Подав коньяк, насыпав в вазочку фисташек, я уселась напротив с вполне беззаботным видом. Лариса насмешливо смотрела на меня.
– Как ты оказалась во Франции? – спросила я. – Вы ведь уехали в Германию, если я не ошибаюсь?
– Ай, да ну их, бургеров этих, с их порядками, – скривилась мачеха. – Ни выпить, ни поорать. Улицы мети, после одиннадцати шуметь не смей – сразу полицию вызовут. Подумали и решили, поедем сюда, тут вроде веселее жить.
– И как? – усмехнулась я. – Весело?
– Кабы весело было, я б цветочками на дороге не торговала, – огрызнулась Лариса. – Работы нет, язык это противный так и не освоила. Людка, вроде, шпрехает, она французский в школе учила. А я вот все никак не вдолблю.
Лариса отпила из бокала, сморщилась и поставила его на стол. Я выжидающе молчала и потягивала коньяк. Ларисы надолго не хватит, это я точно знала. И хотя она очень изменилась, и от вздорной клуши с глуповатым лицом не осталось и следа, удержать в себе эмоции она не сможет. В этот момент я вспомнила родной театр, двух престарелых прим, соревновавшихся в умении держать паузу, и мысленно поблагодарила их за урок.
– Думаешь, небось, зачем я пришла? – спросила Лариса, елейным голосом, сдобренным изрядной порцией цианида. – Гадаешь, нервничаешь…
– В основном, удивляюсь, – спокойно ответила я. – С чего это вдруг случился этот приступ материнской любви. Мы и при жизни отца не ладили, а уж после его смерти и подавно.
– Да ладно, – зло фыркнула мачеха. – Овцой-то не прикидывайся, Мата Хари, а меня конченой дурой и подавно не считай. Я тут подумала и решила: ты должна мне по родственному помочь. Двести тысяч евро меня вполне устроят.
Я рассмеялась. Лариса недобро прищурилась.
– Я сказала что-то смешное?
– Конечно. Сейчас я тебе из чулка достану двести штук мелочью. Я похожа на человека, у которого водятся такие деньги?
– Не придуривайся!
– А кто придуривается? Даже если бы и были… С чего мне просто так выкладывать бабло малознакомой бабе? Исключительно потому, что когда-то она жила с моим папенькой? Так отец меня бросил еще в детсадовском возрасте. Я его почти не знала, а уж тебя и подавно. Так что шли бы вы, женщина, пока ветер без камней!
– Я-то пойду, – хмыкнула Лариса. – Я так пойду, не обрадуешься. И с полицией вернусь.
Я сделала глубокий вдох, а потом мило улыбнулась.
– Иди. Расскажи им, откуда ты меня знаешь. А я буду отрицать. При самом удачном раскладе, ты сухой тоже из воды не выйдешь. Пойдешь по этапу за попытку шантажа, уж не знаю, как это тут называется. А при самом неудачном варианте, поверят мне, молодой, красивой и респектабельной, а не торговке цветами.
Я улыбалась, но, похоже, мои слова мачеху лишь разозлили, но отнюдь не выбили из седла. Она поджала губы, а потом сунула руку в сумочку. Я подобралась и приготовилась дать команду Баксу, и без того наблюдавшему за нами с напряженным вниманием. Но Лариса вынула из сумки не пистолет, не нож, а яркий журнал и газету и швырнула их через стол. Газета до меня не долетела, а журнал, проскользив по лакированной поверхности, сбил бокал. Осколки стекла брызнули во все стороны, а недопитый коньяк впитался в ковер, образовав на нем некрасивое пятно.
– Полиция – это самый простой вариант, – произнесла Лариса прежним тоном. – Но ведь можно поступить по-другому. Взять, к примеру, этот журнальчик и газетку и отправить на родину. Там будут рады узнать, что актриса Мержинская, которую до сих пор разыскивают менты, преспокойно проживает в Париже, не особенно скрываясь. А там, глядишь, и другие люди заинтересуются.
Я придвинула к себе газету, свернутую вчетверо. На третьей полосе выделялась небольшая заметка, обведенная зеленым маркером. Броский заголовок гласил: «Супруга медиа-магната Кристоф д’Альбера при смерти. Миллионер провожает супругу вместе с молодой фавориткой».
Заметка была унылой и малоинформативной. Скупо описывалось состояние Анны, еще более скупо подробности биографии д’Альберов. Меня представляли как «загадочную подругу месье д’Альбера, разводящую племенных ротвейлеров». Все бы ничего, но материал иллюстрировало мое фото. Я отложила газету в сторону и открыла журнал.
Здесь было то же самое. Светский хроникер запечатлел нас на собачьей выставке. Я улыбалась в объектив, удерживая на поводке Бакса, а рядом стоял Кристоф.
Лариса, скалясь барракудой, допивала коньяк. Чего-то подобного я подсознательно и ждала, потому произошедшее не стало для меня ударом.
– Я выпишу тебе чек, – спокойно ответила я.
– Э, нет, – живо возразила мачеха. – Я предпочитаю наличные.
– Побойся бога. Я не держу здесь таких денег, а банки вот-вот закроются. Возьми чек, и покончим с этим.
– Нет, – твердо сказала она. – Только наличные. Я тебе не верю. Сними с карточки.
– У меня там мелочь, – покачала головой я. – И без того потратилась. Основной капитал на другом счете. Хочешь денег – бери чек или жди до завтра.
– Хорошо, – неожиданно легко согласилась мачеха. – Завтра в десять утра едем в банк. Обналичишь бабки и отдашь их мне. И не вздумай мухлевать, я вашу породу насквозь вижу!
– Всегда рада помочь родственникам. Не хочешь переночевать? У меня есть отличная гостевая комната.
Если Лариса до предложения и хотела остаться, то тут же передумала. Я произнесла его, улыбаясь дурной улыбкой, поглаживая пса по черной голове.
– Нет, спасибо, – с убийственной вежливостью отказалась мачеха. – Еще подушкой задушишь. В общем, завтра я тут к десяти буду, как штык. Чтобы без фокусов!
Я развела руками. Внутренний голос подсказывал – это еще не конец. Проводив Ларису, я улеглась на диван и принялась размышлять. Мысли скакали, как блохи.
В одиннадцать вечера я вышла выгулять пса. Облаченная во все черное, я не слишком выделялась в темноте. В сумке лежали документы и деньги. И, хотя я надеялась «на авось», в глубине души не верила, что повезет. Так оно и вышло.
Когда я свернула к скверу, через который ходила к кафе Жака, позади под чьей-то ногой треснула ветка. Я уже видела ярко освещенную улицу, вереницу такси, но предпочла сделать вид, что направляюсь совсем не туда. Прервав прогулку на полпути, я резко развернулась и направилась к дому, практически нос к носу столкнувшись с Людочкой. Она проводила меня внимательным взглядом и довольно улыбнулась. Я же, захлопнув за собой дверь, подумала, из каких мелочей состоит наша жизнь. Уйди я из дома на четверть часа раньше, они бы меня уже не нашли.
Я лежала на диване, слушала как тикают часы и смотрела в потолок. Время, злейший враг, словно издеваясь, заставляло стрелки двигаться все медленнее и медленнее. Не могу сказать, что я твердо знала, что нужно делать.
Леваллуа Перре. Моя улица. Частные домики, обнесенные глухими заборами, натыканные, как соты. Соседи, большей частью дружелюбные, любопытные и в то же время равнодушные к тому, что их не касается. На улицах – кипарисы и каштаны. Иногда здесь царит адская суета, но бывают дни, как сегодня, когда мертвая тишина заползает в каждый уголок, давит звуки, заставляя замирать. И тогда жизнь в парижском пригороде затихает. На уик-энд тут тихо, как в гробу. Я пожалела, что Лариса не пришла в выходные. У меня было бы больше времени на раздумья.
Хотя, хорошо, что она явилась в будний день. Я не хотела бы мучиться от бездействия несколько дней.
Двести тысяч меня бы не разорили. Не такая большая потеря за свободу, вот только уверенности в благоразумии мачехи и ее команде нет. Получив мзду один раз, она потребовала бы еще, и еще, и еще, пока не выдоила бы меня без остатка, а потом, не имея возможности получить еще, Лариса бы меня сдала с потрохами, просто из желания отомстить.
Думаю, она ненавидела меня всегда. В детстве я была якорем, который тянул отца вниз. Не думаю, что он сильно сомневался, когда решил переехать в Германию. Кажется, им не хватало каких-то документов, потому переезд состоялся, когда я уже была замужем за Володей. Я вспомнила нашу последнюю встречу в театре, после премьеры, когда мне померещился ее взгляд, злобный и жалкий. Я была богата, жила в шикарном доме. Ее участь была незавидна. Страна Лимония светлых надежд не оправдала, отец подвел, и она спокойно сбросила его с плеч, высмеяв за никчемность. Встреча во Франции была шансом поквитаться.
Бакс храпел у дивана, просыпаясь, когда я убирала руку с его горячего бока. Присутствие пса успокаивало.
Я могла понять Оливье. Художник-неудачник, непризнанный гений, чьи планы все никак не осуществлялись. Лариса и Людочка заморочили ему голову несметными богатствами, которые так легко получить, и он поплыл. Возможно, он мне симпатизировал, может быть, даже увлекся, но деньги – шуршащие, зовущие, волшебные – перевесили хорошее отношение.
Часы показывали половину первого.
Я поднялась и подошла к окну. Фонари рассеивали тьму. У ворот, увитых виноградом, прохаживался темный силуэт, тонкий и смазанный. Чиркнула зажигалка, и неверный свет пламени высветил из мрака лицо Оливье. Прикурив, он повернулся. Я не видела его лица, лишь тлеющую красную точку сигареты, но в тот момент мне казалось, что он смотрит мне прямо в лицо, невзирая на стекло и тюлевую броню.
