Джеймс Кейн - Труп на рельсах

Он учуял, что в поезде идет облава, знал, что это означает. Откуда-то со стороны тепловоза донесся крик детектива железнодорожной полиции: «За ушко да на солнышко, ребятишки, за ушко да на солнышко!» Бродяги горохом посыпались с поезда. Он слышал их крики и ругань в темноте. А состав тем временем проползал мимо. Они всегда применяли на товарняках этот прием позволяли бродягам забраться в вагоны на станции, на запасных путях, но там их не вылавливали, иначе бы это превратилось в дурацкую игру в прятки между двумя-тремя легавыми и двумя-тремя сотнями бродяг. Нет, они действовали гораздо умнее. Оставляли зайцев в покое, потом выжидали, пока поезд проедет несколько миль. Затем говорили машинисту, чтоб тот замедлил ход — ну, чтоб ребята могли спокойно спрыгнуть. А вот забраться обратно им было уже сложновато, поскольку состав набирал скорость. Затем легавые прочесывали весь поезд и вытряхивали зайцев из вагонов, точно гусениц с ветки. И через две минуты все они оказывались в придорожной канаве — толпа разозленных оборванных мужчин. Под открытым небом, у насыпи, в безлюдном месте. Бродяги знали правила игры, однако всегда ругались и всегда удивлялись, точно это произошло с ними впервые.

Он забился в вагон для перевозки угля и стал ждать. Еще в Лос-Анджелесе, на запасных путях, он не полез вместе с остальными в пустые вагоны и рефрижераторы. Хотя искушение, конечно, было велико — ведь там куда как уютнее. Ездил он по железке не так давно, и ему не хотелось смешиваться с другими бродягами, хоть он и признавал себя одним из них. К тому же никак не удавалось избавиться от ощущения, что он куда умней всех этих типов, вместе взятых, что, действуя в одиночку, возможно, удастся придумать какой-нибудь обалденный трюк, перехитрить легавых. И эта мысль, несмотря на жалкое положение, в коем он пребывал, вызывала чувство гордости и удовлетворения. И залез он в угольный вагон вовсе не в спешке, но сознательно. Там было темно и можно спрятаться. Возможно, легавые тут его и не заметят, пройдут мимо. Ему было девятнадцать, и он гордился прозвищем, которое получил еще дома, от ребят, игравших с ним в пул. Они прозвали его Лаки, то есть Счастливчиком.

— За ушко да на солнышко, ребятишки, за ушко да на солнышко!

Трое парней соскочили с цистерны, едущей впереди, и полицейский поднялся в вагон для угля. Посветил фонариком. Лаки затаил дыхание. Свернувшись калачиком, он пристроился в одной из трех воронок для разгрузки угля. Трюк сработал. Воронки считались опасным местом — достаточно было неудачно ступить, как донце откидывалось и можно было угодить под колеса. И полицейский рисковать не стал. Снова посветил фонариком, потом отошел чуть в сторону и стал пробираться между воронками к последней, в которой сидел Лаки. Опять посветил фонариком. Но небрежно и не прямо в отверстие, а потому ничего не увидел. Перешагнул и двинулся дальше, полез на товарный вагон, прицепленный сзади, продолжая выкликать свой призыв. В ответ слышалась ругань, оставшиеся в поезде бродяги спрыгивали на щебенку, устилавшую дорожное полотно. Вскоре поезд набрал довольно приличную скорость. Это означало, что легавые добрались до служебного вагона и что все зайцы остались, как говорится, за бортом.

Лаки встал, огляделся. Кругом тьма и ничего не видно, кроме освещенных палаток с хот-догами, проплывавших вдоль путей. До чего ж, однако, приятно высунуть наконец голову, позволить ветру трепать волосы и думать о том, как ты перехитрил этих поганых легавых. Затем поезд замедлил ход — впереди показались огоньки станции, — и он снова нырнул в воронку и втянул ноги. Огоньки проплыли мимо. Лаки крепко уперся спиной в противоположную стенку. Этот прием он усвоил четко. Он знал, что, если поезд вдруг резко затормозит, он не сорвется на дно. Звякнул колокольчик. Тепловоз отъехал от состава, наступила тишина. Это означало, что состав будут переформировывать, возможно, к нему прицепят новые вагоны. И скоро поезд тронется снова.

— Ага! В прятки со мной играть затеял?

Со стороны служебного вагона метнулся луч фонарика. Лаки подпрыгнул, ухватился за борт вагона, подтянулся и перемахнул через него. И так резко спрыгнул на полотно, что в коленках заныло и он на секунду потерял равновесие. И тут на него налетел легавый. Схватил за полу куртки, но Лаки вырвался и бросился бежать. Легавый устремился вдогонку. Мужчина он был, судя по всему, крупный и скоро начал отставать. И Лаки подумал, что уже сделал его, как вдруг споткнулся о стрелку и рухнул лицом вниз, задыхаясь от бега и боли.

Хватать его на сей раз полицейский не стал. Вместо этого принялся пинать ногами.

— Прятаться от меня надумал, ах ты, сукин кот! Вот тебе, получай! Таких у меня схлопочешь, мало не покажется! Я тебя проучу! Я тебе покажу, как от меня бегать.

Лаки пытался подняться, но не мог. Легавый схватил его за шиворот, резко, рывком поставил на ноги. Затем потащил вдоль состава. Лаки упирался, но силы были явно неравны. Тогда он плюхнулся на землю, уселся, плотно обхватив руками колени и спрятав в них голову. Легавый, окончательно распалившись, осыпал его градом ударов и пытался поднять. Лаки старался ухватиться за что-нибудь, удержаться на месте. Он нащупал рельс. Легавый наступил ему на руку. Взвыв от боли, Лаки отдернул ее, затем опять стал шарить в темноте. На сей раз пальцы наткнулись на костыль, выступавший из шпалы примерно на дюйм или два. Полицейский продолжал тянуть, и вот костыль выдернулся из отверстия, и Лаки вскочил и бросился наутек.

— Да отстань ты! Чего привязался?

— Нет, погоди! Прятаться от меня надумал, сучонок? Я тебя проучу! Я тебе покажу, как бегать от Ларри Нотта!..

— Да отвяжись, говорю!

Притормозив на каблуках, Лаки резко остановился. Все его тело свернулось и напряглось, точно пружина, а затем развернулось — в одном бешеном, отчаянном броске. Костыль, все еще зажатый в руке, врезался легавому в голову. Лаки даже показалось, он слышал, как хрустнули кости черепа. Затем настала тишина. Он стоял и смотрел на нечто темное и бесформенное, распростертое на рельсах.

Он бежал вдоль путей и вдруг почувствовал, что в руке у него до сих пор зажат костыль. Размахнулся и отбросил его куда-то в сторону. Послышался плеск. Очевидно, железяка угодила в канаву. Затем, сообразив, что по путям ходить опасно — каждый шаг эхом отдается в рельсах, — он резко свернул и, перебравшись через канаву, двинулся к шоссе. Он шагал вдоль дороги напористо и быстро, изо всех сил сдерживаясь, чтоб не побежать. Каждая пролетавшая мимо машина заставляла его останавливаться. Он выжидал, затаив дыхание и прислушиваясь, не затормозила ли она где-нибудь впереди. Наконец, оказавшись на перекрестке, резко взял вправо. Тут уже можно было бежать — дорога заброшенная, плохо освещенная, в отличие от автомагистрали, да и машин проезжало совсем немного. Бег утомил его, зато помог унять тошноту, подкатывавшую к горлу. Потом Лаки увидел дорожный указатель, и выяснилось, что до Лос-Анджелеса отсюда семнадцать миль и что находится город слева. Он свернул влево, шел, бежал, иногда, вконец запыхавшись, останавливался передохнуть. Спустя некоторое время до него наконец дошло, почему он так спешит в этот самый Лос-Анджелес. Дело в том, что благотворительная кухня, где кормили супом, открывалась ровно в семь утра. В этой самой кухне он вчера ужинал, и ему надо было обязательно быть там утром, к открытию, чтоб доказать, что он никуда не уезжал.

И вот, когда фонари погасли и резко и все сразу, наступил рассвет, как это всегда бывает в Калифорнии, он добрался до окраин города. Часы подсказали ему, что сейчас десять минут шестого. «Время еще есть», — подумал он. И двинулся дальше все той же торопливой, слегка шаркающей походкой, хотя уже окончательно выдохся.

Было без десяти семь, когда он оказался рядом с кухней и быстро прошел мимо дверей. Ему хотелось быть в очереди последним, чтоб успеть перемолвиться словечком с Шорти, мужчиной, стоявшим на раздаче супа. А разве перемолвишься, когда сзади тебя подгоняют нетерпеливые бродяги, жаждущие получить свою порцию?..

Шорти узнал его:

— Все еще здесь ошиваешься?

— Все еще тут.

— А на твое место три претендента. Почитай вот уже месяц, как дожидаются, когда ты наконец свалишь…

— А я думал, тебя сегодня не будет.

— Кого? Меня?

— Ну да. Сегодня же воскресенье.

— Воскресенье? Проснись, парень, сегодня суббота.

— Суббота? Шутишь, что ли?

— Да провалиться мне на этом самом месте, если не суббота! И день особенный. Сегодня в городе большой праздник.

— По мне, так все дни одинаковы.

— Но только не этот. Сегодня парад.

— Правда? И в честь чего это?

— Ага. Храмовники. И тебе на это представление вход бесплатный.

— Нормально. Кстати, я — Лаки.