- Вы видели своего свекра в тот день?
- Нет. Последний раз я встречалась с ним накануне. После обеда мы пили у него кофе.
- Но в день смерти вы его не видели?
- Нет. Правда, я ходила на его половину - Роджер вспомнил, что забыл там свою любимую трубку. Но она лежала на столике прямо в прихожей, поэтому мне не пришлось беспокоить старика. Он любил подремать после шести часов.
- Когда вы услышали о приступе?
- Сюда примчалась Бренда. В половине седьмого или минутой-двумя позже.
Как я уже знал, вопросы эти ничего не значили для Тавернера - но теперь я видел, как пристально изучает инспектор сидящую напротив него женщину. Он задал ей еще несколько вопросов, касающихся характера ее работы. Клеменси ответила, что занимается расследованием радиационных эффектов атомного распада.
- Значит, вы работаете над атомной бомбой?
- Нет. Институт занимается изучением воздействия радиации на живые организмы.
Закончив разговор, Тавернер поднялся и выразил желание осмотреть эту часть дома. Клеменси казалась несколько удивленной, но повела нас по комнатам безо всяких возражений. Спальня со сдвоенными, покрытыми белыми покрывалами кроватями и минимальным количеством незамысловатой мебели напомнила мне то ли больничную палату, то ли монастырскую келью. Обстановка ванной комнаты отличалась такой же простотой и скромностью: ни туалетного столика с набором косметики, ни роскошных приспособлений для пользования душем. Кухня была пуста, безукоризненно чиста и оборудована различными агрегатами практического назначения. Потом Клеменси распахнула перед нами очередную дверь со словами:
- А это кабинет моего мужа.
- Входите, - раздался голос Роджера. - Входите, пожалуйста.
Я незаметно облегченно вздохнул. Царящая в этой половине дома атмосфера безупречной чистоты и аскетизма действовала на меня угнетающе. Эта же комната в полной мере отражала своеобразный характер хозяина. Здесь находился огромный круглый стол, заваленный бумагами, старыми курительными трубками и щедро посыпанный пеплом. У стола и стен стояли старые, потрепанные кресла. На стенах висели пожелтевшие от времени групповые фотографии (класса, крокетной команды, воинского подразделения), а также акварели, изображавшие пустыни и минареты, парусники, море и закатное небо. Так или иначе, это была приятная комната, принадлежавшая приятному, благожелательному и общительному человеку.
Роджер неуклюже разливал в стаканы вино из графина, одновременно смахивая на пол с одного из кресел книги и бумаги.
- Не обращайте внимания на беспорядок. Я тут все перевернул вверх дном. Разбираю бумаги. Скажите, когда хватит.
Инспектор от вина отказался. Я - нет. Роджер направился ко мне со стаканом, повернув при этом голову к Тавернеру:
- Вы должны извинить меня. Я в совершенно растрепанных чувствах.
Он оглянулся почти виновато, но Клеменси в комнате уже не было.
- Она замечательная, - сказал Роджер. - Я говорю о жене. Все это время она держалась великолепно - просто великолепно! Я бесконечно восхищаюсь этой женщиной. А ведь ей приходилось трудно, ужасно трудно до того, как мы поженились. Позвольте мне рассказать вам. Ее первый муж был отличный парень, со светлой головой - но с очень слабым здоровьем... туберкулез. Он занимался какими-то важными исследованиями - кажется, в области кристаллографии. Парень работал как зверь, получал какие-то гроши, но отступать не собирался. Клеменси буквально батрачила на мужа, содержала его и все время знала - он не жилец на этом свете. Но никогда не жаловалась - ни разу не позволила себе ни малейшего проявления слабости. И всегда говорила, что совершенно счастлива. Потом ее муж умер, Клеменси ужасно страдала. В конце концов она согласилась выйти за меня. Я был рад подарить ей хоть немного покоя и счастья. Я не хотел, чтобы Клеменси продолжала работать, но она посчитала недостойным бросать работу в военное время; да и сейчас, кажется, не собирается покидать институт. Но она прекрасная жена - самая прекрасная из всех, какие когда-либо существовали. Боже, как мне повезло! Ради нее я готов на все.
Тавернер вежливо покивал. Потом (в который раз за сегодня) принялся задавать собеседнику традиционные вопросы.
Когда Роджер впервые услышал о начавшемся у отца приступе?
- За мной прибежала Бренда. Отцу стало плохо... Она сказала, что у него начался приступ удушья. Всего за полчаса до этого я сидел у своего милого старика, и он был в полном порядке. Я помчался к нему. Он лежал с посиневшим лицом и задыхался. Я бросился вниз, к Филипу. Тот позвонил доктору. Я... мы ничего не могли сделать. Конечно, тогда мне и в голову не могло прийти, что все это обернется такой нелепостью... Нелепостью? Я сказал "нелепостью"? Боже, какое неуместное слово!
С некоторым трудом мы с Тавернером выбрались из перенасыщенной эмоциями атмосферы кабинета Роджера и наконец обнаружили себя снова стоящими у дверей на верхней лестничной площадке.
- Да-а, - протянул Тавернер. - Какой разительный контраст с младшим братцем. - И добавил ни с того ни с сего: - Любопытная вещь, эти комнаты. Могут много чего порассказать о своих хозяевах.
Я согласно кивнул, и Тавернер продолжал:
- И какие любопытные супружеские пары иногда составляются, не правда ли?
Я не понял, кого он имеет в виду: Клеменси с Роджером или Филипа с Магдой. Его слова легко можно было отнести и к тем и к другим. И все-таки оба этих брака можно было расценивать как счастливые. Во всяком случае, Роджер и Клеменси безусловно счастливы друг с другом.
- Он не похож на отравителя, как ты считаешь? - спросил Тавернер. Конечно, трудно судить наверняка. Его жена больше отвечает представлению об убийце. Безжалостная женщина. Может быть, слегка помешана.
Я согласно кивнул.
- Но вряд ли она стала бы убивать человека только потому, что не одобряет его жизненных целей и образа жизни. Возможно, если она действительно ненавидела старика... Но разве кто-нибудь совершает убийство из одной только ненависти?
- Да, мало кто, - сказал Тавернер. - Во всяком случае, я с такими никогда не сталкивался. Но, бог знает, сможем ли мы раздобыть когда-нибудь хоть какие-нибудь доказательства...
8
Дверь, ведущую в противоположное крыло здания, открыла горничная. Она поглядела на Тавернера испуганно и одновременно чуть презрительно.
- Вы хотите видеть миссис?
- Да, если можно.
Горничная провела нас в просторную гостиную и вышла.
Размеры этого помещения в точности повторяли размеры находящейся прямо под ним гостиной Филипа. Вся мебель здесь была обита кретоном веселой расцветки, на окнах висели полосатые шелковые занавески. Мое внимание привлек портрет над каминной полкой - не только потому, что он явно принадлежал кисти мастера, но и потому, что изображал человека необычайно притягательной внешности. Портрет сгорбленного старика с черными пронзительными глазами. Голова его в черной ермолке была сильно втянута в плечи, но холст буквально дышал жизненной силой и энергией этого человека, сверкающие глаза которого, казалось, неотрывно следили за мной.
- Это он и есть, - сообщил инспектор Тавернер. - Портрет кисти Аугустуса Джона. Сильная личность, да?
- Да, - согласился я и почувствовал - в этом случае односложного ответа недостаточно.
Я понял, что имела в виду Эдит де Хэвилэнд, когда говорила: "без Аристида в доме стало пусто". Это был настоящий "кривой человечек", построивший настоящий "кривой домишко", и без него "кривой и убогий домишко" потерял свой смысл.
- А вот портрет его первой жены кисти Сарджента, - указал Тавернер.
Я принялся рассматривать холст, висевший в простенке между окон. Манера исполнения портрета отличалась свойственной Сардженту жесткостью линий. Длина лица была, как мне показалось, несколько преувеличена - так же, как и некоторая его "лошадиность'. Потрет типичной английской леди из высшего провинциального общества. Красивое лицо, но несколько безжизненное. Абсолютно неподходящая жена для маленького деспота, криво усмехающегося над каминной полкой.
Дверь открылась, и в гостиную вошел сержант Лэмб.
- Я сделал все возможное, сэр, - доложил он. - Слуги молчат.
Тавернер вздохнул.
Сержант вытащил из кармана блокнот и, стараясь не привлекать к себе внимания, устроился в кресле в глубине комнаты.
Дверь снова открылась, и в гостиную вошла вторая жена Аристида Леонидиса.
Чрезвычайно дорогое черное платье с глухим воротом и длинными рукавами очень шло женщине. Ее заурядное симпатичное личико обрамляли довольно красивые каштановые волосы, уложенные в чересчур замысловатую прическу. Миссис Аристид Леонидис была тщательно напудрена, нарумянена и накрашена, но я сразу понял, что она недавно плакала. Шею ее украшало ожерелье из очень крупного жемчуга, правую руку - перстень с огромным изумрудом, а левую - перстень с таким же огромным рубином.
