, распахнул окно – свет хлынул в комнату, ослепил. И потому, когда постучали, чтобы сообщить о смерти Инги, я долго не мог найти дверь, дезориентированный в пространстве.

Привычка гулять в одиночестве по утрам появилась у нее с самого начала, как только мы приехали на этот горнолыжный курорт. Я не возражал, не предчувствуя беды. Мне казалось, что здесь-то ничего плохого с нами произойти не может. Не знаю, откуда у меня была такая уверенность, ведь я понимал, что опасность преследовала нас по пятам.

Вот и в то утро, когда постучали, а я, ослепленный солнцем, не мог найти дверь, никаких дурных предчувствий не было. Меня рассмешила моя слепота, моя неуклюжая беспомощность. Служащий гостиницы, которого я наконец впустил, долго не мог начать разговор – беззаботная счастливая улыбка на моем лице совершенно сбивала его с толку. Казалось, он вдруг сам усомнился в той новости, что мне принес.

– Ваша жена, – начал он и замолчал.

Солнце било в глаза, глаза заслезились. Сквозь эту солнечно-слезную муть я смотрел на утреннего гостя и продолжал улыбаться.

– По словам очевидцев, – предпринял он новую попытку, сменив тон на более официальный, – ваша жена…

Но и официальный тон не помог, вновь повисло молчание. Я предложил служащему кофе, но он покачал головой и наконец решился произнести:

– Двое наших гостей видели, как Инга, ваша жена, упала в ущелье. Спасатели начали поисковые работы, но, если говорить откровенно, надежды мало.

Солнце по-прежнему слепило, глаза продолжали слезиться. Я прикрыл лицо рукой и не видел, как остался в номере один. Переход от радости к горю был таким резким, таким болезненным, что я почувствовал себя раздавленным.

Тело Инги нашли спустя три дня. В мой номер снова постучали. Что было дальше? Не знаю – на этом месте мой сон неизменно заканчивается. Узнаю ли когда-нибудь? Скорее всего нет. Ведь это только сон, пусть и постоянно повторяющийся. Я никогда не был на том горнолыжном курорте. И на лыжах кататься не умею. А Инга… В реальной жизни я никогда ее не встречал. У меня нет жены. И никогда не было.

Но эти сны я видел регулярно. Сны о гибели Инги. И после пробуждения я еще долго нахожусь под впечатлением от кошмара. Мне больно и страшно, и не хочется жить. Лежу, не в силах заставить себя подняться, начать новый день – без Инги ничего не имеет смысла. Лежу и терзаю себя воспоминаниями: она улыбается, прячет что-то в карман – мучительно пытаюсь понять, что она спрятала; она поворачивает голову и слегка хмурится – о чем думает в этот момент, что расстраивает ее, нет ли в этом моей вины? Ее взгляд, такой доверчивый, что вынести его невозможно. Потому что я знаю – я предал ее доверие, не уберег, разрешил уходить без меня на эти прогулки. Если бы можно было все повернуть вспять, если бы мне дали возможность исправить ошибку! Меня охватывает отчаянье, а вместе с тем невыразимая нежность, хочется обнять Ингу, крепко-крепко прижать к себе и не отпускать ни на секунду, каждое мгновенье ощущать ее присутствие. Моя душа не вынесет разлуки, я не могу без Инги! Мне остается только жить воспоминаниями. Но воспоминания тоже жестоки, потому что я помню Ингу живой, зная при этом, что ее больше нет и никогда уже не будет. Ее ладони прохладные в любую жару, ее губы теплые в любой холод, ее голос, такой звонкий и радостный…

Инга погибла, одергиваю я себя. Ничего не исправить, пора уже с этим смириться, перестать думать, перестать терзаться.

Инги никогда не было в моей жизни, одергиваю я свое разыгравшееся воображение. Пора вставать, собираться на работу.

Подчиняясь своему приказанию, поднимаюсь с постели. Но воображение так быстро не сдается, и сны не желают меня отпускать. Я стою посреди кухни и не знаю, с чего начать утро. Кофе мне всегда варила Инга. Как же она это делала?

Я никогда не был женат, и кофе варю только сам, с трудом вспоминаю я и ставлю на огонь турку. Легкий, едва уловимый запах духов Инги смешивается с ароматом кофе. Завтракаю, изо всех сил стараясь стряхнуть с себя наваждение, подумать о чем-нибудь простом, не имеющем отношения к вымышленной жене. О том, например, что на обратном пути, возвращаясь с работы, нужно заскочить в магазин, купить хлеба. О том, какая сегодня погода и нужно ли надеть куртку. О том… Но в голове звучит голос Инги: все, о чем я думаю, словно рассказывает мне она. Тогда я делаю над собой страшное волевое усилие – стараюсь вообще ни о чем не думать, в корне душу любую прорывающуюся мысль. Убираю со стола мою чашку в абсолютном мысленном молчании. В молчании собираюсь на работу, в молчании выхожу из квартиры, направляюсь к остановке…

Институт микробиологии, в котором я работаю, находится на краю света. Добираться приходится полтора часа. Столько времени уходит впустую! Но главное не это: трудно ни о чем не думать во время такого долгого пути. А ведь еще предстоит тяжелый день, без Инги, без всякой надежды встретиться с ней, когда я вернусь с работы. Хватит ли сил это вынести?

Как только добираюсь до института, резко меняю тактику: начинаю говорить, много, оживленно, громко. Весело здороваюсь с коллегами, надеваю халат и бодро прохожу на свое место. То есть играю роль человека, которому не снятся навязчивые сны о том, как погибла его жена, у которого все хорошо: любимая работа, прекрасные перспективы и интересная тема диссертации.

Правда, в последнее время я стал замечать, что коллеги мне совсем не верят и смотрят так, будто я и в самом деле понес тяжелую утрату. Да что там? – я и сам себе скоро перестану верить. Игра моя насквозь фальшива, плохой я актер.

И вот, наконец, произошла ситуация, что окончательно выбила меня из равновесия. До этого я с неимоверными усилиями, но проводил слабую границу между сном и реальностью. А теперь же совсем не знаю, как относиться к тому, что со мной происходит.

Утром я, как обычно, надел халат и прошел на свое рабочее место. В нашей лаборатории разрабатывается новый иммуностимулятор на растительной основе. Все растения мы выращиваем сами, Татьяна, наша заведующая, «выбила» соседнюю, смежную комнату, где и развела что-то вроде небольшого садика. Благодаря чему у нас всегда запах лета. Раньше мне нравилось, но сегодня запах был чересчур сильным. Я налил в пробирку эфирного масла, поставил на спиртовку, и тут со мной и произошла эта странная вещь. Не знаю, что это было. Может, от тяжелого аромата я потерял сознание?

В голове отчетливо прозвучала фраза, совершенно не связанная с ходом моих мыслей: «Полагать, что клетки головного мозга при длительном кислородном голодании безвозвратно гибнут, – ошибка». Я вздрогнул и чуть не опрокинул спиртовку. Федор, мой сосед по кабинету, покосился на меня, но ничего не сказал. Рассмеявшись над собственной оплошностью нарочито громко и беззаботно – вот, мол, какой растяпа, – я привычно открыл файл, чтобы записывать ход работы, поставил число… Но тут на меня нахлынуло какое-то невероятное счастье. Такого состояния я не испытывал никогда. Это было что-то сродни вдохновению, но несравненно сильнее. Всепоглощающее вдохновение, удивительная умственная активность и обострение всех чувств. Я работал как одержимый, ничего не замечая вокруг, торопился записать те странные, невероятные мысли, которые вдруг возникли в моей голове. Я не слышал, как Федор безуспешно пытался до меня докричаться, а потом сам потушил спиртовку, не слышал, как все ушли на обед, как лаборант собирал и мыл пробирки. Я работал, пока не прошло наваждение. Но когда попытался прочитать то, что написал, пришел в ужас. В рабочем файле оказались лишь абсолютно непонятные формулы и пояснения к ним на незнакомом мне языке.

Это сон, просто сон, новый сон, уговаривал я самого себя. Ничего страшного. Сейчас я проснусь, и эта безумная тарабарщина в моем компьютере исчезнет. Но я не просыпался. С обеда стали возвращаться мои коллеги, лаборатория ожила, наполнилась звуками.

– Что это ты тут навалял? – Через плечо мне заглянул Федор. В последнее время он взял манеру говорить со мной этим небрежно-грубоватым тоном – вероятно, решил подыграть, сделать вид, что ничего со мной не происходит, и беседовать, как все остальные – бережно, деликатно, не нужно. – Что это? Боишься, что украдут твои гениальные выкладки и все зашифровал? Сам-то потом сможешь понять? – Федор издевательски рассмеялся.

И тогда я сделал ужасно бестолковую вещь: резко закрыл файл и нажал на «Delete». Даже не подумав, что в этом файле была не только безумная тарабарщина, но и три месяца моей работы. Я выскочил в соседнюю комнату – в садик, взлелеянный заведующей, и закурил. Курить здесь, как и во всем здании, было категорически запрещено. А если меня увидит Татьяна, то просто убьет. Ну, и пусть, ну, и ладно.