Гарри Кемельман - В субботу рабби остался голодным

Книги Гарри Кемельмана известны во всем мире и вот уже почти сорок лет уверенно себя чувствуют в мировом Океане детективов. Герой Кемельмана, застенчивый молодой раввин-ученый, конечно же, напоминает и знаменитого отца Брауна (хотя бы своей неряшливостью в одежде), и средневекового английского монаха брата Кадфаэля — любовью к уединению, и китайского судью Ди — вниманием к тончайшим различиям в вероисповеданиях. И всех их — твердостью своих религиозных убеждений. И, конечно же, неподдельным интересом ко всем проявлениям жизни. И замечательным чувством юмора…

Но есть и отличие. Это не детективы действия — это детективы размышления. «В Талмуде есть все» — говорит рабби Смолл, и, виртуозно применяя диалектический метод его изучения, из любой ситуации выходит, как и положено любому детективу-любителю детективом-победителем.

А читателя ждут еще девять увлекательных и познавательных книг (шесть из них названы также по дням недели — от субботы до четверга) с хитроумными сюжетами и множеством интересных деталей о жизни еврейской общины маленького городка в Новой Англии.

Гарри Кемельман, родившийся в 1908 году в Бостоне, штат Массачусетс, создал образ одного из самых известных детективов-священнослужителей — рабби Дэвида Смолла. Писательская карьера Кемельмана началась с коротких рассказов для журнала «Эллери Квинс мистери мэгэзин», героем которых был профессор из Новой Англии Никки Вельт. Первый из этих рассказов, «Прогулка длиной в девять миль», считается классическим (позже под этим названием вышел сборник рассказов о Вельте). Серия романов о рабби Смолле началась в 1964 году с романа «В пятницу рабби долго спал», который стал бестселлером и в 1965 г. принес Кемельману премию Эдгара По за «Лучший первый роман».

Гарри Кемельман умер в 1996 году.

Я родился и вырос в одном из еврейских кварталов Бостона. Мы несколько раз переезжали, но всякий раз — в еврейский квартал, то есть в такой, где живет достаточно евреев, чтобы обеспечить рентабельность еврейских мясной и бакалейной лавок. В последней можно было купить селедку и ржаной хлеб с твердой коркой вместо упакованных в вощеную бумагу круглых булок, которые продавались в обычных магазинах и которых, согласно рекламе, «не касалась рука человека» (ну конечно же). Эти лавки должны были располагаться так, чтобы от любого дома до них можно было дойти пешком: в те дни мало у кого были машины, да и те зимой стояли в гаражах, так как улицы не расчищали от снега, а только посыпали песком. В любом районе, где были рентабельны эти две лавки, были рентабельны и школа с синагогой.

Я пропускал школу каждый еврейский выходной, потому что ходил с отцом в синагогу. Там я бормотал положенные отрывки так быстро, как только мог, но мне никогда не удавалось сравняться в скорости с отцом. Он успевал прочесть «Амида»[1] и сесть, а я еще был на середине, хоть и спешил изо всех сил. На Верховные праздники[2], когда синагога была набита битком, под предлогом, будто я иду на балкон к матери, мне удавалось улизнуть, чтобы поиграть с другими мальчишками, а позже, когда я подрос, — пофлиртовать с девочками.

В синагоге все прихожане читали отрывки из Торы[3] на иврите, однако лишь немногие понимали значение произносимых ими слов. Мы не молились — по крайней мере в том смысле, что ничего не просили и ни о чем не умоляли. Мы произносили благословения и слова благодарности и читали отрывки из Библии и псалмы. Если молитвы и содержали какие-то просьбы, то они касались земли Израиля и еврейского народа в целом. Возможно, я упрощаю, но все же показательно, что наш эквивалент молитвы «Отец наш небесный, хлеб наш насущный дай нам на сей день» звучит как «Благословен Ты, Господь, породивший хлеб из земли».

Пятьдесят лет назад я переехал в один из городков Новой Англии — «янки-городок», названный в моих книжках Барнардс-Кроссингом. Евреев там было немного, и когда они решили учредить синагогу, ее пришлось сделать консервативной (о трех, конечно, не могло быть и речи), — чтобы характер службы не был слишком чужд ни для нескольких пожилых ортодоксов, ни для реформистов[4]. По правде говоря, большинство из них о своей религии знали очень мало или совсем ничего. Они были американцами во втором или третьем поколении. Их родители немногое усвоили от своих родителей-иммигрантов и еще меньше передали своим детям. Лишь один-два человека из числа старых ортодоксов соблюдали дома кашрут[5].

О религии как таковой они знали по книгам или фильмам, но принципы иудаизма им были почти неизвестны. Типична реакция одного молодого адвоката, который попросил нанятого общиной раввина благословить только что купленный им кадиллак. Он удивился и обиделся, когда раввин ему отказал, сказав, что не может благословить вещь. Большинство друзей адвоката, которым он рассказал об этом в синагоге, отнеслись к этому так же.

Несоответствие между взглядами раввина и прихожан и возникавшие в результате этого проблемы показались мне весьма занимательными, и я написал об этом книжку. Мой издатель, Артур Филдс, счел ее скучноватой и в шутку предложил мне оживить текст, добавив в него кое-какие захватывающие моменты из моих детективных рассказов. Проходя как-то мимо большой стоянки для машин возле нашей синагоги, я вдруг поймал себя на мысли, что это очень удобное место, чтобы спрятать труп. И поскольку раввин — это человек, обладающий юридическими знаниями, чья главная функция — разрешать представленные на его рассмотрение споры, мне показалось, что в качестве детектива-любителя, докапывающегося до истины, это будет идеальный персонаж. Так родился рабби Дэвид Смолл.

Но в десятый день седьмого месяца этого — День искупления, священное собрание будет у вас, и смиряйте души ваши… Никакой работы не делайте в сам этот день… это — вечное установление для всех поколений ваших, во всех поселениях ваших. Это суббота покоя для вас, и смиряйте души ваши в девятый день месяца вечером: от вечера до вечера соблюдайте покой ваш.

В этом году День искупления[6] совпал с шабатом[7], так что девятый день месяца по еврейскому календарю пришелся на пятницу, а десятый — на субботу. Это не добавило празднику святости (ибо это было невозможно), но позволило большинству евреев соблюсти его, не прерывая обычной рабочей недели. Вечером в пятницу еврейская община Барнардс-Кроссинга, как и евреи во всем мире, была занята подготовкой к этому самому священному дню года. Женщины готовили ужин — как правило, более обильный и изысканный, чем обычно: не только для того, чтобы резче подчеркнуть следующий за ним двадцатипятичасовой пост, но и для того, чтобы придать всем силы для его соблюдения. Мужчины рано ушли с работы, чтобы успеть помыться, переодеться в праздничную одежду, поужинать и попасть в синагогу до захода солнца, когда торжественное чтение «Коль-нидрей»[8] возвестит о наступлении праздника.

Дэвид Смолл, молодой раввин общины, закончил одеваться и предстал перед критическим взором своей жены Мириам, которая должна была проверить, все ли в порядке. Рабби был среднего роста и, несмотря на прекрасное здоровье, отличался худобой и бледностью. Его темные, глубоко посаженные глаза за стеклами очков смотрели задумчиво-грустно, голова всегда была слегка наклонена вперед, словно он, ссутулившись, вглядывался в книгу.

У жены рабби — миниатюрной и жизнерадостной женщины с копной светлых волос, которые, казалось, перевешивали ее, — были большие голубые глаза и открытое выражение лица, которое можно было бы назвать наивным, если бы не решительный маленький подбородок. В ней было что-то детское, и этому впечатлению не мог помешать даже большой живот, свидетельствовавший о том, что она на последнем месяце беременности.

— Костюм, Дэвид. Пиджак как-то перекошен. Стань прямо и расправь плечи.

Он попытался.

— Это из-за верхней пуговицы. Она на добрых полдюйма правее и тянет лацкан.

— Она оторвалась, и я сам ее пришил — ты была на собрании «Хадассы»[9].

— Давай сюда пиджак, я перешью. — Она придирчиво изучила пуговицу. — Зачем ты взял голубую нитку, если костюм серый?

— Вообще-то это белая нитка. Я закрасил ее авторучкой. И потом, во время службы все равно сверху будет китл[10].

— Но до храма еще надо дойти. А если будешь беседовать с прихожанами после службы? И ботинки у тебя пыльные.

Он начал тереть носок ботинка о заднюю сторону штанины.