Леонид Могилев - Созвездие мертвеца

— Друг! Ты охренел? Новый год все продолжаешь? — Это соседка из квартиры снизу. За ней маячит сосед из квартиры сбоку.

— Виноват. Все, заканчиваем. Все. Все… — Закрываю дверь.

Теперь нужно бежать. Скорее. Переодеться. Документы. Деньги. Денег почти нет. В бумажнике убитого нахожу что-то около тысячи. Переодеваюсь. Если нет ответа по этой трубке мерзкой, то они сейчас уже сюда возвращаются, и если меня не возьмут у подъезда, значит, в моем билете совпало шесть зачеркнутых цифр.

Зачеркнуто оказывается по крайней мере семь, потому что, едва я сворачиваю за угол дома, туда, куда никогда не сворачивал, слышу знакомый тенорок мотора. Я иду медленно, прикрываюсь домом соседним, потом бегу, бегу, бегу… Где-то на окраине падаю без сил.

Все, что от Бога, сбережется Создателем. Все, что от дьявола, также имеет право на сохранность. Остается только понять, по чьему велению эти тексты созданы, и стоит ли дальше находиться под защитой их силового поля. А если в них власть обеих сущностей — и небесных, и тех, что ниже уровня добра и зла, — то хранитель их обречен на спасение.

У всех у нас есть знакомые и близкие. Даже у тех, кто должен совершать зло. Но в данном случае те, кто врывается в квартиры и производит обыски, каким бы ни было месторасположение их контор, штабов и офисов, — чужие. На «государевой» они службе или на наемной. Они могут вычислить пути отхода и прихода, время начала и конца. Но не смогут врасти в ткань этого города. Они везде и всегда чужие. Даже если здесь родились.

У меня есть в этом городе друг. И я должен дойти до него. Он меня укроет. Но идти мне нужно через весь город. Лучше ехать.

Шоссе главное в стороне, километрах в двух. Я иду, никто меня пока не преследует. Сейчас кудесники и спецы с изумлением озирают совершенное мною и выходят из состояния шока. Тот, на кухне, — не просто дядька с пистолетом. Он учился. В спортзал ходил. В тире постреливал. И вдруг такое. Но скоро начнут искать. КамАЗ возникает как из-под земли и тормозит сразу. Значит, так предопределено. С ним я доезжаю до автозаправки. Здесь выхожу. Меня будут искать на выездах из города, но никак не на въездах. Поэтому на попутной «копейке» я в город въезжаю и вскоре на улице Германа Титова выхожу. Славик Баранов всегда дома. Я звоню в квартиру на третьем этаже, и дверь открывается.

Примерно за полгода до ГКЧП желания Вячеслава Илларионовича Баранова наконец совпали с его возможностями — он отправлялся в Африку. Сварщиков его класса в области достаточно. Не в банановом раю живем. Но ко времени набора в группу на контракт многие оказались не при деле. Кто торговал уже, кто в кооперативе снимал сливки. А Славик производства не оставлял, имел блистательный послужной список, в том числе работу на Сосновоборской АЭС. Стечение обстоятельств. Ему велено было в кратчайшие сроки собрать документы, чемоданы и быстро пройти ликбез. Страна будущего пребывания франкоязычная, и хотя бы слов пятьсот нужно знать. Тогда-то он и стал искать наставника, а самый простой вариант — школьный учитель Игорь Михайлович, человек не без странностей, но в своем деле мастер.

Вячеслав Илларионович полную неспособность к овладению языком вскоре обнаружил, но проявил какое-то нечеловеческое упорство. Сидел за книжками сутками и с наушниками на голове засыпал. Слушал кассетки — учебный курс. Так что собеседование вполне бы выдержал. Помешали всем известные события. Страна с огромной скоростью покатилась под гору, контракт этот африканский не состоялся, а огорченный Славик Баранов принес не менее огорченному Игорю Михайловичу его гонорар — двести пятьдесят рублей. Тот, подумав, полтинник вернул, он брать отказался, и они эти деньги благополучно прокутили в станционном ресторане. Но на этом знакомство не закончилось. Славик стал давать Дяде Ване уроки сварного дела. Через две недели он мог с грехом пополам работать с автогеном и даже электродом вертикалочку провести. Так бы и дружили они, помогая друг другу, если бы не ничем не объяснимая ненависть Анжелы, супруги Славика, к Дяде Ване. Впрочем, последний причину знал — отказал ей в интимных отношениях однажды, при обстоятельствах, весьма располагавших к любви. Такого не прощают. Тем более что лет пятнадцать назад Анжела была женщиной эффектнейшей. Она наслушалась в исполнении Игоря Михайловича стихов французских и прочих пасторалей, а будучи сама не отягощена излишним образованием, решилась на адюльтер. И напрасно. Не возжелай жены друга своего. На том все и закончилось.

И теперь Дядя Ваня не придумал ничего лучшего, как, убив человека, облаченного властью и полномочиями, спасаться в квартире своего почти случайного знакомого.

Вид мой Славика совершенно потряс. Но не впустить меня он не мог. Вернее, прежде впустил, а уже впуская, стал поражаться. Одежды кровавой на мне уже не было, но общий дух скотобойни и полная загнанность в глазах выдавали меня с потрохами.

— Как жизнь? — скромно спрашиваю я своего товарища.

— Да так как-то.

— Твоя-то где?

— Придет скоро.

— Я у тебя посижу немного?

— Конечно-конечно.

— У тебя планы какие?

— Да никаких.

— Выпить не хочешь?

— Да нет.

— А я бы выпил.

— А у меня нет.

— А я бы денег дал. Не сходишь?

— Да не хочу я.

— Да ты не пей. Посиди только. А я потом уйду.

— Да ладно. Сиди уж. — Он идет в комнату, приносит неоткрытую поллитровку. — Я ей слово дал, что неделю не прикоснусь. Придется нарушить.

— Спасибо тебе.

Он крошит на сковородку три сосиски, пару картофелин вареных, луковицу. Разбивает три яйца. Приносит рюмки. Я беру стакан, свинчиваю пробку. Выпиваю стакан в три глотка, тыкаю вилкой в сковороду и кладу на язык кругляк луковый.

— Понятно, — говорит Славик, встает из-за стола, одевается и уходит.

Он возвращается через пять минут с пакетом томатного сока и еще одной поллитровкой. Славик выливает оставшееся в бутылке в чайную чашку, морщится, медленно выпивает. Потом долго ест. Опомнившись, срезает уголок на картонном кирпиче с соком и нацеживает с полстакана. Я совершенно трезв, и это возмутительно, и потому я прошу у Славика извинения, наливаю еще полстакана и выпиваю одним глотком. Потом сока и потом поесть. Только кусок стоит в горле.

К нам пришли около полуночи. Гостей впустил папа. Было их, судя по голосам, двое. Потом вся компания прошла на кухню, дверь за ними закрылась. Я еще не спала. Почитывала Жака Рубо.

Так и случилось. После примерно часа беседы папу увели. Он зашел ко мне попрощаться и сказал, что это по поводу сегодняшнего ограбления, что уже есть результат и нужно ехать смотреть что-то там в милиции. Какие-то каталоги преступников и подписывать бумаги и что его через час привезут. Но его не привезли. Часа в четыре утра я хотела позвонить в милицию, тут раздался звонок, и какой-то капитан Абрамов мне сказал, что волноваться не следует, и все в порядке, и утром папа вернется. Что идет следственный эксперимент и еще что-то в этом роде. Что там, где они сейчас, телефона нет. И я успокоилась… Но потом подумала, что телефоны сейчас есть везде. Утром я встала, позавтракала, отправилась в школу. То есть хотела идти в милицию и спрашивать, но тот же голос капитана Абрамова меня упредил и сказал, что к полудню его вернут. И я решила идти домой. Телефон-автомат возле школы не работал, а завуч Римма нас к аппарату не подпускала. Рассказывать, что происходило дома вчера, чтобы вымаливать звонок, я бы ни за что не стала. И я решила в ближайшую перемену идти домой, а если там никого нет, то в милицию.

Стол мой возле окна, сижу я и в это окно поглядываю. Снегопад какой-то был кошмарный, а теперь солнце выглянуло, и жить захотелось долго и основательно.

Был урок химии, ненавистный мне предмет и непонятный. По счастью, никого не вызывали, а слушали мы про щелочи. Андриана (Ариадна) женщина невредная и в химию угодила, наверное, по недоразумению. Не может нормальный человек такую чушь изучать и преподавать тем более. И тут вошла Римма, назвала мою фамилию и попросила выйти в коридор. Что я моментально и проделала. Но вместо папы увидела совершенно чужого мужчину.

— Поедем, Аня.

— Куда?

— Посмотришь на подозреваемого.

Мы вышли в коридор. Все в порядке. Я еду к папе. Навстречу идет завуч Римма. Она улыбается моему провожатому. Вся прямо светится и лучится. А когда мы проходим, останавливается и смотрит нам вслед. Римма плохой человек. И словно какая-то внезапная и прочная связь возникла между ней и этим милиционером. Я смотрю на этого мужчину и вдруг понимаю, что не верю ему.