Рэй Брэдбери
Сегодня очень холодно, Диана
Годы все шли. И вот после стольких лет дождей, снегов и туманов, ласкавших каменную плиту с именем Дианы Койл на голливудском кладбище, Клив Моррис пришел в просмотровый зал. На улице лил дождь, а он сидел в кресле и взирал на нее.
Она была здесь, на экране. Ее стройное, лениво-грациозное тело, ослепительно рыжие волосы и сияющие зеленые глаза.
И Клив подумал: «Ты не замерзла там, Диана? Ведь сегодня такая холодная ночь. И дождь, не просочился ли он к тебе? Подточили ли годы бронзовые стенки места твоего последнего упокоения, или ты все еще прекрасна?»
Он смотрел, как она скользит по экрану, слушал ее смех, и навернувшиеся на глаза слезы превращали ее в размытое пятно.
«А тут сегодня так тепло, Диана. Ты здесь и согреваешь меня своим присутствием, хотя все это только иллюзия. Тебя зарыли в землю три года назад, и теперь охотники за автографами осаждают других актрис».
Как он может так обращаться к ней? Ведь она не давала ему ни малейшего повода. Но, с другой стороны, к ней все испытывали одно и то же чувство: все ее любили и все ненавидели за то, что она так всеми любима. Но, может, ты любил ее больше, чем другие.
Ты? Да кто ты такой вообще? Она едва замечала тебя. Клив Моррис — дежурный сержант на проходной, на два часа в день приставленный к открывающей двери кнопке, а остальные шесть часов слоняющийся по гулким этажам киностудии. Она с тобой почти не была знакома. Да и что было-то? Всегда одно и то же: «Привет, Диана», «Привет, сержантик!» и «Доброй ночи, Диана» вслед прошуршавшему по ступенькам длинному вечернему платью и брошенному вполоборота, через матовое плечо: «Пока, сержантик. Веди себя хорошо».
Три года назад. Клив плавно погружался в воспоминания. Часы на руке прозвонили восемь. Киностудия затихла и стала гасить огни один за другим. Завтра здесь снова забурлит жизнь. Но сегодня он хочет остаться с Дианой Койл наедине. В проекционной будке сзади возится с кассетами Джеми Винтерс — кинооператор из студии А-1.
Итак, вы здесь, вас только двое в этом ночном зале. Экран мигнул, на секунду исказив прекрасное лицо. Потом мигнул еще раз (это уже начало раздражать). Потом мигнул еще дважды, но дальше фильм пошел нормально. Просто бракованная копия. Клив поглубже уселся в кресло и полностью ушел мыслями туда, на три года назад, в тот же самый час, в тот же самый день того же месяца… только три года назад… тот же час… дождь, льющий с черного неба… три года назад…
В тот вечер дежурил Клив. Лица входящих были залиты дождем, и на него никто не смотрел. Он чувствовал себя как смотрительница зала в музее, которую давно уже никто не замечает. Так, приставка к дверной кнопке.
— Добрый вечер, мистер Галдинг.
Р. Дж. Галдинг на секунду задумался и решительно отверг приветствие коротким жестом затянутой в серую лайку кисти.
— Добрый ли? — с сомнением покачал он большой седовласой головой. Продюсеры, они все такие.
Дз-зинь! Дверь открывается. Ба-бац! Захлопнулась.
— Добрый вечер, Диана!
— Что? — Темная ночь, из которой она вошла в студию, украсила на прощание прекрасное лицо десятками сверкающих драгоценными камнями капелек. Как ему хотелось бы сцеловать их — каждую по отдельности. У нее сегодня такой растерянный, такой одинокий вид. — А, это ты, Клив, привет. Сегодня пашем допоздна. Надо добить эту проклятую картину. Ох, черт, как я устала!
Дз-зинь! Дверь открывается. Ба-бац! Захлопнулась.
Он смотрел ей вслед, задержав дыхание, чтобы сохранить подольше для себя запах ее духов.
— А-а, сыщик! — раздался над ухом чей-то голос. С иронической улыбкой на него смотрел красавчик Роберт Деним. — Ну, открывай двери, деревенщина. И кто додумался доверить тебе такую сложную работу? Ты слишком легко поддаешься обаянию, бедняжка.
Клив холодно взглянул на него:
— Но ведь она ушла от вас? Навсегда?
Лицо Денима исказилось и сразу утратило всю свою привлекательность. Он не ответил, но одного взгляда ему в глаза Кливу хватило, чтобы убедиться, что он не ошибся. Роберт рванулся к двери и, схватившись за ручку, дернул.
Клив, сложив руки на груди, молча смотрел на кнопку. Деним выругался и развернулся, рука в перчатке непроизвольно сжалась в кулак. Клив усмехнулся и нажал на кнопку. Усмешка была такого рода, что вся ярость актера мгновенно испарилась, он еще раз дернул за ручку, дверь открылась, и он шагнул в темный коридор.
Через несколько минут вошел, отряхиваясь от дождя, Джеми Винтерс и с места в карьер начал жаловаться:
— Эта Диана Койл — та еще штучка, это я тебе говорю, Клив. Она хочет, чтобы я поздним вечером ухитрился ее снять так, чтобы она выглядела свеженькой двадцатичетырехлетней девочкой! Уф, ну и работка мне предстоит!
Вслед за Винтерсом появились Джордж Кролл и Талли Дархэм, всегда буквально висевшая на нем, чтобы Диана на него не покушалась. Но было уже поздно: по лицу Джорджа было видно, что он готов, а по лицу Талли — что она знает об этом, но все еще не хочет поверить.
Ба-бац!
Клив проверил список, чтобы убедиться, все ли занятые сегодня в ночной смене пришли. Все. Он позволил себе расслабиться. Все это один большой мрачный улей, а Диана — королева пчел, вокруг которой суетятся остальные. Студия станет работать допоздна, и все будет лишь для нее: прожектора, статисты, музыка, шумы и всеобщее внимание. Клив закурил сигарету, откинулся на спинку стула и, слегка посмеиваясь над собой, погрузился в мечты.
«Диана, а давай вдвоем купим маленький домик в Сан-Фернандо, который будет каждый год смывать разливом, зато потом, после паводка, луга запестрят прекрасными цветами. С тобой, Диана, даже во время наводнения, я буду счастлив в нашем маленьком каноэ. Мы станем собирать цветы, сено, греться на солнце, и да снизойдет на нас покой в долине счастья, Диана».
Клив слышал только стук капель в окно, отдаленные раскаты грома да тиканье часов, с упорством термита прогрызавших дыру в тишине.
Тиктиктиктик…
Отчаянный вопль, эхом отдавшийся в гулких коридорах, выдернул его из-за стола. В дверь ввалилась сценаристка и, шатаясь, прислонилась к стене, что-то несвязно бормоча. Клив схватил ее за плечи, и женщина завопила:
— Она мертва! Она мертва!
Часы снова заладили свое тик-тик-тик.
За окном полыхнула молния; по спине Клива пробежал холодок. У него засосало под ложечкой от страха произнести тот единственный вопрос, который он был обязан задать. Вместо этого он, оттягивая неизбежное, тщательно запер входную дверь и методично проверил все окна — закрыты ли. Закончив, он обернулся и увидел, что женщина лежит на столе и ее сотрясает крупная дрожь, словно старую машину, в которой сломалось несколько деталей и она вот-вот разлетится на куски.
— Только что… В двенадцатом павильоне… — выдохнула она. — Диана Койл.
Клив бежал по пустынным темным коридорам студии и слышал лишь эхо своих шагов, далеко разносившееся по гулким павильонам. Наконец впереди вспыхнули яркие прожектора: двенадцатый павильон. Люди, окружившие съемочную площадку, потрясение застыли без движения.
Он вбежал в круг и с бьющимся сердцем взглянул на пол.
Она была самой красивой женщиной, которая когда-либо умирала.
Серебряное вечернее платье расплескалось вокруг нее маленьким озерком. Пять ярко-красных жучков ногтей сверкали на откинутой руке.
Все прожектора были устремлены на нее и пытались своим жарким светом хоть немного согреть ее такое холодное тело. «И мою кровь тоже! — мысленно взмолился Клив. — Согрейте и меня, прожектора!» Все вокруг застыли, словно на фотографии. Первым заговорил нервно мнущий сигарету Деним:
— Мы снимали очередной дубль. И вдруг она упала.
И… и все.
Талли Дархэм, заливаясь слезами, слепо бродила по площадке и всем и каждому рассказывала:
— Мы думали, это просто обморок! Я сразу достала нюхательную соль!..
— Соль не помогла, — добавил, нервно затягиваясь, Деним.
Первый раз в своей жизни Клив прикоснулся к Диане Койл.
Но было слишком поздно. Что за радость коснуться мертвой плоти… Тебе не улыбнутся в ответ и не свернут зелеными глазами.
Клив потрогал ее и сказал:
— Ее отравили.
Слово «отравили» взметнулось сквозь приглушенный говор на площадке и свет прожекторов под крышу павильона и вернулось оттуда гулким эхом.
Джорджа Кролла трясло.
— Она… Она выпила… Там есть ящик с лимонадом… всего пару минут назад… Может быть…
Клив машинально подошел к стойке с бутылками соков и лимонада. Он понюхал одну из бутылок и, старательно обернув ее носовым платком, отставил в сторону.
— Прошу никого ее не трогать.
Пол пружинил, как резиновый.
— Кто-нибудь видел, чтобы до этой бутылки дотрагивался кто-то еще до того, как Диана пила из нее?
