— Многими служащими Риссига могла бы поинтересоваться полиция. Могли бы, к примеру, заняться директором здешней фабрики. Когда он служил почтмейстером, он по просьбе Риссига выкрал служебную секретную бандероль с материалами, разоблачающими махинации фабричного начальства. С почты его выгнали. А Риссиг назначил его директором фабрики и выиграл процесс, ведь доказательства были у него! И Ганка, и директор спокойно ходят на службу. А мы ничего не можем сделать…
— Но на этот раз Ганка не улизнет! Ведь мы доказали, что он убийца. Но насчет Риссига вы ошибаетесь, ребята. Какая выгода ему убивать Павлату и травить его дочь…
— Это мы узнаем, если вы нам поможете, пан учитель.
— Это мне нравится! При чем здесь я?
— Хотя бы ради Альбины. Ведь если раньше Риссиг хотел отделаться от нее исподтишка, теперь она попала прямо в волчье логово! Вы должны спасти ее, пан учитель… — голос Голана дрогнул.
— Ах вот как, теперь я должен вам помочь? Отлично! Где же вы были раньше? Вам ни разу не пришла в голову мысль навестить бедную девочку хотя бы ночью? Она умирает от страха за своего Ярека, а он даже записку ей не напишет!
Голан тяжело вздохнул, вскочил, стукнувшись лбом об балку.
— Я же не знал, что с ней, было на самом деле, поймите! На Большой Холм она не явилась, все говорят — струсила. Ни с кем ни слова, я думал, значит, совесть нечиста…
— Потому и не пришел к ней, пускай сама разбирается? Странные у вас понятия о любви, молодой человек!
— Я не волен делать что хочу, пан учитель. Люди все замечают, и друзья, и недруги. Что бы обо мне подумали? Бегает за девушкой, которая предала стачку. Я вам так благодарен, что вы оправдали ее перед всеми! Теперь мы должны ее уберечь. А еще перед всеми властями разоблачить настоящего убийцу Павлаты, да и миллионера Риссига заодно! Раз гибель восьми рабочих им как с гуся вода, пусть ответят хотя бы за одного лавочника! Заранее обдуманное убийство, на этот раз им не выкрутиться…
— Но зачем Ганке было убивать его? И вы думаете, с ведома Риссига? Недавно я с ним разговаривал, — учитель потер слипавшиеся веки. — Это образованный человек, не может быть, чтобы он одобрял убийство.
— Вот во всем этом и надо разобраться!
— Но мне послезавтра надо быть в Праге.
— Это и Риссигу на руку.
— Как это, не понимаю?
— Зачем, вы думаете, он нанимал людей, чтобы вам писали анонимки, бросали камни, стреляли в воздух?
— А чего ради он предложил вам собственную карету? Он ничего задаром не делает! Хочет поскорее от вас избавиться да без помех расправиться с Альбинкой. Вы для него — свидетель, который становится не в меру любопытным…
— Но ведь четверть кончается. Кто за меня отметки выведет? — возражая, Красл чувствовал, что никуда он пока не уедет, не сможет!
— Значит, карета сломалась не случайно? — спохватился он вдруг.
Голан только усмехнулся:
— У нас есть свои люди на конюшне… — Теперь он уже не казался таким юным и неопытным.
VI. Почему был убит Павлата
1
Ганка жил в вилле, которую снимал у пана Иоганна Унтермюллера, отставного банковского служащего конторы Риссигов (у них был еще банк в Вене, который возглавлял брат Георга).
Учитель сидел в парке на скамейке уже с шести часов. Никто не обращал на него внимания. Прилично одет, значит, не относится к бедолагам, что пытаются здесь спать. Таких сторожа гнали беспощадно. Красл же был похож на мелкого чиновника еще и потому, что неутомимо что-то писал в тетрадке. Этим утром в либерецком парке он начал свои записки о деле Павлаты, которые позднее наделали столько шуму.
Он бы не узнал Ганку, если бы не тихий свист Шойе, который подметал на углу мостовую. Ганка шествовал как важный барин, в черном костюме, какого у Красла отродясь не было, в черной шляпе, в лайковых перчатках, щегольски помахивая тросточкой. Растерянный учитель не сразу поверил, что перед ним действительно бывший друг детства. Да, платье меняет человека, и, пожалуй, еще больше может изменить человека его собственное о себе мнение. Ганка не налеплял фальшивых усов или бакенбард, не носил повязку на глазу и все же был неузнаваем, как после фундаментальной пластической операции. Исчезло выражение подавленности, появился уверенный взгляд, довольство сытого и обеспеченного человека, который ничего не боится. Венчик седых волос приглажен бриллиантином, этакий элегантный обладатель солидной ренты на утреннем променаде. Красл заговорил с Ганкой только на людной улице и когда перед ним возник Голан, так что стало ясно, что новоявленный рантье не убежит.
— Простите, что вам угодно? — Ганка изобразил высокомерное удивление. — Это какая-то ошибка! Моя фамилия не Ганка, — он говорил с легким немецким акцентом, как это было модно. — Меня зовут Шмидт. Показать документы?
— Спасибо, не надо! — На Ганку словно бы случайно налетел Голан. — Брось ломаться и помалкивай. Шойе стоит за тобой.
— Но позвольте, господа…
— Конечно, позволим, — подтвердил сзади Шойе и с улыбкой обнял Ганку как старого знакомого. Прохожие не оборачиваясь шли мимо, такие встречи не интересуют людей, особенно когда они торопятся на работу.
— Наверное, тебе будет неприятно, если вдруг появится полицейский.
— Тебе тоже! — рявкнул Ганка, уже не притворяясь.
— Так давайте зайдем в ресторан, — предложил Красл, порядком струхнувший, хотя из всех четверых лишь его не разыскивала полиция.
Ганка с деланным равнодушием пожал плечами, в последний раз огляделся, как бы разыскивая кого-то, потом подчинился. В ресторане он заказал сытный завтрак: какао, яичницу, масло и джем. Остальные удовольствовались чаем. Они сидели в углу, одни во всем зале. Видимо, вчера здесь был танцевальный вечер, уборщицы снимали какие-то бумажные украшения, пахло табаком.
— Хороших ты себе подыскал союзничков, Красл, — заговорил Ганка. — С ними далеко пойдешь! А ведь я тебя предупреждал не один раз.
— Ладно, Ганка, не кривляйся! — Голан положил на стол могучую правую руку, медленно сжал кулак. — Предлагаем тебе союз.
— В тюрьме, что ли? — насмешливо поинтересовался Ганка и намазал рогалик толстым слоем масла. — Думаешь, не попадешься? Тебя ведь все знают, небось из Либерца не выпустят!
— Это уж мое дело.
Чувствуя, что назревает ссора, Красл решил вмешаться. Ему хотелось проявить себя проницательным, опытным заговорщиком.
— Слушай, Ганка, вот ты уже не раз говорил о богатстве, которое можно ухватить. За деньги Риссига ты хотел отравить Альбинку. Не знаю, требовал ли ты денег у Павлаты. Во время стачки… впрочем, это уже неважно, на этот раз ты погорел…
— Ничего мне не будет!
— Думаешь, Риссиг будет защищать тебя ради твоих прекрасных глаз? Дудки! Мы тебя выследили, расскажем рабочим в Свагове. А Риссига ты знаешь — плевать он теперь на тебя хотел!
— Пан барон держит свое слово, — сказал Ганка, но все-таки отложил намазанный рогалик в сторону и впервые посмотрел Краслу в глаза. — Чего ты, собственно, хочешь?
— Я теперь имею влияние на Альбину, — начал Красл, продолжая изображать интригана. — Могу с ней делать что хочу. Только еще не решил что.
Ганка усмехнулся.
— Подожди смеяться, мы с тобой поделимся, если скажешь нам все.
— А что именно?
— Мы возьмем тебя в нашу компанию, — сказал решительно Голан. — От Риссига теперь крейцера не дождешься. А с нами можешь тысячи заработать…
Ганка несколько раз нервно сглотнул слюну, а когда заговорил, голос его звучал сипло и взволнованно:
— Это вы серьезно? После всего, что было в Болеславе?
— Когда есть деньги, не страшны ни тюрьма, ни власти… Сбежим в Силезию или даже в Америку! Поможешь нам — простим тебе все! И ты можешь исчезнуть вместе с нами.
— Мы знаем, что Риссиг к своим агентам относится не лучше, чем к рабочим, — добавил Шойе. Ганка, похоже, не заметил шпильку, он уже обдумывал новые возможности.
— Сведения я дам Краслу дорогой. Здесь опасно, каждую минуту могут помешать. По пути договоримся и о следующей встрече. — Он вопросительно взглянул на Голана. Тот, в свою очередь, пристально смотрел ему в глаза, раздумывая, замышляет ли Ганка новое предательство или на сей раз ему можно поверить. С минуту оба молчали. У Красла вспотели ладони, потом ему это торжественное состязание взглядов показалось смешным и неуместным.
— Можешь мне верить, — сказал Ганка, первым не выдержавший эту игру, похожую на детские гляделки. — Можете мне верить, — его голос дрогнул, словно он признал превосходство Голана. — Мне ведь тоже несладко было там, на суде, можете мне поверить. Я бы с удовольствием испортил Риссигу всю игру, но я ничего не мог сделать. Честное слово, ребята…
Краслу показалось, что теперь он говорит откровенно. Голан молчал с таким видом, как будто присутствовал на торжественном экзамене. Лишь под конец произнес:
