Ногу его разнесло, раздуло как бревно. Рану обметало по краям зловещим фиолетово-розовым налетом. Налицо были все признаки начинающегося заражения крови.
Антон сделал ему очередную перевязку, закрепил ногу лубком, теперь сработанным уже добротно, и твердо заявил:
– Все. Идем в поселок. И не смей мне даже заикаться про этого твоего поганого вавуха! Этот номер у тебя больше не пройдет.
– Мне нельзя в поселок, – после долгой паузы ответил Чеботарь. – Никак невозможно.
– Почему? – удивленно вскинул брови Антон.
– Ни за что нельзя, понимаешь?.. Ищут меня.
– Кто ищет? Почему?
– Тут, Антоха, понимаешь, такое дело. В общем, набрехал я тебе. Все наврал.
– Что наврал-то?
– Да про Витька…
– Не понял.
– Да сам я, понимаешь, Генку-то пришил. Сам! И не когда-то там, а совсем недавно. Три дня назад. Прямо там, у зимовья, где мы с тобой ночевали. Повздорили мы крепко. Узнал он с моих же слов, я же сам по пьянке ему и раскололся, что корешок от него в прошлом году заныкал. У нас же до того всегда все было поровну. А тут меня как кто-то за руку дернул. Уж такой байговый корень попался! Не панцуй, а сказка! Двести грамм с лихвою! Лет полста ему без малого! Ну вот я и не стерпел, припрятал корешок, значит. А он, хорек, прознал и взбеленился. Попер на меня буром, да еще и с топором, дубина. Слово за слово, сам знаешь, по дури-то оно всегда так и выходит, взял я его на перышко, подрезал. Не хотел, но так уж вышло. Повернулось так, въезжаешь? Или я, или он. Да там и схоронил его. Недалеко. Потом резво ноги сделал, пока на могилку никто не наткнулся. Надумал к ульчам [22] на Самаргу [23] податься. У них бы, глядишь, и отсиделся.
Чеботарь замолчал. В его широко открытых глазах застыло напряженное ожидание.
– Неужели в тайге так просто найти могилу человека? – тщательно подбирая слова, проговорил Антон. – Да и кто твоего Витька искать-то стал бы?
– Да завтра-послезавтра мужики с Генкой на зимник заявились бы. Они хватились бы его. Ну и чего я им наплел бы тогда? Был, да сплыл, так? Все одно бы не поверили. Заподозрили бы неладное. Искать стали. Они же знали, что мы вдвоем их ждать будем. Так было с ними уговорено. Придут, мол, и всем скопом на зюбряка [24] на дальние солонцы [25] повалим. Да пусть и поверили бы они в мою мохнатую брехню, а дальше что? Рано или поздно, но на него обязательно наткнулись бы. Это только вам, городским, кажется, что в тайге прячь все, что только хочешь. А вот хренушки! Здесь все доподлинно известно. Любой проныра местный в два счета самую малость отыщет. А Витек-то – не малость. С меня ростом.
– А ватник?
– А чего ватник? Сам я его и забросил на осину, когда понял, что ты всерьез в поселок лыжи навострил. Улучил момент, пока ты дровишки на хату таскал, и закинул. Никак нельзя мне было тебя отпускать. Ты же где-то про меня точно языком бы ляпнул.
– А зачем ты, спрашивается, вообще тогда, на реке, ко мне подвалил? Ведь спокойно мог пройти мимо.
– Я сперва так и думал, да вот не удержался. Можешь не верить, но страсть как захотелось к кому-то прислониться хотя бы на время. Прямо как магнитом потянуло. Вот и решил – невелика беда. Посижу, погреюсь у чужого костерка. Консерву пожую, словцом коротким перекинусь да попилю себе дальше. А тут дрянь эта навалилась!..
– Опять ты за свое? Я же тебя предупреждал?!
– А тут как хочешь. Хоть верь, хоть не верь, а я ж ее все одно у речки как тебя видел. Вот и струхнул, что одного меня она в момент прищучит. Орочоны-то много всякого про нее болтали. И о загубленных охотниках. Были случаи. Да и не раз. Не Витька, конечно, а других-то мужиков задрала эта стерва до смерти…
– Так, все! – жестко оборвал его Антон. – Хорош мне на уши навешивать. Я тебя, гада, точно придушу, если ты мне опять начнешь свои бесконечные сказочки рассказывать. Я уже ими сыт по горло. Понял? Язык прикуси и готовься. Через полчаса выходим.
Лоб Чеботаря опять покрыла густая испарина. Он задышал шумно, с присвистом, обессиленно откинулся на спину. Видно было, что его снова начинает жестоко ломать и трясти в лихорадке.
«Вот артист, бляха муха! – с трудом ворочал мозгами осоловевший от усталости Антон. – Это что же получается? Значит, он передо мной тут все время комедию ломал, а я как последний идиот за ним по тайге таскался! Получается, что это не я его, а он меня все это время за полного дурака держал».
Чувство жгучей обиды на крученого, изворотливого мужика вмиг захлестнуло его, пронизало насквозь. Кулаки сжались. Ядреный изощренный матерок готов был сорваться с языка. Он бросил наполненный злостью взгляд на побледневшее, изрезанное как-то вдруг неожиданно проявившимися глубокими старческими морщинами лицо Чеботаря, явно страдающего от жуткой боли, да так и застыл с открытым ртом, хватая воздух обветренными губами.
– Ты как? Слышишь меня, а? – через несколько минут озабоченно спросил Антон, нагнувшись над мужиком, разметавшимся на лапнике.
Злость его растаяла без остатка, как будто ее и не было.
– Слышу, – слабым тонким голоском отозвался Чеботарь.
– Давай-ка поднимайся потихоньку, батя, слышишь? Давай-давай. Идти нам надо. Пока ты не отрубился окончательно. Я ж тебя тогда, лося здоровенного, ни за что до поселка не допру.
– Да нельзя мне туда, – еще раз робко попытался возразить Чеботарь. – У меня же один срок-то уже есть. За драку по малолетке. А теперь точняк по полной намотают.
– Но это все же лучше, чем здесь загнуться, – терпеливо урезонил его Антон. – Поднимайся, слышь? Вставай-ка! Идти надо.
– Да нельзя же мне, – все еще пытаясь сопротивляться, но уже совсем робко возразил Чеботарь.
Из его остекленевших от невыносимой боли глаз вдруг хлынули слезы и ручьями покатились по синюшным впалым щекам, по жесткой белесой щетине подбородка.
– Мне же шестьдесят уже стукнуло. Я сгнию там, на зоне, у хозяина! Подохну, понимаешь?! Мне же никогда оттуда не выбраться!
– Ну, хватит. Все. Успокойся. Вставай, говорю, поднимайся, – теряя терпение, настаивал на своем Антон. – Давай же, батя, ну, я тебя прошу. У нас же времени в обрез. Держи вот. Я костыли тебе вырезал.
Понемногу развиднелось, развёдрилось. Бледно-розовый малахольный солнечный диск вылез, вылупился наконец-то из сивых косматых туч, завис над тайгой измученной затяжным ненастьем, робко и раздумчиво трогая ее своими еще малосильными нежаркими лучами. Она задышала. Начала оживать чистыми безмятежными птичьими трелями, тихим переливчатым звоном ручьев, оседающих в русло.
– Слушай, батя, – прохрипел Антон, подсаживаясь, поудобнее перекладывая, пристраивая на своем плече тяжеленную обессилевшую руку Чеботаря. – А ведь ты меня там, на речке, и завалил бы, да, если бы я наотрез отказался с тобой идти? Я же ведь действительно мог трепануть о тебе в поселке.
– А не знаю, паря. Ей-богу, не скажу.
– Ну, спасибо, что не соврал. – Антон криво усмехнулся и замер, чутко прислушавшись.
Почудилось ему, что где-то далеко позади, в вечном сумраке хмурых вековых кедрачей прозвучал, прорезал томную лесную тишину визгливый звериный крик, переполненный лютой неутоленной ненавистью.
Куда глаза глядят В жестком цейтноте. – В цепких лапах урагана. – Ночевка в дупле. – Исчезновение Чеботаря. – Возвращение в пещеру. – Талисман в руках. – Встреча с новым незнакомцем. – На прицеле у чухонца
Надрываясь, надсаживаясь, они продирались с сопки на сопку по коварным каменистым осыпям, заросшим густым, пружинящим под ногами кедровым стлаником. С каждым пройденным километром Чеботарь все больше сдавал. Поначалу он еще что-то жалко мычал в ответ на вопросы Антона о самочувствии, а потом и вовсе потерял дар речи. Его дыхание перешло в какой-то неровный, прерывистый, свистящий сип. Плечи потеряли упругость и обмякли, ноги подкосились, подбородок безвольно уткнулся в грудь. Он выпустил из рук костыли и повис на Антоне всей своей тяжеленной стокилограммовой тушей.
Какое-то короткое время Антон еще пытался ценой неимоверных усилий продвигаться вперед с непосильной ношей, но вскоре так называемая дорога в очередной раз потянула в гору. Тут он не выдержал чудовищного напряжения и сдался.
Антон отплевался, отлежался, размазал пот по лицу. Все еще стараясь не поддаваться подступающей безнадеге, он рывком поднялся на ноги и огляделся. На душе сразу кошки заскребли. Солнце опять растаяло. Растворилось. Как будто его и не было! Куда ни кинь взор – одна только однотонная слепящая небесная стынь.
Кругом, насколько хватало глаз, сплошным ковром темнела бескрайняя тайга. Он попробовал было привязаться к местности, но, к ужасу своему, обнаружил, что не в состоянии это сделать. Знакомая лысая вершина Синей сопки куда-то запропастилась, как будто ее корова языком слизала. Несколько минут Антон отчаянно таращился вкруговую, но ни одного знакомого ориентира на глаза так и не попалось. Совершенно никакого! Ни единого!
Во рту пересохло. Его бросило в мандраж, когда он вдруг осознал, что скоро, буквально через час-два, начнет смеркаться. А там, не успеешь оглянуться, накроет тайгу непроглядная кромешная темнота. Если даже по каким-то лесным приметам ему удастся в ближайшее время определить стороны света, то он все равно уже не успеет найти потерянную дорогу в поселок. Да и дорог-то тут никаких нет!
