– А я знаю, – выдохнула Вера. – Он на чердаке прячется.
– Зачем? – округлила свои синие, такие похожие на Стасовы глаза тетя Оля.
– Уезжать не хочет.
– Да как он… да я ему… – Слезы потекли еще обильнее, но теперь это были слезы облегчения. – Ну, я ему задам!
И тетя Оля, утирая мокрое лицо, бросилась к дому, где прятался Стас. Вера проводила ее взглядом, а когда женщина скрылась в подъезде, повернулась к подруге и не узнала ее. Шура была сама на себя не похожа. Ее некрасивое, но довольно приятное лицо обычно было приветливым, сейчас же на нем застыло такое злобное выражение, что оно казалось отталкивающим. Круглые щеки алели, пуговичный нос заострился, а небольшие каре-зеленые глаза смотрели на Веру с ненавистью.
– Предательница… – процедила она сквозь зубы. – Стукачка…
– Шур, ты чего обзываешься? – испуганно спросила Вера.
– Зачем ты Стаса заложила? Подруга, называется. Он тебе по секрету, а ты… Стукачка и есть!
– Но тетя Оля плакала… Мне стало ее жалко…
– Из-за тебя Стаса увезут! – закричала Шура. – Если бы не ты… – Она закашлялась, подступившие к горлу слезы мешали дышать. – Ты мне больше не подруга, слышишь? Не желаю тебя знать! Опарыш!
И, развернувшись на стоптанных каблуках, унеслась, ни разу не обернувшись. Да и зачем оглядываться? Она и так знала, что увидела бы, посмотрев назад, – Вера совершенно точно плачет, низко опустив свою белобрысую голову и вздрагивая худым тельцем. Шура часто видела ее в таком состоянии, и сердце ее всегда сжималось от жалости, а единственным желанием было – защитить несчастное создание от враждебного мира. Но сегодня Шура не испытывала жалости, и враждебность к Вере проявила именно она… А все из-за Стаса! Невыносимо было думать о том, что теперь он будет далеко, вот и сорвалась на бедную Веру. «Погорячилась, – вынуждена была признать Шура. – Ну да ладно, отойду, извинюсь…»
Но извиниться не получилось. Когда Шура отошла от гнева (а произошло это спустя две недели) и явилась в гости к Чайкам, тетя Ульяна сказала, что Вера уехала в пионерский лагерь.
* * *
Вера сидела в автобусе, прижав к груди клетчатый чемодан, и мечтала о том моменте, когда наконец попадет домой. Кто бы знал, как невыносимо ей было находиться вдали от него, привычного, уютного, родного, и от мамы, единственной, любимой, самой лучшей на свете. Именно из-за разлуки с мамой Вера страдала больше всего. То, что ее в лагере травили, как когда-то в школе, девочка стойко сносила. К этому ей было не привыкать, а вот расставаться с мамой дольше чем на неделю ей еще не приходилось. Но та неделя без Ульяны (когда они ездили с классом в тур по Золотому кольцу) пролетела незаметно, ведь с ней рядом был Стас, он и опекал, и развлекал, и защищал. А в лагерь Вера отправилась совсем одна. Она очень не хотела ехать, плакала и просила маму сдать путевку, но та не давала себя разжалобить, отмахивалась: «Хватит, Вера, быть малым дитем, пора взрослеть и от моего подола отрываться. А еще – учиться ладить с людьми. Не вечно же Стас тебя опекать будет…» И с мукой в голосе добавляла: «И мне дай хоть немножко отдохнуть, одной побыть… Я так устала, так устала!»
И Вера дала матери отдохнуть от себя. Она и сама видела, как та устала. Поэтому поехала в лагерь, заранее зная, что там ей будет невыносимо. Что ж, придется три недели помучиться, главное – чтоб маме было хорошо!
За все то время, что Вера пробыла в лагере, Ульяна приехала к дочери всего один раз. Сказала, очень неудобно добираться, а она неважно себя чувствует. Вера и сама видела, что мать не в самой лучшей форме: лицо осунулось, щеки бледные, а глаза грустные-грустные. В последнее время у нее они такими всегда были, но в день визита печаль, излучаемая ими, стала почти осязаемой…
Автобус подкатил к зданию администрации города. На площади перед ним кучкой стояли встречающие. Вера вытянула шею, чтобы отыскать в толпе маму. Но той не было видно.
– Чайка, чего расселась? – прикрикнула на нее сопровождающая детей старшая пионервожатая. – Ты на переднем сиденье, значит, тебе и выходить первой.
Вера послушно встала и вышла. Она не понимала, почему ее не любят не только дети, но и воспитатели, вожатые, руководители кружков, пока не услышала разговор физрука с музыкантшей. «Что за жалкое создание? – вздохнула последняя, увидев, как Вера, убежав от одного из травивших ее пацанов, села на крылечко. Музыкантша думала, что девочка ничего не слышит. – Терпеть не могу таких детей!» – «Я тоже не люблю слабаков, – поддакнул физрук. – Надо уметь давать отпор, а то затравят… Как эту». – «Вот именно! А то делать нам больше нечего, только следить за тем, чтоб ее не покалечили…» Вера тогда весь вечер проплакала, а утром побежала звонить маме и просить забрать ее из лагеря. Но Ульяна трубку не подняла. Пришлось Вере ждать окончания смены и уезжать из лагеря вместе с остальными ребятами. Но как же она от них отличалась! Те обменивались адресами, сувенирами, расписывались друг у друга на фотографиях, обнимались и договаривались о встрече в следующем году. Вера же стояла в сторонке и думала только об одном: как бы быстрее попасть домой…
И вот свершилось! Она уже в городе. До дома – рукой подать. Либо пешком за двадцать минут, либо на автобусе за семь. Они, конечно, поедут на автобусе, потому что чемодан у Веры тяжелый, да и мама, наверное, еще не до конца выздоровела…
Кстати, где она?
– Что, Чайка, не встречают? – спросила у Веры старшая вожатая.
Та мотнула головой.
– Сама-то до дома доберешься?
Вера утвердительно кивнула и, с трудом оторвав чемодан от земли, засеменила в сторону автобусной остановки.
Маршрутка пришла быстро. Вера забралась в салон и всю дорогу, не отрываясь, смотрела в окно. Вдруг маму увидит? Что, если она просто время прибытия автобуса перепутала. Или у нее часы отстают. Или уснула, а будильник не завела… Ведь не могла она просто взять и не прийти.
Но мама по дороге ей не встретилась. Вера одна добралась до дома и, пыхтя под тяжестью чемодана, побрела к подъезду. На лавочке возле него сидели соседки. Они поприветствовали Веру и стали приставать с расспросами, но девочка не желала задерживаться, проигнорировала их реплики и нырнула в подъезд. Преодолев семь ступенек, последнее препятствие, подскочила к двери в квартиру и стукнула по ней коленом. Мама не открыла. «На работу, наверное, вызвали», – подумала Вера. Достала ключ, сунула его в замочную скважину, отперла дверь и с наслаждением втянула носом запах родного дома. Наконец-то!
– Мама, ма-ам! – прокричала Вера, вваливаясь в прихожую.
Никто не ответил. Выходит, ее на самом деле на работу вызвали (Ульяна была ассистирующей хирургической сестрой, и такое часто случалось). Если б она спала, Верин стук и крик давно бы ее разбудили…
Втащив надоевший чемодан в прихожую, Вера закрыла дверь и прямиком направилась в кухню – она проголодалась. Но на полпути вспомнила о том, что перед едой надо мыть руки, и остановилась возле ванной. Потянулась к выключателю, но оказалось, что свет в ванной зажжен. «Как это похоже на маму, – подумалось Вере. – Она такая рассеянная, постоянно забывает гасить свет…»
Мысль оборвалась. Резко, будто налетела на невидимую преграду. Потому что Вера уже открыла дверь в ванную и увидела…
Маму!
Ни на какую работу Ульяна не ушла. Она была дома. В ванне. Лежала, погрузившись в воду до подбородка, и не двигалась. Лицо ее было белым, белее эмалированной ванны, а вода не обычной: не чуть желтоватой от ржавчины в трубах, а розовой, как смородиновый компот, так любимый Верой…
Но самым страшным было не это, а то, что запястья Ульяны перечеркивали две почерневшие раны, похожие на двух жутких пиявок.
– Мамочка… – прошептал девочка, делая шаг вперед. – Мама…
И потянулась рукой к лицу матери. Но когда пальцы коснулись его и ощутили обжигающий холод, Вера шарахнулась назад и закричала так пронзительно, что на время оглохла от собственного ора. А сидящие у подъезда соседки его услышали и поспешили в квартиру Чаек, чтобы узнать, что заставило всегда тихую Верочку издавать такие душераздирающие крики. Когда же им стала ясна причина (увидев Ульяну в ванне, одна начала истово креститься, вторая схватилась за сердце и попятилась), женщины увели уже сипящую Веру в соседнюю квартиру, вызвали «Скорую», милицию и Виктора Сергеевича Радугина.
* * *
Похорон Вера не помнила. Как и дней, предшествовавших им. Единственное, что осталось у нее в памяти на долгие годы, это мамино лицо в окружении белых кружев савана: изжелта-бледное, с заострившимся носом, ввалившимися щеками и ссохшимися губами. Вера днем и ночью сидела у гроба, не отрывая от мамы взгляда. Возможно, она засыпала на какое-то время, но так как и во сне видела только мертвое мамино лицо, то ей казалось, что она не смыкала глаз. И не ела! Хотя ее насильно кормили, но Вера не чувствовала вкуса еды. Она только постоянно хотела пить. Набирала литровую банку воды, ставила себе на колени и прихлебывала из нее мелкими глотками. И все смотрела, смотрела на маму…
