Марина Серова
По закону подлости
— Ты — не-го-дяй! — со вкусом произнесла я так, что даже самой понравилось.
— Увы, да, мне нет прощения! — Володька Степанов, мой бывший сокурсник по юрфаку, а сейчас заметный чин в ГУВД, состроил скорбную рожу и развел руками.
Это меня раззадорило: получалось, что он еще и издевается!
— Мерзавец! Мелкий пакостный засранец! — выпалила я и, поняв, что заговорила стихами, стушевалась: весь пафос пошел коту под хвост, а так хотелось продемонстрировать, что я рассердилась по-настоящему.
Тут очень вовремя на кухне отщелкнулся электрический чайник, и я получила возможность скрыть свое поражение гордой походкой с независимым покачиванием бедрами — влево раз-два, вправо раз-два.
Если делать это чаще, получается не так выразительно, как задумывается.
Пусть посмотрит и пооблизывается, недостойный опер, поймет, чего он лишается на все время своего отпуска!
Пока я готовила кофе — две чашки, я не мелочная! — из комнаты не донеслось ни единого звука.
Меня это устраивало.
Приятно было думать, что Володька так сильно переживает, что даже дышит через раз.
Нужно будет еще с полчаса посохранять на личике ритуальную маску индейской недоступности, потом с презрительным выражением на вышеупомянутом личике нехотя уступить пошлым домогательствам, ну а затем выгнать Володьку к чертовой матери, принять душ и лечь спать.
В конце концов, то, что Володька женат давно и, как он постоянно врет — женат счастливо, — удобно по существу, надо быть справедливой, обоим.
Я взяла чашки в руки, напомнила себе выработанный план действий и посмотрела на стрелки настенных часов.
«Стоять смирно! — молча рявкнула я. — Если потратить полчаса на разборку, времени остается совсем ничего. Этот затюканный женатик сваливает от меня с омерзительной пунктуальностью, а быть дважды пострадавшей в один день — это уже перебор!»
Я помедлила, прикинув, что пятнадцати минут на ссору вполне хватит, если провести ее достаточно агрессивно и насыщенно.
Главное — не переборщить, а то Володька испугается всерьез, и я получу жалкое подобие, а не полноценное излияние… мгм… чувств.
В полном соответствии с продуманным тактическим планом я натянула на физиономию растерянное выражение и, скорбно глядя поверх всего, вошла в комнату.
То, что я увидела, заставило меня замереть на месте и сделать над собою титаническое усилие, чтобы не расплескать кофе.
Этот недостойный одевался! Причем делал он это быстро, суетливо, словно я его выгоняла!
— Стоять смирно! — скомандовала я теперь уже вслух и более мягко спросила: — Вы куда это собрались, юноша, можно узнать?
— Ну-у… — Володька разглядел, что в моих руках два кофе, а не два топора, и, смутившись, покраснел.
— Извини, Татьяна, — забормотал он, не зная, как себя вести.
Его форменные брюки, которые он не успел застегнуть, воспользовались паузой и свалились с него, сложившись гармошкой на полу.
Мужчина в трусах и носках — жалкое зрелище, кто в этом усомнится!
— Я думал, что ты… что мы… поругались и… — Володька продолжал нести какую-то ахинею, но я его не слушала.
Отвернувшись, я поставила чашки на журнальный столик и, не поворачиваясь, объявила, что мы с ним еще не доругались, что он еще не до конца выслушал мое мнение о своей жалкой персоне и что вообще, в конце концов…
В этот момент я повернулась и чуть не плюнула с досады: он опять разделся и уже залез под простыню.
Ну, что это такое?! Никакого понимания момента и сплошной прагматизм! Ну как можно поругаться с таким дураком? Вот и я не знаю!
Я села в кресло, заложила ногу на ногу, закурила и привела чувства в норму.
Увидев, что я страдаю молча и в одиночестве, Володька тоже закурил и начал бубнить что-то успокаивающее, но я его прервала.
— Ну и куда вы едете со своей благоверной? — жестко спросила я, беря чашку в руку.
— К северным оленям, — печально ответил Володька и вздохнул два с половиной раза. — В город Архангельск, у нее там родители живут.
— А ты себе на уме, майор! — съехидничала я. — Нашел себе жену из такой далекой Тмутаракани, чтобы тещу реже видеть? Стратег, блин!
Видя, что гроза пронеслась мимо, Володька привычно закатил глазки и затянул свою любимую песню.
— Я ее нашел, скажешь тоже! — хмыкнул он и вытер пальцем под носом. — Я еще не совсем сбрендил, Тань. Это она меня нашла, а я вовремя и не понял этого.
— Перестань хныкать, опер! — прервала я его разглагольствования. — Ты виноват во всем! Я обижена, и тебе нет прощения. Ты спер, похитил, тиснул, умыкнул — короче, стибрил — у меня возможность полноценного отдыха. В тот самый момент, когда я собралась наконец-то по-человечески отдохнуть от забот, ты выдернул у меня мужчину, себя то есть, и жизнь стала пресной и бессодержательной. О, горе мне, несчастной!
— А-а-а, — робко заблеял Володька и начал быстро дотягивать свою сигарету.
Я с интересом посмотрела на него.
— Что вам еще, юноша? — равнодушно спросила я. — Какое еще горе вы хотите мне причинить?
— А не могу ли я хоть как-то загладить свою вину? — спросил Володька и загасил окурок в пепельнице.
— Полностью исключено! — отрезала я, допила свой кофе и посмотрела на часы. — Прошло всего пять минут, а я подумала, что уже все двадцать.
Володька посмотрел на свою потушенную сигарету, потом на пачку, лежащую на полу.
— Что ты имеешь в виду, говоря про загладить? — с трагической горечью в голосе спросила я и со стуком поставила свою чашку на столик. — Можно ли загладить обиду от такого оскорбления?
— Я попробую, Тань, — проникновенно сказал Володька и честно заморгал глазами.
Грустно усмехнувшись, я безнадежно махнула рукой, встала, подошла и легла с ним рядом, отвернувшись носом в сторону.
— Не мешай мне страдать, мерзавец, — тихо сказала я, хотя он еще и не начинал пытаться, и тяжело вздохнула.
Володька тоже вздохнул и начал заниматься заглаживанием своей вины.
У него это получилось, как всегда, неплохо, и через полтора часа я уже полусонно смотрела, как он снова начал одеваться, а мои мысли потекли уже совсем в ином русле и в более хорошем настроении.
— Ты разве не проводишь меня до машины? — спросил Володька, застегивая пуговицы на рубашке.
— Ни-ко-гда! — отчеканила я, гордо вскинув голову. — Никогда больше этого не будет! По крайней мере сегодня! И не надейся.
— Как скажешь, Татьяна, — печально отозвался Володька и грустно продолжил застегивание.
Я перевернулась на спину.
— Тоже, что ли, мне уехать? — подумала я вслух, обращаясь к потолку. — Умотать бы куда-нибудь в сторону, противоположную от тебя.
— В Мурманск? — попытался неуклюже догадаться Володька, но я уже увлеклась новой идеей.
— А идите вы куда подальше со своим северным сиянием! Я поеду на юг. В Сочи или в Туапсе! А почему бы и нет?
Я села на диване и вспушила волосы.
— Действительно, а почему бы и нет? — повторила я еще раз и поняла, что мне понравилась идея!
Блин! Точно: еду дикарем в жаркие страны, отдыхаю на полную катушку и громко смеюсь над пошлыми женатиками, гостящими у тещи! Чтоб тебе, Вовочка, пирогами обожраться у нее и растолстеть!
Я вскочила с дивана и подошла к зеркалу, чтобы оценить свои внешние данные.
А что зря бегать-то? И так ясно: фигура — отличная, лицо — слов нет, рост и тонус — высокие, и пока Володька отдыхает, мне самой нет смысла грустить в Тарасове.
Я так увлеклась героическими планами, что даже притопнула несколько раз пяткой об пол.
Завтра совершаю марш-бросок на своей «девятке» до…
Я вспомнила, что прежде чем оговорить конечный пункт, нужно хотя бы взглянуть на карту и узнать, какие вообще существуют на свете пункты, кроме Сочи и Туапсе, Антальи и Канар.
Володька в это время надвинул на затылок фуражку, взял в руки пустой «дипломат» и робко откашлялся.
— Ну, мне пора, Тань, — сказал он, — уже очень поздно. Я… того… спешу.
Мой взгляд был полон негодования.
— И ты не хочешь, чтобы я тебя проводила?! — вполне искренне воскликнула я, потрясенная столь неслыханной человеческой черствостью, и почувствовала, как у меня повлажнели глаза.
Я подошла к Володьке, клюнула его в щечку и тихонько проговорила, что через пять минуточек буду готова. Мы расстаемся надолго, нужно все обставить прилично.
Не чужие же люди, честное слово!
Ровно через тридцать восемь с половиной минут мы выходили из моей квартиры, и я старалась расшевелить Володьку, надувшегося словно индюк.
Он никак не сдувался, и я опять принялась негодовать.
Да видано ли такое?! — Не предупредив меня заранее, не подготовив, не подсластив тошнотворную пилюлю, вдруг объявляет, что завтра он, мол, уматывает на деревню к тещеньке, а потом еще вдруг преподносит, что и проститься не может по-людски!
