— Вы из полиции?
— Отнюдь.
— Частный детектив? Не знаю, чем могу быть вам полезен.
— Каким образом вы познакомились с Сесиль Луазен?
— В «Кафе Америкен». Я часто захожу туда после матча… Она мне понравилась… Мы встречались несколько раз.
— Просто флирт или нечто более серьезное?
— С ее стороны, конечно. После пятой или шестой встречи она просила, чтобы я отвез ее в Куайрьер и познакомил с отцом. Не думаю, что они понравились друг другу, тем более что Сесиль никогда не согласилась бы жить с нами в горах на те скудные средства, которыми мы располагаем.
— Она говорила с вами о свадьбе?
— Да… Я бы даже сказал: поставила условие.
— Но ведь вы только что сказали, что ей не понравилось в Куайрьере.
— Она хотела, чтобы мы продали ферму и уехали… — Он рассмеялся. — Малышка отлично знала, чего хочет.
— И… вы не согласились.
— Не совсем так… Видите ли, мсье Феррьер, вообще-то Сесиль мне нравилась… и мне хотелось бы стать ее мужем и избавиться от лисиц, которых я ненавижу.
— Так в чем же дело?
— Нас разделяло нечто весьма серьезное, поэтому я не мог просить ее стать моей женой.
— Что же?
— Она не любила регби.
Я взглянул на него. Он говорил вполне искренне.
— И вы расстались… без скандала?
— Не стоило затевать его.
— Была ли Сесиль огорчена вашим отказом?
— Мне хотелось бы дать вам положительный ответ, но ровно через две недели я встретил ее в обществе Франсуа Лалоба, владельца авторемонтной мастерской в Моне де Сен-Блер.
— Мсье Франсуа Лалоб?
Человек, изучавший двигатель автомобиля, выпрямился и повернулся ко мне.
— Да. Чем могу служить?
Невысокий толстячок, должно быть, когда не возится с поломанными машинами, проводит время, рассказывая анекдоты. Он был буквально воплощением жизнелюбия, но жизнелюбия, заключенного в рамки материального благополучия. Таких людей любят в компании, потому что у них всегда наготове какой-нибудь веселый анекдот.
— Весьма деликатное дело.
— Деликатное?
— Я хотел бы поговорить с вами о Сесиль Луазен…
— Серьезно? Что же произошло с малюткой?
— Она исчезла.
Он добродушно расхохотался.
— Исчезла? Ну вы и скажете, старина! Должно быть, удрала с каким-нибудь парнем… Она только об этом и мечтала.
— Боюсь, тут все значительно серьезнее, мсье Лалоб.
Он нахмурился.
— Да?.. Но почему вы пришли ко мне?
— Вы ведь хорошо знали ее?
— О! Вы несколько преувеличиваете… Я не спал с ней, если вы это имеете в виду… Но сначала скажите: какое отношение к этому имеете вы, дружище?
— Ее родственники волнуются и…
— Ее родственники? — оборвал он меня. — Старая сова мамаша Ирель? Волнуется о судьбе племянницы? Расскажите кому-нибудь другому!
— Но она платит мне, чтобы я попытался узнать, что стало с девушкой.
— Вы меня просто огорошили! Как вас зовут?
— Мишель Феррьер.
— Мы с вами раньше не встречались?
— Я приехал из Лиона.
— Скажите, пожалуйста, старуха решилась на такие расходы! Но я все равно не понимаю, почему вы пришли с этой историей ко мне. Может, думаете, что малышка Сесиль прячется у меня?
— Конечно, нет!.. Но я видел девушку только на фотографии. Так что с информацией у меня негусто… Поэтому я опрашиваю всех, с кем она встречалась, и пытаюсь нарисовать себе более четкий ее портрет.
— Тяжелая работенка… Не хотел бы я быть на вашем месте…
Он вытер руки тряпкой.
— Мы ведь не станем говорить об этом стоя? Идемте в дом, жена нальет нам по стаканчику.
— Вы полагаете, мсье Лалоб, что ваши отношения с Сесиль Луазен — тема, которую можно обсуждать в присутствии жены?
— Марии-Жозефы? Да ей на это плевать! Идемте, не ломайтесь!
Дом, в котором жил Лалоб, примыкал к гаражу. Он ввел меня в гостиную, обставленную довольно безвкусно.
Не успели мы сесть, как вошла мадам Лалоб. С первого взгляда становилось ясно, что именно о такой жене и мог мечтать Франсуа. Кругленькая пышка тридцати пяти лет. Импозантная фигура, грудь, как на картинах мастеров начала века, и две отличные щеки, почти не оставившие места для короткого носа и скорее живых, чем красивых глаз.
— А вот и моя жена, Мария-Жозефа Лалоб, — весело объявил Франсуа Лалоб.
Я встал, чтобы поприветствовать хозяйку, но хозяин снова усадил меня.
— Мы не особенно следим за этикетом. Дай-ка нам белого вина, толстуха!
Мадам Лалоб улыбнулась и спросила:
— Я и себе налью?
— Конечно!
Франсуа, не сдержавшись, громко хлопнул супругу по заднице, а она заурчала от удовольствия. Поистине, семья без комплексов. Когда жена вышла из комнаты, Лалоб счел необходимым добавить:
— На свете нет никого лучше моей толстухи… Не знаю, что бы со мной было, если бы не она: у меня деньги буквально текут сквозь пальцы… Друзья, девушки, пирушки… К концу года остается совсем негусто. К счастью, Мария-Жозефа каждый месяц старается хоть немного откладывать, чтобы нам было на что жить в старости. Такие женщины на дороге не валяются. Конечно, для секс-бомбы она немного толстовата, но ведь это не так уж и важно, правда? Развлечения — дело преходящее… Вы женаты?
— Нет.
— Сколько вам лет?
— Сорок пять.
— Ну, дружище, пора жениться, иначе вам скоро придется искать невесту в доме для престарелых. Шучу, шучу, но вам надо поторопиться. Некоторое время приятно жить холостяком, но… Если решитесь, желаю вам найти такую же, как моя…
Этот Лалоб начинал выводить меня из себя.
— Могу я задать вам один нескромный вопрос? Если мадам Лалоб обладает таким количеством добродетелен, в чем я, конечно, не сомневаюсь, почему же вы интересуетесь другими женщинами?
Похоже, мой вопрос сильно позабавил хозяина, и, поскольку в этот момент в комнату вошла его жена с подносом, на котором стояли бутылка и три стакана, он призвал ее в свидетельницы:
— Знаешь, что он тут болтает?
— Я не подслушивала под дверью.
— Он упрекает меня за то, что я бегаю за другими юбками, хотя мне посчастливилось обладать тобой.
— Я хорошо его знаю, приятель. Он неисправим. Так зачем же устраивать сцены? Я спокойно переношу свои неприятности, зная, что в любом случае он вернется ко мне… И потом, должна вам сказать, он нравится женщинам. Они без ума от него… Но только не воображайте, что это заходит слишком далеко… Я крепко держу поводья. И, если вижу, что его занесло на опасную дорожку, сразу же натягиваю их. Он брыкается, но слушается.
Я одобрил философию мадам Лалоб, а ее муж спросил меня:
— Она неглупа, моя толстуха? Погоди, дай я тебя поцелую! — Нисколько не стесняясь, хозяин встал и поцеловал жену в толстые щеки, затем продолжил: — Мсье Феррьер пришел сюда, чтобы поговорить со мной о Сесиль Луазен.
— О той блондиночке, что хотела тебя похитить?
— Совершенно верно.
— Она хотела похитить вас? — вмешался я.
— Мария-Жозефа несколько преувеличивает.
— Я преувеличиваю? Но, если бы меня не оказалось рядом, тебя бы ловко обведи вокруг пальца. А почему вы интересуетесь этой девчонкой, мсье Феррьер?
— Она исчезла.
— Это серьезно?
— Боюсь, что да.
— Бедная малышка… Ты знаешь что-нибудь, что могло бы помочь мсье Феррьеру, Франсуа?
— Ей-богу, не знаю… не представляю… Вы сказали, что это может быть очень серьезно?
— Серьезно, как и всегда, когда кто-нибудь бесследно исчезает.
— А, понятно. Вы нагнали на меня страху! Я уж подумал, что она покончила с собой… Это бы сильно меня удивило!
Почему он выглядит таким взволнованным? Не смеются ли они надо мной? Может быть, я просто попался на удочку двух хитрецов, разыгрывающих наивных простаков? По какой причине Лалоб подумал о самоубийстве? Если он на самом деле такой, каким хочет казаться, то есть эгоист, пользующийся всеми благами жизни, почему вдруг такое волнение? Атмосфера в комнате менялась прямо на глазах.
— Я вас слушаю.
— Должен вам сказать, мсье Феррьер, что я, как и все жители Сен-Клода, очень горжусь нашей командой по регби. И всякий раз, когда она играет на своем поле или где-нибудь поблизости, хожу на матчи. Мы как раз разбили команду из Вульта, и я встретил одного знакомого парня. Ланкранка, Гастона де Ланкранка, он вроде бы из дворян, но не кривляка. Занимается выращиванием черно-бурых лис в Куайрьере. Наши машины чуть не столкнулись, но мы оба были так счастливы, что даже не стали ругаться. Наоборот, выпили вместе по стаканчику, и он познакомил меня со своей подружкой. Это была Сесиль Луазен. Вот как все произошло.
— Что?
— Что… что?
— Вы сказали, что так все произошло, а я вас спрашиваю, что именно произошло.
— Ну вот, мы с Сесиль познакомились, и я стал пудрить ей мозги.
