– Великолепно, синьора. До встречи, – выпалил он и быстро повесил трубку, прежде чем она успела бы передумать или снова заглянуть в свой ежедневник.
Он позвонил Паоле и сообщил ей, что не сможет прийти сегодня домой обедать. Она, как всегда, приняла эту новость с такой бесстрастностью, что Брунетти заподозрил, что у нее имеются какие-то свои планы.
– А ты что будешь делать? – спросил он.
– Что ты сказал? Почитаю, наверное.
– А ребята? Ты справишься?
– С голоду они не умрут, не волнуйся. Ты же знаешь, как только мы с тобой перестаем следить за их манерами, у них сразу же просыпается волчий аппетит. Так что у меня будет куча свободного времени.
– Надеюсь, ты тоже поешь?
– Гвидо, ты помешан на еде. Ты ведь и сам это знаешь, правда?
– Только потому, что ты не даешь мне об этом забыть, дорогая, – рассмеялся он и хотел было добавить, что она, в свою очередь, помешана на книжках, но вовремя спохватился, что Паола вряд ли воспримет его слова как комплимент. Поэтому он сказал только, что будет дома к ужину, и повесил трубку.
Брунетти покинул здание, не сказав никому, куда идет, и благоразумно воспользовался боковой лестницей, принимая во внимание, что сейчас начало двенадцатого, а значит, вице-квесторе Джузеппе Патта, скорее всего, сидит у себя в кабинете.
Выйдя из квестуры, Брунетти с удивлением обнаружил, что на улице потеплело; на нем были теплый шерстяной костюм и пальто, которые он надел с учетом утреннего холода. Он зашагал было по набережной и уже собирался повернуть налево, к череде улочек, ведущих к площади Санта-Мария-Формоза, а уже оттуда – к мосту Риальто, но вдруг остановился и, решительно сняв пальто, устремился обратно, в сторону квестуры. Когда он подошел к зданию, охранники, сидевшие внутри, узнали его и открыли массивные стеклянные двери. Брунетти направился в небольшой кабинет, расположенный слева, где увидел Пучетти. Тот сидел за столом и говорил по телефону. Увидев начальника, Пучетти тут же положил трубку и вскочил на ноги.
– Пучетти, – заговорил Брунетти, сопровождая свои слова энергичным взмахом руки, показывающим, что он может садиться, – я хотел бы оставить здесь свое пальто. Буквально на пару часов. Я заберу его, как только вернусь.
Пучетти, вместо того чтобы занять свое место за столом, шагнул вперед и осторожно принял пальто из рук Брунетти.
– Я отнесу его к вам в кабинет, если вы не возражаете, Dottore.
– Нет-нет, пусть лучше останется здесь, не беспокойся.
– Лучше все-таки отнести его наверх, сэр. У нас тут за последнее время пропало несколько вещей.
– Как так? – удивился Брунетти. – Из комнаты охраны? В квестуре?
– Так точно, сэр, – отозвался Пучетти, кивая в сторону бесконечной очереди, протянувшейся от дверей «Ufficio Stranieri, [13] в которой, как казалось, сотни людей терпеливо ждали, пока им выдадут формы, после заполнения которых их пребывание в городе будет наконец узаконено. – Сейчас у нас тут полно албанцев и разных там славян, а уж они, как известно, тащат все, что плохо лежит.
Если бы Пучетти сказал нечто подобное Паоле, она просто-напросто стерла бы его в порошок, заклеймив фанатиком и расистом и доказав ему, что нельзя судить обо всей нации по отдельным ее представителям. Но поскольку Паолы в кабинете не было, а Брунетти, признаться, отчасти разделял взгляды Пучетти, он ограничился тем, что поблагодарил молодого человека и, выйдя из кабинета, покинул здание.
Покидая площадь Санта-Мария-Формоза, Брунетти вдруг вспомнил, что еще прошлой осенью видел что-то необычное на площади Санта-Марина. Еще одна крошечная сатро, поворот направо, и… он очутился на площади Санта-Марина. За окном зоомагазина уже были вывешены металлические клетки с птицами. Брунетти подошел поближе, чтобы убедиться, что merlo indiano [14] все еще там. Ну конечно, вот он, в самой верхней клетке, черные перья блестят, и круглый бусинка-глаз, не мигая, глядит на Брунетти.
Брунетти приблизился к клетке и поприветствовал дрозда:
– Ciao.
Никакой реакции.
– C-ia-o, – нимало не смутившись, нараспев проговорил Брунетти.
Дрозд перелетел с одной жердочки на другую, повернулся и уставился на него другим глазом. Брунетти огляделся по сторонам и увидел, что прямо посреди campo, перед edicola остановилась какая-то пожилая седовласая синьора и внимательно за ним наблюдает. Сделав вид, что не замечает ее, он снова обратился к дрозду.
– Ciao, – повторил он.
Неожиданно ему пришла в голову мысль, что это вполне мог быть другой дрозд: в конце концов, все эти небольшие черные птицы так похожи одна на другую. Он предпринял последнюю попытку:
– Ciao.
Молчание. Разочарованный, он повернулся, чтобы уйти, вяло улыбнувшись седовласой даме, которая по-прежнему неподвижно стояла посреди campo, наблюдая за ним.
Не успел он пройти и двух шагов, как услышал, что его собственный голос произнес, растягивая гласные, как это делают птицы:
– C-i-aa-oo.
В ту же минуту он снова очутился возле клетки.
– Come ti stai? – спросил он на этот раз и немного погодя повторил свой вопрос. Он почувствовал, что за его спиной стоит та самая седая синьора. Обернувшись, он улыбнулся ей; она улыбнулась ему в ответ.
– Come ti stai? – снова спросил он у дрозда, и тот, с абсолютной точностью копируя его голос, повторил:
– Come ti stai?
– А что он еще может сказать? – поинтересовалась синьора.
– Не знаю, синьора. Это единственное, что я от него слышал.
– Чудесно, не правда ли? – В ее глазах засверкали веселые искорки, и Брунетти показалось, будто она в один миг помолодела на несколько десятков лет.
– Да, чудесно, – согласился Брунетти. Наконец он ушел, а она осталась около клетки, повторяя нараспев: «ciao, ciao, ciao».
Пройдя через Санти-Апостоли и минуя Страда-Нуова, он добрался до Сан-Маркуола, где сел на один из пароходиков, курсировавших по Большому каналу. Вода ослепительно сверкала, и он пожалел, что не захватил с собой солнцезащитные очки. Но кто мог подумать этим туманным промозглым утром, что днем так распогодится? Весна преподнесла городу неожиданный великолепный подарок.
Сойдя с парома, Брунетти повернул направо, затем налево, затем снова направо… Ноги сами несли его по лабиринту городских улочек. Будучи молодым, он частенько навещал приятелей, провожал домой подружек, искал кафе, где можно было бы выпить чашку кофе, или просто бродил по городу, не имея ни малейшего понятия, куда он идет и зачем, поэтому сейчас он просто следовал указаниям внутреннего голоса. Вскоре он вышел на площадь Сан-Зан-Дегола. Брунетти до сих пор сомневался, какой именно части мощей святого Джованни поклоняются в этой церкви, – то ли обезглавленному телу, то ли отрубленной голове. Да и нельзя сказать, чтобы его это особенно интересовало.
Сальвьяти, за которого вышла замуж бывшая подружка Роберто, был сыном нотариуса Фульвио.
Если я не ошибся, подумал Брунетти, дом расположен на второй calle [15] направо, третий с левой стороны. И его догадки подтвердились: номер дома совпал с тем, что он выписал из телефонной книги, хотя в ней и было указано, что в доме проживают трое разных Сальвьяти. У нижнего звонка на входной двери значилась буква «Е». Брунетти позвонил, недоумевая, почему им пришлось переехать на верхний этаж, – неужели старики умерли и нижние квартиры теперь пустуют?
Дверь распахнулась, и Брунетти вошел во внутренний дворик. Прямо перед ним была узкая дорожка, ведущая прямо к лестнице. По обеим сторонам дорожки росли веселенькие тюльпаны, а слева, в середине газона, только-только начала цвести величественная магнолия.
Брунетти поднялся по лестнице и не успел подойти к двери, как замок щелкнул. По ту сторону его ожидала еще одна лестница, ведущая на верхнюю площадку, на которую выходило две двери. Наконец та, что слева, открылась, и на площадке появилась молодая девушка.
– Вы из полиции? – спросила она. – Забыла, как вас там…
– Брунетти, – отозвался он, преодолевая оставшиеся ступеньки.
Девушка стояла в дверном проеме; ее лицо, которое в другой ситуации можно было бы назвать симпатичным, сейчас напоминало застывшую маску. Если Брунетти не ошибся в своих предположениях и у нее действительно был грудной ребенок, то она, судя по всему, не теряла времени даром, чтобы вернуть прежнюю форму: узкая красная юбка и черный свитер облегали гибкое молодое тело. Ее бесстрастное лицо обрамляли вьющиеся черные волосы, ниспадавшие на плечи. Темные глаза смотрели на Брунетти без малейшего интереса.
Наконец Брунетти добрался до дверей ее квартиры.
– Спасибо, что согласились побеседовать со мной, синьора.
Она ничего не сказала в ответ, сделав вид, что не расслышала его последних слов, и, повернувшись к нему спиной, пропустила его в квартиру, проигнорировав его нерешительное: «Permesso» [16]
