Карина Тихонова - Дневник его любовницы, или Дети лета

Я сунул ключ в замочную скважину и осторожно повернул его.

Щелчка не было. Тяжелая бронированная дверь, которую мы недавно установили, открылась бесшумно.

Из полутемного коридора на меня пахнуло запахом апельсинов, смешанным с запахом хороших духов. Когда-то мне это смешанное сочетание очень нравилось. Давно, когда я еще не успел пресытиться официальным признанием критиков и читателей, а также связанным с этим материальным достатком. Когда же началось мое восхождение? Лично мне кажется, что началось оно очень давно. Еще в прошлой жизни. Возможно, во мне говорят гены моих предков. Мой отец, дед и прадед были профессиональными писателями и специализировались на историческом русском романе. Так сказать, Дюма отечественного разлива.

Со славой и популярностью отношения у них складывались по-разному. Больше всех в этом отношении повезло деду, который лично принимал участие в Гражданской войне на стороне красных. События своей ранней юности он позже описал в нескольких исторических романах, а поскольку спрос на литературу такого рода раньше был высоким, то его книги расходились по бывшему Союзу невиданными тиражами. Школьники писали по ним сочинения, а это говорит о многом. В общем, литература, которую ваял дед, была идеологически выдержанной и признавалась образцом для подражания.

Отец, созрев для творчества, начал ваять книги совершенно иного направления. Литература такого толка раньше называлась диссидентской. Нужно ли говорить, что на официальное признание отец никогда не рассчитывал? Правда, мне кажется, что помимо содержания, книги отца грешат еще одним серьезным недостатком: они не слишком талантливы. А вот книги деда, хотя сейчас его никто не переиздает из-за сменившегося политического курса, кажутся мне яркими и интересными. Парадокс! Кто бы мог подумать, что помимо правильных идеологических установок, в литературе требуется такая мелочь, как одаренность!

Я бесшумно прикрыл дверь и, не разуваясь, отправился на кухню. Есть хотелось ужасно, но я боялся разбудить жену. И не потому, что я такой хороший заботливый муж. Просто опасался выволочки.

Я вошел на кухню, окинул равнодушным взглядом огромный, почти тридцатиметровый простор, уставленный дорогой мебелью и нашпигованный современной техникой.

Хорошо зарабатывать я начал лет восемь назад. Помню, каким душевным потрясением стал для меня мой первый приличный гонорар, равнявшийся пяти тысячам долларов. Я держал в руках толстенькую денежную пачку, перебирал новенькие хрустящие бумажки и чувствовал себя, по меньшей мере, Крезом.

Что же я тогда купил?

Я напрягся.

Ну, да! Свою первую машину! Подержанный, но все еще симпатичный «опель»! Господи, как же давно это было!

Я открыл дверцу двухкамерного «Боша» и присел на корточки.

Самое вкусное моя жена почему-то прячет на нижней полке. Ага, вот что мне нужно: болгарская брынза, остатки малосольной семги, сырокопченая колбаска…

— Доброе утро.

Я выронил из рук палку колбасы, вскочил на ноги и обернулся. Позади стояла моя жена.

Знакомьтесь, гости дорогие. Ольга Ивановна Петербургская. Нет, это не кличка. Это моя фамилия, которую жена приняла вместо собственной после регистрации, как и полагается покорной супруге. Да-да! Вот какая у меня фамилия!

Эта фамилия когда-то стала псевдонимом моего прадеда, первого писателя в нашем роду. Родовая фамилия «Матушкин» показалась издателю не слишком презентабельной, и он придумал прадеду звучный псевдоним. С тех пор псевдоним крепко прирос к мужским представителям нашего рода, а настоящая фамилия как-то забылась, стерлась, полиняла и была выброшена на помойку.

— Привет, — ответил я неловко.

Жена прошлась по кухне и выключила чайник.

— Есть будешь?

— Буду, — ответил я и ногой захлопнул дверцу холодильника.

Но повернуться к жене спиной не осмелился. Наверное потому, что чувствовал себя виноватым.

Оля разговаривала со мной тоном сдержанного трагизма, которым хорошо воспитанные жены знаменуют возвращение блудного мужа, не ночевавшего дома. Насколько я помню, Оля вообще никогда не повышала голоса. Ее реакция на разные житейские драмы всегда однообразна, как смена времен года.

Вот и сейчас моя разлюбезная не стала обременяться повышенным тоном и ненормативной лексикой. Она так давит меня своим благородством и хорошим воспитанием, как не давит асфальтовый каток.

Хотя мне почему-то все это давно безразлично.

— Я ночевал на даче, — отчитался я.

— Да?

Опять-таки, никаких тебе нравоучений. Но было в ее тоне что-то такое, отчего я разозлился.

— Да, — отчеканил я. — Просидел за романом до половины первого. Потом лень было домой ехать. Вот и остался на даче.

— А позвонить не мог?

— Я думал, ты уже спишь.

Оля ничего не ответила. Подняла колбасу, валявшуюся на полу, и отнесла ее к раковине. Вытерла посудной тряпочкой, достала разделочную доску и начала нарезать палку тонкими ломтиками.

— Это правда, — сказал я безнадежно.

Она опять промолчала. И я не стал настаивать на своем оправдании.

Самое смешное то, что я действительно ночевал на даче. И действительно потому, что засиделся над книгой, которую скоро нужно сдавать.

Впрочем, не стану врать и прикидываться идеалом. Муж я далеко не образцовый, и походы налево у меня все еще иногда случаются. Хотя почему я оправдываюсь? Пусть мужчина, который не ходит налево, первым бросит в меня камень! Не скажу, что меня так сильно привлекают интимные приключения. Скорее, все происходит оттого, что я — человек слабохарактерный. Когда симпатичная и привлекательная дама начинает делать мне авансы, мне ужасно сложно от них отказаться. Ну, не могу я обидеть даму невниманием! Не верите? Ваше право.

Два года назад в моей жизни возникла прелестная девушка по имени Саша. Она принесла мне на рецензию свой роман, и я его послушно прочитал, хотя терпеть не могу давать отзывы о чужой работе. Роман был слабенький, наивный, со множеством исторических огрехов. Но у Саши были такие огромные голубые глаза, окаймленные такими длинными черными ресницами, что сказать ей правду у меня просто язык не повернулся.

— Неплохое начало, — выкрутился я дипломатично. — Работайте дальше. Возможно, напишите достойную книгу.

— Правда? — обрадовалась Саша.

— Возможно, — повторил я нейтральное дипломатичное слово.

— Спасибо!

Саша похлопала ресницами, глядя на меня испытующим взором, и спросила:

— Вы не пообедаете со мной?

Я закряхтел.

Спору нет, девочка прелестная, но я предпочитаю женщин от тридцати пяти и выше. Как я уже говорил, на интимные подвиги меня не особенно тянет, просто иду на поводу у женщин, которым я отчего-то приглянулся. Ну, а после исполнения обязательной программы хочется о чем-то поговорить. Поэтому охотнее всего я поддаюсь женщинам взрослым и, желательно, умным.

Саша выглядела несмышленышем, по недосмотру няни оказавшейся в гостиной среди старших. Милая девочка, неуверенно заглядывающая в глаза гостям.

— Благодарю, в другой раз, — ответил я неловко.

Сашино лицо вытянулось.

— Почему? — спросила она.

— Я занят, — ответил я уже холодней.

Не люблю, когда женщины становятся навязчивыми. Даже если они молоды и прелестны.

— Я вам не нравлюсь? — спросила Саша бесхитростно. И это меня добило. Вот как ответить на такой вопрос?

— Хорошо, давайте пообедаем, — согласился я, проклиная в душе свою слабохарактерность.

И обед плавно перешел в ужин.

Честно говоря, узнав, что Саше не двадцать, а тридцать лет, я сильно удивился. Но обрадовался. Дамский тридцатник находится гораздо ближе к моим сорока пяти. Женщины в тридцать лет — вполне сложившиеся люди, обладающие определенным жизненным опытом. Сашка в свои тридцать четко понимала, чего хочет в этой жизни, и для реализации этого плана ей потребовался я.

— Покажи издателю мою книгу, — говорит она мне время от времени.

— Рано, — отвечаю я. — Этот роман недостаточно хорош.

— Ты говорил, что он лучше предыдущего, — напоминает Сашка.

— Лучше. Но еще недостаточно хорош.

Сашка умолкает и садится за компьютер.

Иногда я думаю: почему она выбрала для себя именно литературную стезю, а не дорожку к попсовой карьере, например? Голоса нет? Фигня. Вытянут на спецэффектах. А все остальное в боекомплекте имеется: и милая мордочка, и хорошая фигурка, и острые зубки, и жесткая целеустремленность, и потрясающая работоспособность… Иногда я хочу задать ей этот вопрос, но смущаюсь. Мне кажется, что она может на меня обидеться.