Андрей Анисимов
Ураган для одуванчика
Если вам кто-то скажет, что в Эстонии летом с утра до вечера льют дожди, а люди угрюмо молчат, плюньте тому в лицо, и знайте – перед вами или великорусский шовинист, или отъявленный лгун. Климату этой маленькой страны могут позавидовать многие государства, что находятся куда восточнее и южнее. Зимы здесь по обыкновению мягкие, а летом вас не будет мучить зной, не будут пожирать всевозможные кровососы, вроде комаров, слепней и мух. Родись Пушкин в Эстонии, он здешнее «лето красное» полюбил бы всем сердцем. Особенно хорошо тут в начале лета. Дни тянутся бесконечно долго, и даже в полдень вы ощущаете себя, как где-нибудь в Ницце или Анталии в разгар бархатного сезона, правда, там он начинается в середине октября. Солнечные лучи не обжигают тело, а дарят ему нежное тепло, как опытная гетера ублажает пресыщенного любовника.
Именно в такой солнечный июньский день трасса Таллинн – Пярну оставалась на редкость пустынной. Обычно летом прокатиться в этом направлении желающих хватает. Курортный Пярну притягивает своим милым камерным уютом и туристов, и коренных жителей. Но сегодня, двадцать четвертого числа, эстонцы отсыпались. Накануне в стране отмечали День победы, а садиться за руль после изрядной дозы спиртного грозит штрафом, сумма которого тянет на четверть зарплаты чиновника средней руки, что, надо заметить, вовсе не слабо. Здешние чиновники получают не меньше полутора тысяч так называемых условных единиц. Вот и прикиньте, стали бы вы рисковать такой суммой, усаживаясь за руль навеселе? Поэтому солидный мерседес выпуска одна тысяча девятьсот девяносто шестого года катил по шоссе в гордом одиночестве. Несмотря на свой внушительный возраст, лимузин сверкал лаком и смотрелся так, словно вчера сошел с конвейера знаменитого завода. Под стать автомобилю выглядел и его хозяин. Седовласый господин в белом чесучовом костюме восседал в кресле прямо, как сидят водители старой школы, и правил двумя руками, едва касаясь баранки. Кисти его старческих рук оберегались от дорожной пыли перчатками из белой хлопчатобумажной ткани. Золотые пуговки на них выдавали пижона, способного потратить на подобный аксессуар туалета не менее трехсот долларов. Рядом с пожилым денди путешествовала дама. Описать ее внешность труднее, поскольку, прячась от вечернего солнца, лупившего в лобовое стекло, она опустила на глаза соломенную шляпку с размашистыми полями, но при этом продолжала курить. Пальцы ее правой руки, лежавшей в проеме открытого окна, сжимали тонкую длинную сигарету, пепел с которой сдувал встречный ветер. Некоторое время она так и ехала, неподвижно, с сигаретой в правой руке. Затем ее левая рука нащупала коленку водителя и стала медленно двигаться вверх по его бедру.
– Крошка, что ты делаешь? – наивно поинтересовался великовозрастный денди по-немецки.
– Помолчи, козел, – ответила дама по-эстонски, продолжая начатое.
Старик покосился на ее шаловливую ручку и хмыкнул – ему стало щекотно:
– Годков пятнадцать назад я бы не возражал. Но сейчас совмещать руль с подобными радостями мне уже затруднительно. Подожди до отеля, – попросил он, стараясь удержать машину.
Ответ дамы прозвучал коротко и томно:
– Закрой рот и расслабься.
Водитель эстонского языка не знал, но чувствуя, что дело становится слишком интимным, воскликнул:
– Крошка, ты мне мешаешь!
Это были последние слова, произнесенные седовласым кавалером. Мерседес несколько раз вильнул, прихватив встречную полосу, затем резко прибавил скорость, вильнул еще, теперь уже в сторону кювета и, совершив невероятный зигзаг, впечатал капот тяжестью всей массы представительского лимузина в бетонный фонарный столб. Из поврежденного бака тонкой струйкой потек бензин. Это обстоятельство становилось особенно тревожным по причине близости огня – из раскрытого окна безжизненно свисала женская рука с дымящейся сигаретой. Через мгновенье пальчики, украшенные ярко-зеленым лаком, разжались, и сигарета полетела вниз. А еще через мгновенье раздался взрыв, и машина превратилась в пылающий факел.
Водитель проезжавшей мимо фуры, Янус Вяйке, резко затормозил, выскочил из кабины, но помочь уже ничем не смог. Он даже не смог из-за жуткого жара подойти к горящему автомобилю. Ему лишь удалось записать еще не успевший почернеть номер пылающего автомобиля и вызвать спасательные службы.
* * *
Она вошла в двери полицейского управления города Мюнхена, как взбешенный халатностью подчиненных банкир входит в операционный зал.
– Меня зовут фрау Лямке, и я должна говорить с самим комиссаром! – заявила она дежурному полисмену. И когда тот вздрогнул и заморгал глазами, добавила: – Немедленно!
– Вам, фрау Лямке, придется немного подождать, комиссар Курт Гроссе пока занят.
– Я подожду, – сообщила она зловещим голосом и плюхнулась в кресло, вызвав жалобный скрип непривычной к подобной нагрузке мебели. Дежурный понял – эта дама будет сидеть здесь хоть неделю, но своего добьется, и невольно посочувствовал комиссару.
Фрау Лямке обладала коренастой мужской фигурой и носила обувь сорок третьего размера. Со спины ее многие принимали за мужика, да и крупные, рубленые черты лица могли ввести незнакомца в заблуждение. И, пожалуй, лишь монументальный бюст, не заметить который, способен лишь слепец, не позволял усомниться, что перед вами именно фрау. Но прелести, отпущенные матушкой природой, похоже, достались ей по ошибке, и сама Лямке не знала, что с этим делать. Хотя в наши дни индустрия массовой культуры каждую минуту напоминает обывателю о его сексуальных потребностях, для нее эта сфера человеческих отношений оставалась закрыта. В свои пятьдесят два она сохранила полную невинность, не прикладывая для этого никаких усилий. Случается, мужеподобные девы заводят романы с подругами. Но для Лямке всякое извращение представлялось не менее мерзким, чем самый обычный секс. Внешность диктовала и жизненную философию – не рассчитывая на помощь сильного пола, добиваться житейских благ собственным рвением и настойчивостью. Оттого и выбор профессии стал для нее чем-то большим, чем для иной барышни выбор жениха. Лямке этот выбор сделала – выучилась на бухгалтера. Еще в юности насмешки и пренебрежение кавалеров породили в ней подспудную неприязнь к мужской части населения. К тридцати пяти неприязнь переросла в ненависть, и Лямке зачастую с трудом сдерживала эмоции, когда ей по быту или службе доводилось сталкиваться с мужчинами. Из-за этих срывов пришлось сменить несколько мест службы – чаще всего фирмами, где требовались услуги бухгалтера, руководили мужчины. Но двадцать лет назад судьба ей улыбнулась. Однажды, снова оставшись без места, Лямке неделю сидела дома, придумывая напасти, которыми судьба отомстит последнему боссу. Израсходовав черный запас небогатой фантазии и наслав на бедного бюргера мыслимые и немыслимые невзгоды, она вышла в город искать вакансии. И не успела дойти до подземки, как встретила подругу. Встреча оказалась воистину судьбоносной.
Фрау Гольдмахер и сама не блистала женским очарованием и на корпоративных вечеринках часто уединялась с фрау Лямке обсудить пороки присутствующих джентльменов. Но в отличие от Лямке, она втайне ужасно страдала от своего одиночества и была готова отдаться любому, возбудившемуся ее неброскими прелестями. Но желающих, увы, не находилось. В результате обе подруги проклинали хамство и эгоизм мужчин, называя их похотливыми скотами, и искали друг у друга поддержки. Единомыслие порождало симпатию, и, узнав об очередном увольнении подруги, фрау Гольдмахер посоветовала ей обратиться в фирму «Вилли и К», которой после смерти владельца руководила его вдова Берта Литхен. По словам фрау Гольдмахер, в компании как раз освободилось место – бывший бухгалтер, проработавший много лет с хозяином, после его кончины отказался трудиться под началом его вдовы – женщины.
Мало того что фрау Гольдмахер выдала Лямке ценную наводку, она еще извлекла из сумочки трубку мобильного телефона, чтобы подготовить хозяйку фирмы личной рекомендацией. Лямке пригласили для собеседования. В кабинете босса сидела дама той же возрастной категории, в которой Лямке пребывала сейчас, спустя ровно двадцать лет. Однако не в пример самой Лямке Берта Литхен выглядела вполне привлекательной дамочкой, а вовсе не мымрой. Оглядев соискательницу с головы до пят, начальственная вдова усмехнулась и сообщила: «Я тебя беру. Такое чудовище способно оказаться прекрасным сотрудником. Ведь у тебя, Лямке, личной жизни быть не может, и работа заполнит этот пробел».
Берта Литхен не ошиблась. Лямке трудилась как зверь. Проблем с партнерами или налоговыми службами за все эти годы у хозяйки фирмы не возникло ни разу. Но чего не могла предвидеть сама Берта, так это той глубокой привязанности, каковую она, безо всякого на то желания, пробудила в сердце своей новой сотрудницы. Начальница стала ее кумиром. Лямке опекала Берту, как малого ребенка. Следила, чтобы та вовремя обедала, не засиживалась в офисе допоздна, сама убирала ее кабинет и старалась не допускать к ней занудливых клиентов, переводя общение с ними на себя. Со стороны могло показаться, что фрау Лямке испытывает к своей шефине нечто вроде лесбийского вожделения. Но ничего сексуального в ее обожании не присутствовало. Берта прожила на свете на двадцать с лишним лет больше Лямке, но та воспринимала ее как младшую сестру или дочь.
