Сергей Яковлев - Петля на зайца

Он был самым настоящим полковником, танкистом. Очень круто!

Не знаю уж, как ему удалось пройти через горнило отдела кадров, чтобы наняться сезонным рабочим — аж третьего разряда! — но прошел, нанялся.

Полковника звали Геннадием Алексеевичем, Геной. Он сам так представился, мол — не на службе, все равны. Ну, Гена так Гена, нам, татарам, все равно, что водка, что пулемет, лишь бы с ног валило.

Вообще-то, сезонными рабочими в полевые отряды чаще всего бичи нанимаются. Деньги у нас, правда, небольшие. Прямо скажем, не длинный рубль. Зато есть масса других плюсов: свежий воздух, спецодежда, регулярная кормежка и с алкоголем — очень умеренно, опять же хоть и парусиновый, но постоянный кров над головой на весь сезон. Да и участковый не достает. Для беспризорного подвально-чердачного народа работа в геологическом отряде — санаторий.

Среди сезонных рабочих эпизодически и приличная публика попадается. Эти только «за туманом и за запахом» едут, за экзотикой. Месяцами не бреются, бороды отращивают, песни под гитару вечерами поют. Я к ним, к интеллектуалам, в общем-то, неплохо отношусь — верным путем идут товарищи. Лучше уж к нам работягами, чем туристами.

Вот туристов я сильно недолюбливаю. Лезут идиоты за приключениями, пачкают природу, в лесу пожары устраивают… В общем, «турье» оно и есть «турье», бездельники.

Среди интеллигентов встречаются самые разные особи. Помнится, в один из сезонов в Архангельской области у меня в отряде работал даже кандидат медицинских наук, хирург. Тоже, как и полковник, рабочим третьего разряда. В самом начале он постоянно для мытья посуды воду на костре кипятил, и руки непрерывно мыл. Моет, намывает, ополаскивает. Такой чистоплотный. Везде у него были марлечки развешены, салфеточки разложены, а в рюкзаке, как вскоре выяснилось, хранился запас медицинского спирта для дезинфекции! Хорошую канистрочку доктор с собой привез, пятилитровую. Умно, ничего не скажешь.

После трехкубовой мелкообъемной пробы, это когда три куба песчано-гравийного материала — что-то около шести тонн — пришлось нам десятилитровыми лотками в речке отшлиховать, наш айболит слегка охладел к чистоте рук. Достал из рюкзака свою заветную канистрочку, и употребили мы ее с лихостью для снятия стресса. Но доктор потом все равно жаловался, что во сне непрерывно воду видит: «Закрою глаза, а она, сволочь, журчит, журчит…».

Вскоре стал я замечать, что наш эскулап иной раз, окровавленный нож об одежду вытирает. Утку или какую-нибудь другую съедобную тварь разделает и ножик о штаны — чик-чик, вытер. Как настоящий якут-тундровик. Этим он немного смутил меня — хирург все же.

Из армейских в отряде пару раз лейтенанты попадались, сверхсрочники отчасти спившиеся, устраивались на сезон. Разные люди в поле встречались, но полковников-танкистов за всю свою сознательную жизнь в геологии я что-то не припомню. Пожалуй, даже и подполковников с майорами у меня не случалось.

Да, таким работягой можно было гордиться. Очень престижно! Это же надо — у Вити в отряде настоящий полковник пашет! Покруче, чем два кучерявых негра-кубинца на буровой в Заполярье у одного моего приятеля.

У нас в тот сезон штатного повара не было, поэтому, когда очередь подходила, полковник Гена, как простой смертный по кухне дежурил. Восторг! Прямо скупая мужская на глаз наворачивалась, и сердце мое сержантское сладко замирало от умиления. Надо было видеть, как настоящий полковник! в фартуке и с черпаком кашки-супчики на костре звиздопарит, дровишки колет да еще и посуду моет. Мыл, мыл… а кто же за него мыть будет?

Эх, где же вы, мои друзья-однополчане?! Посмотрели бы на полкана с черпаком, порадовались бы тихой дембельской радостью вместе со мной. Впрочем, готовил он нормально.

Отпуск у него был огромный, полгода, из коих три месяца Гена решил посвятить работе в нашем отряде в должности сезонного рабочего. Прихоть у него такая случилась. Ну, а кем еще? На мой взгляд, работяга — самая распрекрасная должность для полковника.

И нестарый еще, можно сказать: мужчина в расцвете. Среднего роста, около ста восьмидесяти, крепенький такой, жилистый. Из породы нержавеющих. И на подначки необидчивый, что в поле далеко не последнее дело. Нормальным мужиком оказался, хоть и полковник.

И не один Гена к нам пожаловал, а с другом. Друг его, Юрий Борисович Зальцман, тоже на период отпуска рабочим в наш отряд решил записаться. Этот был не военный, а очень даже штатский. Журналистом обозвался. Есть такая масть среди грамотных людей. Ну, журналист и журналист, мне-то «по-барабану», лишь бы рюкзак с камнями исправно таскал, Тоже ничего паренек: под два метра ростом, лысый, как колено девушки, и веселый. А с лица, прямо скажем, не красавец. Даже наоборот — скорее страшненький. Один шнобель, свороченный градусов на десять на сторону, чего стоил! Ну, нам «не с лица воду пить». Главное — не унылый. Этакий плешивый оптимист и кладезь анекдотов. Его круглосуточная веселость и непрерывный стеб, перемежающийся еврейскими хохмочками, с непривычки как бы даже несколько утомляли, но со временем все как-то привыкли. Да и юморил он не зло и не плоско.

Характерной особенностью Юры Зальцмана, кроме свороченного на сторону хищного клюва и постоянных приколов, была рельефная мускулатура. Для своих лет и профессии — накачан он был очень неслабо. Рожа страшная, а мышцы — загляденье, прямо как у Шварценеггера.

Работяги в отряде в основном, как я уже упоминал, не из колледжей и не от пишущих машинок — почти у каждого пара-тройка судимостей в активе имеется. Бичи, одним словом. И вот как-то раз лысый Юра шутливую возню с этими рецидивистами на лужайке устроил. Один против семерых. Расшалились мужички, разыгрались.

Не успел я решительно пресечь веселье — в поле любая травма считается производственной и влечет за собой автоматическое лишение премии всех сотрудников, — как все было окончено. Он, Юра, за несколько секунд уложил на травку всех в ряд. Уложил плотно и ровненько, но никого не травмировал: ни одного вывиха или перелома. И даже лысина у него не вспотела. После этого случая в глазах бичей авторитет журналиста вырос неимоверно.

В отряде и к Гене, и к Юре сезонники-бичи с почтением относились. Уважали. Они, вообще-то, любого, кто грамотно харю начистить может, уважают. Такой народ. Но мне почему-то кажется, что если бы на месте Юры во время массовой возни случайно оказался полковник Гена, отряд вполне мог остаться без премии. Невооруженным глазом просматривалось, что школы у них очень разные. У Юры — спортивная такая, правильная, а у Гены… Да и вообще, Гена габаритами хоть и уступал Юре, но выглядел как-то покруче, пожестче, что ли…

В общем, полковник Гена и журналист Юра по-жизни были закадычными друзьями, которые решили провести свои длинные отпуска на природе, занимаясь хорошим и полезным мужским трудом. Нормально. Случается.

Я маршрутил и с одним, и с другим, и с обоими вместе. Интересные ребята, невредные, и мы, как водится среди российской интеллигенции, к коей я себя лишь в силу образовательного ценза причисляю, базарили много и подолгу. Особенно в тоскливые и тягучие дождливые дни, да под бутылочку — и «за жизнь», и «за политику», и, в общем-то, достаточно откровенно.

В то-время уже никто ничего не боялся. Гласность расцвела, и социализм «с лицом» вплотную к капитализму пробивался. Да, ничего уже не боялись и плохого ничего не ждали. Мнилось всем тогда, что хуже, чем есть, быть не может…

Так сложилось, что все три месяца мы бок о бок жили в одной палатке. Закорешили, телефонами обменялись, но в конце концов осень настала, грачи улетели. Снег пошел, ветры северные задули, полевой сезон окончился. Я подписал им командировки, и ближайшим вертолетом они улетели на базу партии за расчетом. Неплохие парни, но, как говориться, разошлись наши дорожки.

Поначалу в Питере даже перезванивались, пару раз встречались, старались не терять связь. Особенно с Юрой Зальцманом. Потом, как всегда бывает все реже, и реже. Потом и вовсе потерялись. Надолго. Почти на шесть лет.

Миром правит не Господь Бог, и даже не законы физики — миром правит случай.

Ежедневно в Санкт-Петербурге под колесами автомобилей оказывается около десятка человек. Большинство из них отделываются травмами различной степени тяжести, потом долго лечатся. Погибают лишь некоторые, самые невезучие. И вот в число этих невезучих случайно попал иностранец Майкл Фридман.

Бывший советский гражданин Михаил Борисович Фридман за годы, прожитые в Канаде, настолько привык к тому, что переходить улицу следует только на зеленый свет, а красный сигнал для всех является запрещающим, что как только этот зеленый загорелся в глазке светофора, он, не раздумывая, шагнул на «зебру» пешеходного перехода…