— Ну ты даешь! — искренне восхитился я. — И впрямь талант.
Я кивнул официанту, и тот мигом доставил на столик еще одну рюмку. Кеша убрал жуткую гримасу со своего лица и с достоинством выпил.
— Ага, — признал он грустно, — таланта у меня навалом, только денег ни хрена… Ну, конечно, на кусок хлеба я себе всегда заработаю, только и нормально пожить охота, как человек…
Я посмотрел на часы и решительно произнес, доставая из кармана деньги за обед:
— Вот что, Кеша, ты мне понравился. Пожалуй, я могу тебе помочь. Многого не обещаю, да ведь тебе многого и не надо, верно?
Тень беспокойства вновь затуманила лицо побирушки. Он опять засомневался, не стану ли я его домогаться, не предложу ли ему чего-нибудь криминального или скабрезного. Его смущал и вид кожаного бумажника с обилием кредитных карт, и та легкость, с которой я бросил на скатерть крупную купюру.
— Ты где обитаешь? — спросил я, с удовольствием наблюдая за игрой мелких мыслишек на его лице.
Вот сейчас он думает, как было бы славно затащить этого жирного бобра (то есть меня) в темное место и пощупать там… Бумажник толстый, надолго хватит… Купить билет и рвануть из Москвы… Куда-нибудь… Хоть в Сыктывкар, что ли… А там ищи-свищи… А другая мыслишка тут же подло возразила: а как его обработать, если кругом белый день и народу немерено. А вдруг у этого гладкого борова пистолет во внутреннем кармане? С него станется…
— Вот визитка… Позвони мне… пожалуй, в среду. Попробую что-нибудь придумать.
Попрошайка осторожно сжал в красном кулаке плотный прямоугольник, нервно сглотнул слюну. Он, конечно, не собирается мне звонить. И работа ему совершенно не нужна. Максимум, на что он рассчитывает, — это на еще один обед и дармовую выпивку. Или надеется выпросить рублей сто на поправку здоровья, но ведь буржуй может и не дать. И еще он немного волнуется, опасаясь неожиданной подлости с моей стороны, однако очень уж соблазнительной кажется ему мысль насчет поживы. Еще надеется на какой-то безумный шанс, на чудовищную в своей слепоте удачу.
А я надеюсь на него.
Брешь в сиятельной обороне генерального директора удалось обнаружить всего пару месяцев назад. Это произошло совершенно случайно.
Мы как раз отрабатывали сделку с продажей нескольких сотен тысяч кубов чего-то лесного кому-то зарубежному. За давностью времени точно не помню, откуда и куда направлялся товар. Не то через пустыню Сахара в Коми-Пермяцкий округ, не то через Южную Антарктиду в Архангельский лесхоз.
Я день и ночь корпел над документами, несколько раз срывался в командировки, сутками висел на телефоне. Вскоре все было готово, титанический труд подходил к концу, и я уже предвкушал кругленькие премиальные, которые осядут в моем кармане, когда сделка наконец состоится.
Однажды вечером я одиноко торчал в своем кабинете (ждал звонка с крайнего юга от клиента, чтобы немедленно перезвонить заинтересованной стороне на север), расслабленно бултыхаясь при этом в феерических мечтах.
От сделки мне положено полпроцента. Если речь идет о четырехстах тысячах, то полпроцента это… это…
Я не успел сообразить, сколько именно получится. В коридоре послышались легкие стремительные шаги, и в кабинет вдвинулась вихрастая рыжая голова с круглыми глуповатыми глазами. Это был Вася Петин, мой коллега, легкомысленный, но удачливый оболтус двадцати пяти лет. В свое время, опередив меня на полкорпуса, он занял теплое место возле генерального и теперь был на побегушках у шефа, подобострастием отрабатывая свое высокое жалованье.
Вася имел такое скудное чувство юмора, но при этом так любил острить, что зачастую лишь врожденное чувство осторожности мешало мне со всего маху съездить по его ликующей веснушчатой физиономии.
— А, старичок, — весело приветствовал меня Вася, — ты что тут торчишь? Яйцо высиживаешь?
— Жду звонка, — вынужденно объяснил я, недовольный принудительным возвращением в скучную подлунную обыденность. — Клиент звонить должен.
— Ага, ясненько, — подмигнул Вася. — А где же твоя черноглазая, где? В Вологде-где-где-где, в Вологде-где? — пропел он, переиначивая старую песню. Он имел в виду мою помощницу Алину. Видно, слухи о наших с ней отношениях (весьма небеспочвенные) наконец докатились и до него.
Алина печатает для меня документы, отвечает на звонки, приносит кофе — короче, выполняет обязанности секретаря.
— Нет, не в Вологде, — холодно оборвал я. — Наверное, дома.
— Значит, ее комп свободен? — обрадовался Вася.
— Естественно. А тебе зачем?
— Понимаешь, срочно надо отпечатать одну бумаженцию, а мой кабинет уже опечатан и ключи сданы. Неохота возиться. Только ты тут один кукуешь, как ночной сыч. Не возражаешь, если воспользуюсь?
— Печатай! — Я недоуменно дернул плечом. — Нет проблем!
Напевая что-то фривольно-жизнерадостное, Вася уселся за стол в приемной и самозабвенно застучал по клавиатуре.
Пару минут из соседней комнаты доносился только сухой треск клавиш, а потом рыжий пришелец проорал, даже не удосужившись оторвать свою задницу от стула:
— Эй, старичок, а где у твоей зазнобы «болванки» договоров хранятся? Если ты не болван, должен знать.
— Посмотри в папке «Шаблоны», — ответил я, измученный его фонтанирующим остроумием. Пусти козла в огород, называется.
— Ага, нашел! — через секунду послышался радостный рев. — Спасибо, старичок!
Вася заткнулся, целую минуту его не было слышно.
Вскоре зажужжал принтер, выплевывая листы бумаги, и кудлатая голова просунулась в дверь.
— Старик, я удираю… Тебе — большое русское рахмат! Деревяшкин растерзал бы меня, если бы не твоя ангельская доброта. Моя мама запишет тебя в поминанье, ты вернул ее сына к жизни.
— Ладно, страдалец, дуй домой, к маме, — отмахнулся я.
Трепло! Беззаботное трепло, не способное ни к вдохновению, ни к пороку. Порхает, вьется, а толку-то… Так и просидит на своем месте до скончания века. Выше-то не взлететь — некуда. А вот я… Я задумался.
Вообще картина мира вырисовывается не очень-то радостная. Человек рождается мокрым, голым и голодным. И это только начало! А чем заканчивается его существование? Работа, работа, работа, а потом сразу, без перехода — белые тапочки.
До миллионного состояния мне как до звезды. И заработать его — не более реально, чем поймать золотую рыбку, исполняющую желания. Тем более когда заранее знаешь, что никакой такой рыбки не существует. Что она по слабости старческого зрения была давным-давно зажарена и съедена пушкинской старухой…
Говорят, рай — это русская жена, английский дом, китайская пища и американская зарплата, а ад — это китайский дом, американская пища, английская жена и русская зарплата. Ну, положим, русская жена у меня имеется, с китайской пищей проблем нет, с домом тоже, а вот зарплата… Далеко не американская!..
Звонок раздался, когда я уже отчаялся ждать. Южный клиент был полностью согласен с условиями и рад был сбыть ненужный ему лес по самой низкой цене, какую только я осмелился ему назвать. Северный клиент тоже не подвел. Он готов был купить лес по самой высокой цене, которую я додумался ему предложить. У него срывалась крупная сделка с иностранными партнерами, и он хватал на рынке все свободное дерево. Еще немного — и он, казалось, отправится собственноручно заготавливать елки в лесу пилочкой для ногтей.
Утром я быстро набросал черновики документов по сделке, объяснил Алине тонкости оформления и вновь повис на телефоне.
Вскоре все было готово. Я невнимательно пробежал глазами стройные ряды банковских реквизитов, юридические и физические адреса, более тщательно проверил витиеватые формулировки условий и сроков поставки, штрафных санкций, размеры неустойки — все как всегда.
Далее бумаги начали движение по инстанции. Сначала их подписал главный бухгалтер. Подмахнул, не глядя, — знал, что на меня можно положиться. Потом завизировал заместитель Дерева Недыбайло. Затем толстенную кипу освятил своим прикосновением сам главный, после чего распухшая папка, принявшая солидный вид и вес благодаря множеству разномастных печатей и витиеватых подписей, отправилась в бухгалтерию.
Круговорот бумаг в природе получил весомую подпитку.
Через день на моем столе обнаружились копии платежных поручений, дабы я мог удостовериться, что все прошло в штатном режиме, как обычно.
Был поздний вечер. За окном флуоресцентными красками багровел закат. Солнце, прежде чем кануть в фиолетовую муть у горизонта, планомерно прошло все стадии цветоперемены: от ярко-желтого и апельсинового к просто алому, чтобы, прощально подернувшись фиолетово-синей пленкой, тихо погаснуть, уступив место серебристому свечению луны. В неоновом сиянии реклам негромкий свет ночного светила казался рахитичным и немощным, как тусклое излучение погасшей сто миллионов лет назад звезды, чей отблеск еще продолжает лететь по привычке сквозь черные бездны Вселенной, слабея, истончаясь, угасая на лету…
