Вера Русанова - Букет для будущей вдовы

Глаза у него были серые - не то чтобы равнодушные, но какие-то клинически спокойные. И смаргивали редко, как у большой лягушки. Правда, кончик правой брови при этом подергивался в мелком постоянном тике. Он смотрел на меня так, как лягушка могла бы смотреть на синхрофазотронную установку - тупо, неотрывно, но безо всякого интереса - и монотонно повторял вот уже в четвертый раз:

- Теоретически я вас здесь не задерживаю. Это профилакторий, а не колония строгого режима. Вас, Евгения, по закону не могут насильно держать даже в реанимации: не хотите лечиться - пишите заявление и идите себе на все четыре стороны... Вот если бы я был врачом в профилактории, так сказать, лечебно-трудового плана, мы бы с вами разговаривали в ином ключе...

Тот факт, что я была бы пациентом подобного заведения как бы и не подвергался сомнению.

- Значит, я все-таки могу идти?

- Можете, - Анатолий Львович утвердительно кивнул. - С опорно-двигательным аппаратом у вас все в порядке. По крайней мере, пока. Вы можете идти, бежать трусцой, выполнять несложные гимнастические упражнения... Какие-нибудь ещё вопросы есть?

Я тяжело вздохнула. Разговор пошел по пятому кругу.

- Но ведь мне уже гораздо лучше! У меня нигде ничего не болит, и аппетит возвращается...

- Это-то и прискорбно! Приедете домой, съедите рождественского гуся с яблоками, пару каких-нибудь салатов с жирным майонезом, выпьете в честь праздника - и все!

- Что - "все"? - осведомилась я осторожно.

- Флегмонозно-язвенный аппендицит с местным циррозным перитонитом! - с мужественным спокойствием сообщил Анатолий Львович, поднимаясь из-за стола и начиная расстегивать слегка помятый медицинский халат. Пока мой мозг лихорадочно переваривал полученную информацию, доктор успел повесить халат на "плечики", поправить перед овальным зеркалом узел шикарного черно-желтого галстука и с явным удовольствием изучить собственное отражение. И только потом, обернувшись и встретив мой остекленевший взгляд, изволил пояснить все с тем же сдержанным трагизмом:

- Шутка.

Юмор у нашего Анатолия Львовича был особый, врачебный, и его периодические всплески, по-видимому, следовало просто пережидать, как мелкие землетрясения в сейсмоопасной зоне.

- А, может быть, дадите мне с собой какие-нибудь таблетки? - с последней надеждой заканючила я, стараясь не обращать внимания ни на завывающую боль в желудке, ни на маленькую искусственную елочку, словно нарочно выставленную на подоконнике. - Мне бы только какие-нибудь лекарства и шубу с ботинками обратно получить...

- Таблеток не дам, - он, словно издеваясь, аккуратно передвинул маленькую красную рамочку настенного календаря с шестого января на седьмое. - Одежду - тем более. Во-первых, потому что не приветствую вашего горячего желания приехать завтра же по "Скорой" все с тем же "острым животом", но уже не сюда, а в стационар. А во-вторых, потому что Валентина Викторовна ушла, а ключи от гардеробной только у нее.

Итак, праздник торжественно накрывался большим медным тазом! Кому-то предстояло сегодня жечь бенгальские огни, кушать салат "Оливье", пить сухое вино и смотреть "Рождественские встречи" Аллы Пугачевой. Мне же из всех вышеперечисленных удовольствий оставалось только последнее - телевизор в палате, слава Богу, работал.

Однако, особой радости по этому поводу я не ощущала. А крахмальная белая сорочка и праздничный галстук Анатолия Львовича так и вовсе вызывали у меня бессильное раздражение. Как, впрочем, и сам Анатолий Львович, в данный момент невозмутимо распределяющий жидковатые светло-русые волосы по намечающимся проплешинам. Кончик его брови все так же мелко и часто подергивался. И я с мстительным удовольствием вспомнила байку, рассказанную Викторией Павловной из четвертой палаты. Та утверждала, что нервный тик наш лечащий врач заработал ещё в бытность свою студентом выпускного курса. Якобы, он отрабатывал какую-то практику в гинекологии, и ему выпал тяжкий жребий подвергнуть необходимому осмотру узбечку, неизвестно каким ветром занесенную в Михайловск. "А узбечка та, - торжественно объявляла Виктория Павловна, - была какая-то дремучая, ну, очень мусульманская. И паранджу даже на ночь не снимала!"

Анатолий Львович тем временем подошел к окну, дернув за шнурок, закрыл фрамугу. Потом задернул шторы, спрятав от меня зеленую елочку, увитую веселым сверкающим "дождиком".

- Не расстраивайтесь, Женя, - утешительно сказал он мне на прощание. Вы еще, в общем, нестарая женщина...

Эту гадость я тоже проглотила молча: учитывая то, что мне всего двадцать восемь, а не восемьдесят два, любезный доктор мог бы подобрать и какое-нибудь другое определение.

- ... Так что в вашей жизни, Бог даст, будет ещё не одно Рождество. Если, конечно, будете выполнять все предписания врачей.

- А если не буду? - мрачно поинтересовалась я, поднимаясь со стула и придерживая полы дурацкого шелкового халата.

- Ну, летального исхода в ближайшие полгода, конечно, не обещаю. Но проблемы с пищеварительной системой будут весьма серьезные. Как следствие, испортится цвет лица, волосы. Зубы терять начнете. Что тогда станете делать?

- Имплантанты вставлю.

- А вы думаете, чужие зубы - это хорошо? - отчего-то сурово и подозрительно спросил Анатолий Львович. Мне стало нехорошо. Дело в том, что как раз вчера Леха всучил мне повесть Кобэ Абэ "Чужое лицо". Речь там шла об ученом с обоженным лицом, который пытается сконструировать себе лицо искусственное и из-за этого постепенно превращается в моральное чудовище. В свете этого вопрос о "чужих" зубах прозвучал как-то очень уж зловеще. Я почла за лучшее промолчать и все так же молча, с глубоко несчастным видом направилась к выходу из кабинета. Серебряные Рождественские колокольчики наигрывали в моем мозгу едва ли не траурные марши.

Все сегодня складывалось одно к одному, и дверь просто не могла не шарахнуть меня по плечу. Я едва успела отскочить, как она распахнулась, и на пороге возникла симпатичная дама в лиловом брючном костюме. Лет ей было, наверное, около сорока. Обесцвеченные волосы, подстриженные каре, свободно лежали на плечах, сдержанный, в общем-то, тон румян все равно проступал на скулах какими-то лихорадочными пятнами.

- Извините, - коротко и вежливо сказала она, смерив меня при этом взглядом быстрым, но отнюдь не ласковым, и тут же с ненатуральным оживлением обратилась к "господину доктору":

- Толик, а я уже прошла по палатам и поздравила с Рождеством твоих пациентов. Что-то как-то мало их на этот раз?

- Ну, так! - Анатолий Львович пожал плечами. - Сезон то дохлый! Какой, скажи, нормальный человек купит путевку с четвертого января? Это надо или пенсионером быть, который уже водку пить не может, или полным кретином... Кстати, вот ещё Евгению Игоревну Мартынову можешь с праздником поздравить. Тоже наша пациентка...

- С Рождеством вас, - дама скучно улыбнулась. Я невнятно буркнула: "Вас так же" - и взялась за ручку двери, еле сдерживая злость.

- И убедительно прошу вас, никаких вылазок за спиртным по ночным киоскам! - воззвал на прощание "любимый" доктор. А супруга его ( кто же это ещё мог быть, как не супруга?) нервно щелкнула замочком лаковой сумочки и, не обращая на меня больше никакого внимания, поинтересовалась:

- Надеюсь, Толик, никаких вечерних обходов и бесед с пациентами на сегодня не предвидится?.. Не очень вежливо будет заявиться последними и сразу усесться за стол!..

Они тоже шли праздновать! Как все нормальные люди - праздновать Рождество! А мне предстояло провести эту ночь в обществе ещё пяти таких же несчастных, в отличие от меня, добровольно заселившихся в профилакторий. Запахнув ворот халата и поглубже всунув ноги в красные вельветовые тапочки, я уныло побрела по коридору. Лампы дневного света сияли холодно и как-то синюшно. От равнодушных стен, увешенных разномастными пейзажами, веяло невыразимой тоской. И даже в звуках "Вальса цветов", рвавшихся из-за двери нашей палаты (видимо, Алиса решила-таки посмотреть по телевизору "Щелкунчика") слышалось что-то донельзя печальное.

В холле на первом этаже было светлее, но едва ли радостнее. Широколистным пальмам, торчавшим из деревянных кадок, явно не доставало обезьянок, поющих грустные песни об Африке. Какой-то умник (не удивлюсь, если Анатолий Львович) "догадался" увить толстые шершавые стволы блестящей мишурой и серпантином, и от этого в воздухе витал легкий душок шизофрении. Едва ли я по-настоящему удивилась бы, узрев где-нибудь в углу папуасского Санта-Клауса с ожерельем из акульих зубов и выражением безмятежного счастья на черной физиономии. Но вместо Санта-Клауса в бежевом кожаном кресле сидел Леха, и настроение у него было, похоже, такое же, как у меня.