Андраш Беркеши
УЖЕ ПРОПЕЛИ ПЕТУХИ
Где-то рядом играл патефон. Через распахнутое окно в комнату врывалось танго. Капитан Золтан Шимонфи сидел на спинке потертого кожаного кресла. Казалось, он слушал долетавшую в комнату музыку, пальцы отстукивали ритм танцевальной мелодии, между тем, незаметно для майора Ганса Мольке, Шимонфи пристально вглядывался в него. Немец — высокий, стройный, темноволосый — беспокойно шагал по комнате. У окна он остановился на одно мгновение и посмотрел на мокрые деревья парка.
Шимонфи вдруг остро ощутил горьковатый аромат осени, и ему стало грустно. Память воскресила их тогдашний разговор с женой. Он даже почувствовал, как дыхание Паулы коснулось его лица, как теплые ее слезы закапали на его ладони.
— Паула, милая, — прошептал он. — Успокойся.
Паула продолжала плакать, а Шимонфи не хотелось лгать ей.
— Ты согласен служить нилашистам? — спросила Паула.
— Я служу родине, Паула. Бог тому свидетель, я глубоко уважаю регента, но это уважение и привязанность…
Паула не дала ему закончить:
— Ты присягнешь на верность Салаши?! — Она с недоумением смотрела на мужа.
Шимонфи ответил уклончиво:
— Дорогая, послушай меня: если бы против нас на фронте стояли англосаксы, поверь, я, ни минуты не задумываясь, перешел бы на их сторону и до последней капли крови воевал бы тогда против немцев. Но в данной ситуации я не могу поступить так… Нилашисты тоже против русских, значит, мне нужно быть рядом с ними. Не могу иначе.
Через силу улыбнувшись, он продолжал:
— Нет, дорогая, бояться нечего. Кстати, Ганс Мольке официально назначен моим советником, он настолько верит мне, что… — Он умолк. Нет, это ей не положено знать.
— Что? — переспросила Паула. — Почему ты вдруг замолчал?
— После того как прапорщик Деак… — начал он неуверенно.
— Что там опять случилось с Табором?
— Собственно говоря, не случилось ничего, Паула. Просто мне неприятно говорить об этом…
— Я твоя жена, Золтан. А Габор не только твой друг, но и мой тоже. Я хочу знать, что с ним произошло.
Шимонфи опустился в кресло.
— Боюсь, ты неправильно поймешь меня.
— Не уходи от ответа, Золтан.
— Габор глупо попал под подозрение. Я даже не знаю, в чем его конкретно подозревают. Мольке открыл мне только, что это он попросил взять Габора на работу в следственную группу. Ну это понятно: так он будет постоянно на глазах, проще контролировать каждый его шаг.
— А ты предупредил Габора о грозящей ему опасности?
— Дорогая… Хотя Габор и мой друг, но я все равно не имею права это сделать. Я солдат. Я связан присягой… обязан хранить тайну.
— Ты, Золтан, прилежно отрабатываешь свой хлеб. Ты продолжаешь настаивать, чтобы я уехала к Эльзе в Винернойштадт?
— Я за тебя боюсь, дорогая, и потому прошу: уезжай. Впереди тяжелые дни…
— Я поняла. Все в порядке, Золтан. Что ж, ты сам так пожелал…
Двадцатого октября Паула уехала…
…Шимонфи стряхнул с себя паутину воспоминаний. Мольке по-прежнему расхаживал по комнате, по-прежнему играл патефон за окном. К своему удивлению, Шимонфи заметил, что теперь в комнате находится еще и Таубе. Он никак не мог вспомнить, когда же тот вошел. Таубе, высокий мускулистый молодой парень в черном шерстяном пуловере до подбородка, плотно облегающем его мускулистое тело, уставился безразличным взглядом на противоположную стену. Шимонфи не любил Таубе. Будь его власть, он уже давно предупредил бы Габора Деака, чтобы тот был поосторожнее со своим ординарцем: этот молчаливый служака по указанию Мольке постоянно шпионит за Табором.
Но Шимонфи ничего не сказал об этом Деаку, оправдавшись перед самим собой все той же ссылкой на служебную тайну и военную дисциплину…
Он размял в пальцах сигарету и закурил. Шимонфи пришло в голову, что три недели назад, когда они впервые увидели друг друга, Таубе совершенно в такой же вот позе стоял, уставившись в никуда. Шимонфи вспомнил просьбу Мольке: «Прикомандируйте рядового Таубе к прапорщику Деаку, господин капитан. Приказ о его перемещении, насколько мне известно, уже прибыл».
Шимонфи не понравилось это распоряжение, и он сразу сказал об этом майору.
— Назначить парня денщиком к господину прапорщику, конечно, можно, но я не согласен с вашим распоряжением. Прапорщик Деак честный человек. Я могу поручиться за него.
Позднее, обдумав происшедшее, Шимонфи пришел к выводу, что германская секретная служба раскинула паутину своей агентуры широко, во всех слоях венгерского общества — от кабинета премьер-министра до армии, включая рядовых солдат. Шимонфи нынешнее положение вещей казалось чуть ли не личным оскорблением, и это определяло его отношения с Мольке.
Звуки долетавшей из-за окна танцевальной мелодии вдруг сделались громче. Мольке остановился.
— Вы слышите, господин капитан? — понизив голос, сказал он, и Шимонфи ощутил в его тоне раздраженность.
— Деак любит музыку, — выпустив изо рта струйку дыма, равнодушно отвечал он.
— Но замечу, здесь у нас не ночное увеселительное заведение, а резиденция Особой следственной группы генерального штаба.
Шимонфи подмывало ответить ему какой-нибудь колкостью, но на это не осталось времени, потому что в комнате снова раздался голос Таубе:
— Прошу простить, господин майор. Патефон включил я. А господин прапорщик Деак, он еще вообще не возвращался домой.
— Как? — удивленно воскликнул Мольке и, подойдя ближе, остановился прямо перед капитаном Шимонфи. — Такие вольности возможны только у вас, в венгерской армии, дорогой Шимонфи! — Он взглянул на часы. — Восемь тридцать, а господин прапорщик все еще изволят где-то развлекаться.
Шимонфи посмотрел на замшевые туфли майора. Наверное, шил на заказ. У сапожника Арани. Такую пару из тысячи он узнает по покрою. По крайней мере, немцы хоть научатся у нас одеваться со вкусом. Резко вскинув голову, он сказал:
— Вы же сами вчера вечером попросили меня, — подчеркнул он слово «попросили», — дать Габору Деаку какое-нибудь задание до утра. Вот я и отправил его в Веспрем, откуда он пока еще не возвратился.
В лицо плеснула прохлада раннего утра. Шимонфи вздрогнул.
— Послушайте, Таубе, да закройте же вы наконец окно!
Рослый белокурый ординарец Деака повиновался.
— И сходите в комнату прапорщика, — приказал Мольке, — да вышвырните ко всем чертям эту его адскую машину.
Таубе кивнул головой, пошел к двери. Шимонфи, оставшись с Мольке вдвоем, сказал:
— Я хотел вас попросить, господин майор, чтобы в дальнейшем вы в присутствии ординарцев не читали мне нравоучений.
Мольке, иронически усмехнувшись, поклонился.
— Прошу прощения, дорогой Шимонфи. Я тоже хотел бы вас попросить кое о чем. — Он небрежно сунул руку в карман, слегка прислонился плечом к стене. — Если вы не согласны с моими приказами, направляйте ваши возражения начальнику генштаба, по официальным служебным каналам.
Шимонфи встал, раздавил недокуренную сигарету в фарфоровой пепельнице.
— Вы мне не командир, господин майор, а поэтому вы мне не можете отдавать приказы. Вы всего только мой советник.
— Полномочный советник.
Вошел Таубе, и Шимонфи снова ничего не мог сказать майору в ответ.
— Господин майор, — доложил ординарец, — прибыл господин полковник Герман. С ним еще какой-то венгерский офицер.
Мольке надменно улыбнулся.
— Знаю. Для этого я и пригласил вас сюда, господа.
— И господина Таубе тоже? — спросил Шимонфи с легкой иронией.
Мольке утвердительно кивнул головой.
— Да, и его тоже. — Посмотрев в упор на Шимонфи, он продолжал: — Вы передали Деаку материал на Ференца Дербиро?
Капитан Шимонфи помедлил с ответом, и Мольке понял, что разговор о служебных делах капитан не хочет вести при Таубе.
— Можете спокойно говорить, — заметил он. — Таубе тоже интересует это дело.
Венгерский капитан пожал плечами.
— Передал. Еще вчера утром.
— А донесение наружного наблюдения получили?
— Был туман, и «наружники» не смогли вести наблюдение за машиной Деака. Возле Эрда они попросту потеряли его.
Вошел полковник Герман вместе с венгерским офицером. Шимонфи машинально взял под козырек, но затем, поправившись, поднял на немецкий манер вверх руку, слегка вытянув ее вперед и одновременно внимательно разглядывая полковника. Это был плотный мужчина, среднего роста, слегка лысеющий, с продолговатым лисьим лицом и седеющими усиками под курносым носом. За пенсне виднелись прозрачные голубые глаза. Сопровождавший его венгерский офицер, подполковник Карой Мадяри, был полной противоположностью Герману: огромного роста, грузный мужчина в зеленовато-сером мундире, туго натянутом на его огромное тело и готовом вот-вот лопнуть по швам. Он колюче посмотрел из-под густых черных бровей на Шимонфи, но тот выдержал пристальный взгляд нилашистского генштабиста. Мадяри, повернувшись всем корпусом, перевел взгляд на Мольке, когда тот резким, громким голосом начал докладывать:
