Олеся прислушалась. Кто-то идет?
На случай, если ее обнаружат в чужой комнате, она заготовила дюжину одинаково малоправдоподобных объяснений. Но проще всего соврать, что перепутала двери. Перебрала спиртного и ввалилась пьяная не туда.
Поэтому за ужином пришлось налегать на шампанское. Гагарина его терпеть не могла, предпочитала хорошую водку, а еще лучше – самогон. Да под соленые грузди, да с отварной картошечкой!
В животе настойчиво забурчало.
Шиш вам, Олеся Степановна, а не грузди с молодой картошкой. Или хотите ползать стокилограммовой тушей? Моржихой, вытащенной на сушу?
Не хотите? Вот и держите себя в руках. Жрите шпинат, как вечно озабоченная своим весом Медведкина, и не выпендривайтесь.
Олеся обежала глазами комнату. Взгляд ее задержался на пиджаке, небрежно брошенном на стуле.
Хороший пиджак. Кожаный. Родом из девяностых. У Вороного весь стиль такой, из девяностых. «Умрите все от зависти» называется.
– Умрем, умрем, – пробормотала Олеся. – Сдохнем под забором.
Она сунула фотографию во внутренний карман пиджака, так, чтобы уголок торчал наружу. Анжела должна заметить. В отличие от своего мужа, она крайне внимательна к деталям.
Она ко всему крайне внимательна.
Когда снимали клип на песню Вороного «Златокрылый ангел мой», потребовалось найти восемь девушек. Кастинг проходили не меньше сотни.
– Никита, выбирай тех, кто тебе нравится! – ворковала Анжела. – Тебе с ними в ближайшие дни работать!
И Никита выбрал. Блондинки с широкими скулами, золотистой кожей, прямодушными улыбками. Сочетание детского очарования и недетского упрямства в одном флаконе. Нацепи таким рожки, и выйдут почти аутентичные чертята. Привесь крылья – будут тебе ангелы.
– Прекрасный выбор, милый! – одобрила Анжела.
Стоило Вороному уйти с площадки, как всех отобранных девочек отправили прочь. «Вы не подходите, – отрезала Анжела. – Я выберу сама».
И выбрала. Ломких брюнеток с холодными белыми лицами и искривленными насмешливыми губами.
Никита, вернувшись с перекура, ни слова не сказал. Как и съемочная группа. Все знали, кто на самом деле главный в тандеме Вороных.
Олеся выскользнула из комнаты, огляделась. Никого. Но со стороны оранжереи доносятся громкие возбужденные голоса. Что у них там случилось? Неужели наконец-то полноценная свара, а не эти жалкие покусывания?
Олеся широко улыбнулась и мысленно захлопала в ладоши: скан-дал! скан-дал! Да здравствует схватка с кровью и выбитыми зубами!
В шоу-бизнесе быстро обрастаешь броней. Рвать тебя будут со всех сторон, невзирая на возраст и заслуги. Даже если ты маленькая синеглазая девочка с очаровательной мордашкой.
В тринадцать лет Олеся Гагарина поняла одну важную истину. Взрослые могут быть к тебе добры. Но это не значит, что к тебе будут добры другие маленькие синеглазые девочки. Они первыми налетят с острыми оскаленными зубками, стоит только оступиться. Потому что взрослым ты ничем не мешаешь. Но ты занимаешь место, на которое метит каждая из этих девочек.
Так что выполняй простые заповеди, Леська:
– Доверяй только родным.
– Никогда не показывай слабость.
– Помогай другим, если можешь. Но не жди помощи сама.
– Выкладывайся. Работай так, будто ты на сцене последний день.
– Тебе дали шанс. Будешь дурой, если профукаешь его.
Шансом Олеси, конечно, стал Борис Мусатов. Господи, кто она была такая? Провинциальная дурочка со смазливым личиком и хорошим голоском. «Да у нас полстраны таких!» – трезво оценивала Олеся.
А Борис выступал тяжеловесом на этом ринге. Попробуй, продержись двадцать лет на сцене!
Сначала она им просто восхищалась.
Потом втюрилась, как малолетка. Впрочем, она и была малолетка.
А потом наступило счастье.
Это Борис сделал из нее настоящую звезду. Пигмалион и Галатея – вот как их называли. И в жизни не прочитавшая ни одной книжки, включая обязательную школьную программу – потому что всю школу-то она пропустила за своими бесконечными концертами! – Олеся осилила сначала древнегреческий миф, а потом и пьесу Бернарда Шоу от первой до последней буковки.
Все правда. Он – Пигмалион, она – Галатея. Кто из нее провинциальные манеры выбивал? Кто заставлял избавляться от гэканья? Кто нанимал ей преподавателей сценической речи? Кто переодел ее с ног до головы, привил хороший вкус? Ладно, пусть она им не пользовалась! Но могла же!
А кто заставил ее снять ободок?
Буйные свои черные кудри Олеся не давала укладывать в прическу, а убирала от лица ободком. Обручем с цветочком. А если уж называть вещи своими именами, не с цветочком, а с цветочищем. Огромным таким подсолнухом во всю макушку.
Над Гагариной потешались за глаза и в лицо. Но Олеся закусила губу, удила и все, что закусывают люди, становясь на тропу дикого упрямства, и отказалась пожертвовать любимым украшением.
А все почему? Потому что ободки бабушка носила. И мамочка любимая. И сестренка младшая, Анютка. Все женщины их семьи так убирали волосы: и в глаза не лезут, и красота видна.
Подсолнух – это было о доме. О том, что есть место, где всегда обнимут, утешат, примут тебя любую: и победившую в конкурсе, и проигравшую, и станут гордиться и плакать от радости, увидев тебя по телевизору. Ободок – это было про «Дочура, оладушки готовы!» Про счастливый вопль Анютки «Мамочка, Леська приехала!»
Тотем это был и оберег, вот что. Олеся таких слов не употребляла, но за цветок держалась крепче, чем утопающий за спасательный круг. Даже продюсер отступился с раздражением: «Упрямая ослица!».
А у Бориса получилось. Он ей на третьем свидании подарил крошечные такие заколочки, усыпанные россыпью искрящихся цветных камешков. Олеся, падкая на все блестящее, как сорока, вертела их в руках и не могла выпустить.
– Подбери ими своим кудри, пожалуйста, – попросил Борис.
И она послушалась.
– Тебе очень идет, – восхитился он. – Ободок у тебя тоже прекрасный. Но вот так ты выглядишь совсем взрослой.
И Олеся рассталась со своим подсолнуховым тотемом.
Мусатов придержал ту дверь, которая уже начала закрываться перед Гагариной. Еще немного, и захлопнулась бы накрепко. Нет больше сцены, на которой ты королева, а не девчонка из райцентра. Не слышно твоего звонкого голоса, разносящегося по огромному залу. И всеобщая любовь закончилась.
Борис все это ей вернул, и вернул в десятикратном размере. После «Принцессы и Ковбоя» было «Мое королевство» и клип, где Олесю нарядили феей. Олеся своими глазами видела записи, на которых взрослые суровые мужики утирали слезы, глядя на трогательную девушку с розовыми крыльями за спиной, поющую о том, что у каждого есть свой дом, своя страна детства, полная волшебства, и все мы там окажемся в свой черед.
Господи, как это было прекрасно.
Олеся хотела родить мужу детей. Двоих, а лучше троих.
Когда-то соведущий «Звездного рассвета» сказал ей: «На этом ринге тебя лупят все кому не лень. Но ты пробьешься, только если научишься сама бить себя так, как никому из них и не снилось».
И Олеся научилась. Поэтому знала точно: дети не заставят ее выпасть из обоймы. Она справится. Начнет работать сразу же после родов, восстановится, похудеет. Скрутит себя в бараний рог, если потребуется. Она сможет. У нее с детства хватка, как у бульдога – если бы существовал бульдог, способный повиснуть на себе самом.
Но Борис продолжать род отказывался наотрез.
«Мы поговорим об этом позже».
«Я не хочу ставить твою карьеру под угрозу».
И она слушалась. Он – Пигмалион. Творцу лучше известно, что делать со своей Галатеей.
Ее заповеди со временем немного изменились.
– Доверяй только мужу.
– Показывай слабость только ему.
– Выкладывайся для него.
И она следовала им безоглядно. Поэтому вторая важная истина дошла до Олеси Гагариной слишком поздно.
Все ее принципы гроша ломаного не стоили, вот в чем дело. Надо было раньше подумать о том, что рано или поздно, когда ты будешь спокойна и расслабленна, одна из тех маленьких синеглазых девочек тебя все-таки догонит.
«Ее зовут Катя», – сказал муж.
«Мы с тобой останемся друзьями», – сказал муж.
«Извини», – сказал муж.
И еще много говорил о том, что Олеся всегда может на него рассчитывать. За его спиной стояла семнадцатилетняя девочка с кудрявыми черными волосами и сияющими глазами – копия самой Гагариной десятилетней давности.
К тому времени Олеся читала не только инструкции к стиральной машинке. Так что она довольно ясно понимала, что на ее глазах рушится история о Пигмалионе и Галатее, а на руинах зарождается новая: о Гумберте и его Лолите.
Олеся в нее, конечно, вписывалась. Но лишь в роли отработанного материала.
Все документы для развода она подписывала как в мутном, лишенном красок и движения полусне. На лице ее застыло выражение покорного недоумения. Олеся Гагарина все понимала, ведь Борис ей так хорошо все объяснил. Кроме одного: как это все могло случиться с ней?
