– Ираида, ты бы баллоны наружу не высовывала! – осуждающе заметил Тимофей Павлович, подняв лицо к подоконнику. – Женщина в годах все-таки! Блюсти себя должна! Какой пример ты молодежи показываешь!
– Да, иди ты уже! – замахнулась на него женщина. – Балаболка несчастная!
– Я-то пойду! – никак не мог угомониться Топталов. – Только ты, Ираида, выводы все-таки сделай! Ты же не только с такими культурными людьми, как мы с Ефимом Алексеевичем, – он кивнул в сторону майора, – можешь встретиться… которые, если что и увидят, то ничего не скажут! Люди разные бывают, Ираида! Есть такие, что и плохо подумать о тебе могут! А то и воспользоваться! Почему на тебе лифчика нет, а, Ираида?
– Есть у меня лифчик! – возмущенно произнесла Сова. – И вообще, какое тебе дело, что у меня есть, а чего нет! Ты мне – не муж! Иди, пока я в тебя горшком не кинула!
В доказательство серьезности своих намерений Оскольцева показала ему большой керамический горшок. В нем зло топорщился колючками кактус, похожий на стоящую торчком толстую зеленую оладью.
Тимофей Павлович сноровисто сделал несколько шагов от окна, но, уходя, все-таки обернулся и укоризненно покачал головой.
Управился Топталов мгновенно: едва чайник успел закипеть, а он уже входил в кухню Ираиды Михайловны.
Причем, Ефим заметил: вместе с пакетом покупок, Тима отдал хозяйке сдачу.
К чаю Ираида Михайловна выставила облепиховую настойку. На что Тима сказал:
– Вот, Ираида, скажу тебе прямо: хозяйка ты – не такая уж плохая! Даже, если быть честным, – хорошая! Да, что говорить, нет больше в поселке такой хозяйки, как ты! Вот говорят, Матрена Бабакина хорошую настойку делает! Чушь, чушь и бабьи сплетни! Даже, вот ты, Тая, – повернулся он к Тесменецкой, – ничего, не скажу, хорошая хозяйка, и настойка у тебя неплохая, но все-таки с Ираидой не сравню, нет!
– Ладно тебе, ишь, распелся! – с показной строгостью цыкнула на него Сова, но было заметно, что сердится она не всерьез, на самом деле, слова Тимофея Павловича ей приятны.
Но это, естественно, не устроило вторую присутствующую в кухне женщину. Попав в расставленную хитрым пройдохой ловушку, Царевна-лягушка взревновала по поводу своей репутации, как хозяйки.
– Тима, а когда это ты мою настойку пробовал, а? – серьезным голосом спросила она.
– Да, уж когда угощала, тогда и пробовал! – самодовольно заметил Тима.
– Никогда я тебя не угощала! – взвилась Тесменецкая. – И не собираюсь!
Женщина грозно блеснула зелеными, с черными искрами внутри глазами.
– Да, ладно, чего ты испугалась? – примирительно произнес Тима. – Ты может быть, Ефима Алексеевича стесняешься? – кивнул он в сторону майора. – Зря! Ефим Алексеевич – он парень свой! – как о старом знакомом отозвался Топталов о сидящем рядом Мимикьянове, с которым только что познакомился. – При нем можно не притворяться!
– Что? – даже растерялась Анастасия Вацловна. – Да кто притворяется? В чем мне притворяться-то?
– В том, что ты прошлым летом влюбленная в меня ходила! Да боялась сказать. А не надо было бояться! Пригласила бы меня к себе, ну, и…
Царевна-лягушка обратила лицо к потолку.
– Я? Влюбленная в тебя? Прошлым летом? – выкатила она большие глаза. – Ой, держите меня!
– Я вижу, у тебя любовь-то не прошла! Меня не проведешь! – погрозил ей пальцем Тима.
– Прям без памяти влюбилась… – сложила на груди руки женщина. – Сплю и вижу, когда Тимочка ко мне в гости заявится!
– То-то и оно! – важно сказал Тимофей. – Только зря ждешь! Не приду я! Однолюб, потому что!
– Вот я расстроюсь, бедная! Ночи теперь спать не буду! – глаза у женщины прямо искрились от возмущения.
– Спи, не спи, а не приду, даже не уговаривай. Другую люблю! – многозначительно произнес Топталов, прекрасно зная о той власти, которую имеет над каждой женщиной любопытство.
И точно, Лягушка попалась.
– Это кого же, интересно? – почти отвернувшись, и делая вид, что ей совсем и не интересно, спросила она.
– Не скажу! – захлопнул ловушку Топталов. При этих словах он многозначительно посмотрел на Ираиду Михайловну. – Эта любовь в моем сердце спрятана, как в танковой башне! Пусть там и умрет!
Ефим заметил: хотя хозяйка виду не подала, но приняла последние слова Топталова на свой счет, и они ей явно пришлись по душе.
– А вы у нас секретную часть проверяете, да? – демонстративно повернулась Тесменецкая к Ефиму, показывая, что больше с Топталовым общаться не желает: – Вы оттуда? – она кивнула наверх.
Майор отметил быстроту расползания информации по заводскому поселку, причем информации совсем не предназначенной для широкого распространения.
Он изобразил на лице гримасу, которая могла означать и – «да», и – «нет», и – «не могу говорить».
– Я теперь у вас часто бывать буду! – на всякий случай добавил Ефим к этой бессловесной информации, чтобы женщина не приняла его гримасу за нежелание с ней разговаривать.
– Правда? – спросила женщина, и Ефиму показалось: в ее голосе прозвучала радость.
– Работы много оказалось! – заметил он.
– Ну, давайте за знакомство! – сказал Тима и потянулся к рюмке с оранжевой настойкой.
Но попробовать облепиховый напиток, приготовленный гостеприимной хозяйкой, им не удалось.
В квартире заулюлюкал дверной звонок.
Хозяйка пожала плечами и пошла открывать.
Вместе с Ираидой Михайловной в комнату вошел широкоплечий мужчина среднего роста с наголо обритым черепом, похожим на купол обсерватории. Он слегка лоснился, так что казалось, будто его только что протерли тряпочкой с лосьоном после бритья.
В кухне сразу стало тесно.
– Всем – добрый вечер! – сказал он.
– Заходи, Шура! Садись! – захлопотала хозяйка.
– Инженер Мамчин, – окинув сидящих внимательными серыми глазами, новый гость протянул Ефиму руку. – Александр Михайлович.
У Мимикьянова самого была такая лапа, что мало кто мог выдержать его пожатие. Но тут в своей ладони он почувствовал прямо-таки не струганную деревянную доску.
Завершив рукопожатие, инженер положил твердую ладонь на плечо Топталову.
– Тимофей, поставь рюмку! – негромко произнес он.
– Шура, я, между прочим, в отгуле! – возразил Тима, но рюмку на стол поставил. – Ты сам отпускал.
– Я отпускал тебя при условии, что ты прокладку к башенному крепежу сделаешь, – не громко, но очень веско произнес инженер. – А ты? Сегодня Бабич начал ставить, и что?
– Что? – с показным интересом спросил Топталов.
– Ничего! – прошипел Мамчин. – Ты, какие отверстия высверлил?
Топталов пожал плечами, но как-то не очень уверенно:
– Какие ты дал на чертеже, такие и высверлил!
Мамчин засопел коротким вздернутым носом:
– Я тебе собственной рукой писал – два сантиметра! Два! А ты выточил полтора с припуском!
На темном от загара лице Топталова проступило недоуменное выражение. Он кашлянул и озадаченно произнес:
– Да?
– Да! – рыкнул Мамчин. – Чем ты смотрел? Собирайся, идем! Завтра машину надо на полигон выгонять. А во вторник уже арабы приедут первую партию принимать! И что они будут принимать?
Тима покивал головой своим мыслям. Они означали примерно следующее: «Вот она жизнь! Что-то предполагаешь! Планируешь! И на тебе!»
Потом он глубоко вздохнул и снова потянулся за рюмкой. Но, исподтишка взглянув на Мамчина, он правильно оценил выражение его глаз: Топталов отдернул руку от рюмки так быстро, словно на скатерти его ждала не сладкая облепиховая настойка, а гадюка с обнаженным ядовитым зубом.
В открытое окно кухни влетела лихая песня о трех друзьях-танкистах. Акоп Айданян включил проигрыватель в пивной «У дяди Акопа».
Из уютной квартиры Оскольцевой все ее гости вышли вместе.
Инженер Мамчин вместе с Тимой Топталовым отправились на завод. А майор Мимикьянов вместе с Анастасией Тесменецкой пошли в соседний подъезд, в квартиру к Царевне-лягушке. Она пригласила его на чай. Хотя, конечно, чай являлся только предлогом. Оставшись вдвоем, мужчина и женщина часто забывают про чай. Да, и сколько его можно выпить? Ну, чашка, ну – две… А потом? Потом – бывает по-разному. У Ефима с Царевной-лягушкой, как ни крути, получилось неплохо. Да, что там говорить? Очень хорошо получилось.
Но все это происходило два года назад.
7. Неожиданное приглашение
Майор хорошо знал географию поселка.
Поэтому, направляясь по нужному адресу, пошел не по главной улице, а двинулся мимо угольного склада. Так было ближе.
Очень скоро майор пожалеет об этом. И вспомнит, что Интуиция снова честно исполняла свой долг: стучала в стену его сознания, предостерегая от опасности. А он в очередной раз умудрился не обратить на нее никакого внимания.
За кирпичным забором высились черные угольные холмы. Их жирные зернистые бока искрились на солнце. По пологому склону одного из них медленно полз казавшийся на холме совсем маленьким, веселый яично-желтый бульдозер. Словно упрямый жук, преодолевающий крутой подъем, он время от времени замирал, немного откатывался назад, и снова устремлялся к вершине.
