Буало-Нарсежак - Белая горячка

Буало-Нарсежак появился на свет в 1952 году. Под двойной фамилией объединились два писателя, Пьер Буало (род. в 1906 г.) и Тома Нарсежак (род. в 1908 г.). К моменту заключения союза оба автора уже пользовались определенной известностью, получив каждый в свое время «Гран-при за приключенческий роман». Но, как отмечают критики, да и сами писатели, Буало и Нарсежак — это одно, а Буало-Нарсежак — нечто другое.

Один из соавторов, Буало, так говорит о зарождении этого сотрудничества: «Именно потому, что мы абсолютно несхожи (в привычках, вкусах, характерах, складе ума), Нарсежак, который сразу же почувствовал это различие, и предложил мне писать вдвоем. Его идея была оригинальна и вместе с тем чрезвычайно проста: быть может, объединив два инструмента с различным тембром, удастся получить новое звучание?» «Мы совсем разные, — вторит ему Нарсежак. — Буало — парижанин, он любопытен, любит входить в контакт в людьми. Я же, провинциал, более замкнут. Он подбрасывает идеи, „закручивает“ интригу, я прорабатываю детали. А потом мы сплавляем все воедино». По мнению писателей, их произведения следует воспринимать не как детективы в обычном смысле этого слова, а как образчики запутанных, «невозможных» на первый взгляд ситуаций, разобраться в подоплеке которых читателю предлагается вместе с заблудившимся в дебрях загадок (в действительности — изощренных, коварных ловушек) главным героем. «В наших книгах психология, моральный климат, чувства занимают куда больше места, нежели кровь и насилие», — утверждают писатели. Критики отмечают, что Буало-Нарсежак создал в рамках детектива свое направление, одинаково далекое и от «романа-расследования» в духе Агаты Кристи, и от столь распространенного сейчас на Западе «черного романа», насыщенного жестокостью и насилием. Это направление окрестили «романом напряженного ожидания». Преступниками в книгах Буало-Нарсежака оказываются не традиционные «злодеи», профессиональные гангстеры и мошенники, а респектабельные с виду буржуа, типичные представители «сытой середины» общества потребления.

Постукивая молоточком по моим суставам, Клавьер приговаривал:

— Не блестяще, не блестяще…

Я глядел на его гладкий, сияющий череп. Полностью лишившийся в свои тридцать пять лет шевелюры, он походил на состарившегося ребенка. Обследовал он меня не торопясь, подобно механику, дотошно осматривающему потерпевший аварию автомобиль.

— Пьешь много?

— Когда как.

— А в среднем?

— Что ж… поутру — немного скотча, чтобы взбодриться. Потом иногда часов в десять, если устанешь. После завтрака — само собой. Ну а уж к вечеру…

— Студентом, если мне не изменяет память, ты был повоздержанней.

— Да. Я начал пить с тех пор, как сошелся с Марселиной. Уж скоро два года.

— Вытяни вперед руку, ладонь распрями.

Напрасны были мои усилия — пальцы дрожали.

— Ладно… Отдохни, расслабься.

— Вот расслабиться-то я и не могу, старина… Как раз потому я и пришел к тебе.

— Приляг.

Он стянул мне руку тугой черной повязкой, подкачал воздух резиновой грушей.

— Да-а, если с таким давлением будешь продолжать в том же духе, тебе крышка. Работы много?

— Хватает.

— А я думал, в строительном деле сейчас застой.

— Ты прав. Но приходится крутиться.

— Тебе надо отдохнуть. Хотя бы пару недель. И даже…

Он уселся на краешек стола и закурил сигарету.

— Полежать бы тебе в клинике.

Я попытался рассмеяться.

— Погоди… ведь мне еще черти по углам не мерещатся.

— Пока нет, но до этого недалеко. Посмотри, тебе даже рубашку застегнуть — и то проблема. Присядь-ка в кресло… Слушай, ты ее и в самом деле так любишь?

Вот он, вопрос, которого я опасался, — недаром я уже несколько месяцев задавал его самому себе. Клавьер сел за стол, и я вдруг почувствовал себя в роли обвиняемого.

— Ее я хорошо помню, — продолжал он. — Марселина Лефёр!.. Когда я уехал в Париж, она была на втором курсе юридического, верно?.. А разве вы не были уже тогда… м-м… вместе?

— Были.

— Тогда что же произошло?.. Поссорились?

— Она вышла замуж за Сен-Тьерри.

— Сен-Тьерри?.. Что-то я плохо его припоминаю… Хотя погоди, это был такой тощий верзила, изрядный сноб, он готовился поступать в Центральную?[1] Сынок фабриканта?

— Да… Завод шарикоподшипников в Тьере. У отца огромное владение неподалеку отсюда. Да ты, наверное, знаешь его… Почти сразу за Руайя, по левую сторону… Километра два дорога идет через парк…

— Мне придется осваиваться здесь заново, — сказал Клавьер. — Двенадцать лет в Париже — это немалый срок. Я уже не узнаю Клермон-Ферран. А почему она вышла за Сен-Тьерри?.. Из-за денег?

Меня мучила жажда.

— Видимо, да… Но тут все сложнее. Не знаю, помнишь ли ты… у нее был брат…

— Понятия не имел.

— Никчемный лоботряс… старше Марселины, а жил за ее счет. Это он побудил сестру к выгодному замужеству. Ну а Сен-Тьерри сделал этого прохвоста своим личным секретарем.

Теперь я ощущал непреодолимую потребность выговориться.

— Постарайся меня понять… У нас не просто вульгарная интрижка. Сейчас я тебе объясню… У тебя не найдется стакана воды?

— Подожди, я мигом.

Он вышел. В свое время мы с Клавьером были близки. Мы часто встречались в клубе любителей кино. Марселина — та тоже с ума сходила по кинематографу. А потом… потом жизнь разошлась с юношескими мечтами. Один только Клавьер стал тем, кем хотел быть: врачом-невропатологом. А я… Я, грезивший о лаврах Ле Корбюзье! А Марселина, что так легко отказалась от своих любимых общественных наук!

Вернулся Клавьер, держа в руке стакан с водой.

— Прежде всего я хотел бы, чтобы ты разобрался в сложившейся ситуации. Старый Сен-Тьерри уже не выходит из замка. Он серьезно болен — по всей видимости, рак печени, но он об этом не догадывается. Поэтому сыну приходится то и дело мотаться из Парижа — там его фирма и квартира — в Руайя. Марселина, естественно, его сопровождает. Но частенько ей приходится оставаться подле свекра. Так мы и повстречались вновь. А Сен-Тьерри, которому всегда есть что ремонтировать в замке, обратился с этим ко мне.

— Понятно… Но ведь он мог выбрать и другого архитектора.

— Он знал, что ему я не буду заламывать цену… Ты не представляешь себе, что за скупердяи в этой семейке.

— Но это не объясняет, почему Марселина и ты…

Я осушил стакан, нисколько не утолив жажды.

— Она терпеть не может Сен-Тьерри, — сказал я. — Она явно сожалеет о своем шаге… Я вроде как ее настоящий муж.

— Но ты сам понимаешь, что это все ерунда… пустые слова. Извини за грубость — это входит в курс лечения. Признайся: ты пьешь, потому что положение безвыходное.

— Ты так считаешь?

— Очень на то похоже. Как ты себе представляешь дальнейшее?

— Не знаю.

Я уставился на стакан. Чего бы я только не отдал сейчас за каплю спиртного.

— Какие у тебя отношения с Сен-Тьерри? — спросил Клавьер.

— Когда я открыл свою контору, он одолжил мне денег.

Клавьер воздел руки к потолку.

— И, конечно, долг ты еще не отдал.

— Нет.

— Хочу надеяться, что это было до того… Вы с Марселиной еще не были?..

— Я же тебе только что объяснил. Мы с ней не любовники. Любовник он, а не я.

Я уперся. Как и полагается пьянчуге. Марселина — моя жена, правда, жена неверная, пускай. Но моя жена! И к дьяволу Клавьера с его лечением!

— Вы часто видитесь?

— Что?

— Я спрашиваю, часто ли вы видитесь. Сам понимаешь, не из праздного любопытства.

— Да, довольно часто. Сен-Тьерри много разъезжает. Он готовит слияние с одной итальянской фирмой. Отец его не слишком разбирается в делах, надо сказать, он отстал от жизни. Но состояние в его руках, и потому последнее слово всегда за ним. Сен-Тьерри наверняка ждет не дождется, когда старик отдаст концы, да это и не за горами.

— Прелестно! Значит, когда он в отлучке, ты приезжаешь в Париж?

— Да.

— Хлопотная у тебя жизнь.

— У меня есть секретарша. Приходится выкручиваться. Впрочем, надолго я там не задерживаюсь.

— И никто не догадывается, что?..

— Не думаю. Мы всегда вели себя осторожно.

— А когда встречаетесь здесь? Я покраснел, поднес стакан к губам — он был пуст.

— Мы никогда не встречаемся в самом Клермоне, только в окрестностях. В Риоме, в Виши…

— Да, вот это любовь, — задумчиво протянул Клавьер.

— Да нет же!..

Нужные слова все время ускользали от меня.

— Все это не совсем так… Попробую коротко выразить суть наших отношений, чтобы ты лучше понял. Мы с Марселиной знакомы еще с лицея. В наших отношениях осталось много от былого товарищества… понимаешь, что я хочу сказать? Общее у нас с ней то, что у обоих жизнь не удалась; мы вроде собратьев по несчастью. Она рассказывает мне про то, как живет без меня, а я — как живу без нее.