— О! И как только подобная мысль пришла вам в голову?
— Да просто я уже довольно давно за вами наблюдаю!
Молодой человек не на шутку рассердился.
— Позвольте вам заметить, что такое поведение недостойно джентльмена!
— Но я ведь не джентльмен, а полицейский! Когда я сюда пришел, вы как раз собирались поцеловать эту юную особу… Впрочем, я вас хорошо понимаю и на вашем месте сам бы… Но в том-то и дело, что я не на вашем месте! А потому, сэр, буду весьма признателен, если вы предъявите мне свои документы.
Гарри, недовольно ворча, выполнил приказ. Полисмен проглядел бумаги и тут же вернул владельцу.
— В следующий раз, сэр, постарайтесь ухаживать за дамами с меньшим пылом или по крайней мере убедитесь, что вы действительно одни! А ваши документы, мисс?
Несчастная Пенелопа так смутилась, что уронила сумочку, и все ее содержимое рассыпалось по земле. Констебль вежливо поспешил на помощь и начал собирать пудреницу, помаду, маленькие ножницы, кошелек и разные бумаги. Подняв одну из них и бегло проглядев, он медленно встал и сурово посмотрел на девушку:
— Вы член коммунистической партии, мисс?
В ответ Пенелопа лишь разразилась слезами.
Констебль выглядел очень расстроенным.
— Это, разумеется, не запрещено… и все же досадно…
Но Гарри уже успел прийти в себя от удивления.
— С какой стати? — возмутился он.
— Честно говоря, пока я не могу объяснить, сэр, но в любом случае лучше вам пойти со мной в участок.
Гарри заметил, что всю дорогу, пока полицейская машина везла их обратно в Доркинг, Пенелопа старалась не встречаться с ним глазами. Очевидно, девушка полагала, что после такого разоблачения он немедленно прекратит знакомство. Пенелопа — член партии! Так вот чем объяснялись и ее сдержанность, и уклончивые ответы! Бедное дитя… Знала бы ты, что Гарри сам работает на советскую разведку! Самое паршивое, что его имя может оказаться впутанным в смехотворную историю и записанным рядом со словом «коммунист». Хуже некуда! Решив взять быка за рога, по приезде в участок Комптон сразу потребовал, чтобы их отвели к самому старшему по чину. Ему сообщили, что суперинтендант Аллоуэй еще не приехал и придется подождать.
В небольшой комнатке за бакалейной лавкой Пимлико Тер-Багдасарьян разговаривал с Федором Александровичем Баланьевым, который официально числился вторым вахтером советского посольства, а на самом деле имел немалый чин в тайной полиции. Именно от него армянин всегда получал приказы.
— Поймите меня, дорогой Багдасарьян, мы не имеем права завалить это дело.
— А мы и не завалим, товарищ Баланьев.
— Очень надеюсь, поскольку провал был бы большой бедой для всех нас, а для вас — в особенности, дорогой Багдасарьян… В Сибири ужасно холодно!
Армянин почувствовал, как вдоль позвоночника пробежал неприятный озноб.
— Вы ведь хорошо знаете мою преданность, товарищ Баланьев! — чуть дрогнувшим голосом проговорил он.
— Конечно, конечно, дорогой Багдасарьян… Но Советский Союз не нуждается в преданности людей неловких. Для нас важен только успех! И никогда не забывайте об этом. Поэтому не сводите глаз с того парнишки, а в случае чего помогите ему…
— Договорились.
Федор Александрович Баланьев осторожно поднес к губам чашку зеленого чая и, допив, поставил на стол.
— А теперь мне пора… Вы знаете, где меня найти в случае крайней нужды… До скорой встречи, дорогой Багдасарьян… Вы мне и в самом деле очень симпатичны… И я буду глубоко огорчен, если придется вас потерять…
Суперинтендант Аллоуэй, которого никто не посмел беспокоить дома, где он принимал каких-то родственников из провинции, приехал в участок лишь к пяти часам. Раздраженный бесконечным ожиданием при полной невозможности обменяться хоть парой слов с удрученной Пенелопой, Гарри ринулся в кабинет суперинтенданта, как только ему сообщили о приезде последнего.
Аллоуэй оказался человеком плотным и полнокровным, и, по-видимому, страдал от дурного пищеварения. Шумное вторжение молодого человека так удивило его, что суперинтендант выслушал все молча, ни разу не перебив.
Впрочем, надо признать, Комптон был великолепен. Он сообщил, что влюблен в мисс Лайтфизер, но, узнав о ее политических взглядах, долго колебался и даже хотел порвать отношения. Однако глубина чувства не позволила так поступить. И теперь он, Гарри Комптон, дает суперинтенданту слово, что мисс Лайтфизер уже не интересуют ни господин Хрущев, ни господин Мао, более того, чисто буржуазное стремление создать семейный очаг заставляет ее с большей симпатией относиться к мистеру Мак-Миллану. Тронутый этой исповедью, суперинтендант Аллоуэй горячо пожал руку Гарри и заявил, что считает его очень достойным подданным королевы и поздравляет с тем, что ему удалось вернуть заблудшую овечку в лоно просвещенной демократии.
Успокоившись, Гарри спросил, можно ли ему теперь покинуть участок вместе с мисс Лайтфизер. Аллоуэй ответствовал, что не видит к тому никаких препятствий.
— Тем более, — добавил он, — что я вас сюда не вызывал и, честно говоря, плохо понимаю, с чего это вдруг вы решили избрать меня поверенным своих любовных дел.
Это замечание несколько подпортило дело. Суперинтендант грозно потребовал вызвать констебля, который привез в участок молодых людей. Тот рассказал, с чего все началось.
— Вы что, совсем рехнулись, Грегори? — взорвался Аллоуэй. — Какого черта вы арестовали эту пару?
— Но, шеф, они собирались целоваться…
— И что с того?
— Да я бы ничего не сказал или по крайней мере ограничился замечанием, если бы по чистой случайности не узнал, что девушка состоит в коммунистической партии…
— А вы что ж думаете, коммунистам никогда не хочется поцеловаться?
— Не знаю, шеф…
— Убирайтесь отсюда, Грегори! Вы слишком глупы! В конце концов, это становится просто неприличным…
За всю дорогу из Доркинга в Лондон Пенелопа и Гарри не сказали друг другу ни слова. На вокзале Ватерлоо девушка, едва сдерживая слезы, протянула Комптону руку.
— Я… я была счастлива познакомиться с вами… Я… прошу у вас прощения… но у меня не хватило мужества сразу сказать правду… прощайте…
Пенелопа хотела освободить руку, но Гарри удержал ее.
— Прощайте? Должен ли я из этого сделать вывод, что мы больше не увидимся?
— Послушайте, ведь это невозможно! После того, что произошло… Умоляю вас только никому не рассказывать. Иначе я останусь без работы… Вся моя клиентура настроена скорее консервативно…
— Да, я знаю, эти люди выжимают пот из народа!
Девушка удивленно вытаращила глаза. Не будь на вокзале так людно, Гарри заключил бы ее в объятия.
— Пенелопа… хотите, мы еще немного погуляем вместе?
— О да!
Они покинули вокзал и, перейдя через мост Ватерлоо, добрались до Стрэнда. Там Гарри пригласил мисс Лайтфизер в бар и, выбрав столик в самом углу, принялся с любопытством расспрашивать.
— И давно вы записались сами знаете куда, Пенни?
— Скоро год…
— А почему?
— В отместку!
— Не понимаю…
— В «Пирл и Клементин» у меня была подруга — Вирджини Максвелл. Как портниха она мне и в подметки не годилась… К тому же мне вечно приходилось то исправлять, то заканчивать ее работу — иначе Вирджини просто вышвырнули бы за дверь. Так вот, когда освободилось место старшего мастера, выбрали ее, и это от нее я теперь получаю распоряжения…
— А почему вам предпочли эту Вирджини?
— Потому что ее дядя — архидиакон в соборе Вестминстера, откуда родом жена Клементин (это, как, впрочем, и Пирл, — мужчина). Тогда-то я и поняла, что всегда буду жертвой в обществе, безжалостном к слабым и одиноким, и пошла к тем, кто обещает перемены, благодаря которым такие девушки, как я, окажутся в равном положении со всеми прочими.
В истории Пенелопы, столь поразительно сходной с его собственной, Гарри усмотрел перст Судьбы. Они, несомненно, созданы друг для друга и для того, чтобы отомстить режиму, который так несправедливо обошелся с обоими.
— Я понимаю вас, Пенни… и даже одобряю… Когда-нибудь потом я скажу вам кое-что еще… А пока можете не сомневаться: ни за что на свете я бы не согласился расстаться с вами. Мы провели вместе лишь несколько часов, но мне было бы очень тяжко жить, не видя вас…
Комптона несколько смущала привычка Пенни в любой ситуации — будь она счастлива или несчастна — выражать свои чувства бурными слезами. В высшей степени досадное обыкновение! Посетители бара — главным образом, конечно, мужчины — немедленно повернулись к ним, и в каждом взгляде Гарри читал презрение, а то и желание набить физиономию. Никто, видимо, не сомневался, что присутствует при трагической развязке романа, и коварный соблазнитель бросает на произвол судьбы влюбленную в него женщину, а возможно, и будущую мать чудесного бэби. Когда у двери замаячил силуэт констебля, озиравшего бар с типичной для всей лондонской полиции напускной небрежностью, за которой скрывается готовность действовать мгновенно и весьма решительно, Комптон ухватил заплаканную Пенелопу за руку и поспешил увести подальше. «Бобби» проводил их подозрительным взглядом, явно жалея, что у него нет никаких оснований вмешаться.
