Мимо лился поток людей, будто гонимых кем-то из тьмы, нависшей над крышами города. Вот женщина в осеннем саке, в кашемировом платке глянула на него пронзительно, вот мужчина, хорошо одетый, вытянул шею, окинув с ног до головы Вощинина, старик с кошелкой остановился, затоптался за спиной. Не следит ли он за ним, не товарищ ли тому, с кистями на карманах?
И тут же ватага парней в рабочих блузах едва не столкнула конторщика с тротуара, цыганка - лица не разобрать под шалью - окликнула завораживающим голосом?
- Ай, молоденький, лицо у тебя счастливое...
Как привидения в бледном свете другого, потустороннего мира, толкались возле гостиницы "Европа" женские фигуры. Выходили из гостиницы в шубах, в ротондах, в высоких шапках. К ним бросались со всех ног, путаясь в полах шинелей, лихачи-извозчики.
Промчались сани, долетело с храпом лошади, щелчками кнута, с женским хохотом:
- В "Откос"... Эгей, извозчик, гони в "Откос"... Последний денечек доживает ресторан...
Георгий Петрович круто повернулся и тоже торопливо зашагал к реке, откуда зазывно светились огни ночного ресторана.
8
Летний ресторан "Откос" приютился на волжском берегу в старинном особняке. Публика, гуляющая по вечерам, как бильярдные шары, закатывалась в узкую дверь мимо швейцара, к столикам на веранду, с которой - вид на зеленые волны, на шлепающие колесами и дымящие неистово трубами пароходы, на лодки, на рыбаков, приклеенных к камням возле берега.
Свежо от воды, весело от бравурного марша "Тоска по родине" в исполнении духового оркестра.
Внизу пристань, и на ней - "Дом ожидания". В случае - захмелел, переночуешь среди пассажиров, среди шпаны, беспризорников. На набережной, неподалеку от ресторана, под фонарями, биржа извозчиков, - увезут куда угодно. Сейчас, зимой, облысел поток посетителей. Последние дни, а там заведение закроют до весны, до нового тепла. Холодно на набережной, заносы. Один фонарь разбит. Неохотно едут извозчики: кто знает, что ждет их в темных переулках возле реки. Тюкнут по башке и спустят вниз. А сегодня и того хуже - ветер шально несся со льда, кляпом забивал рот, слепил. Весь ресторан закутался в пуховую метельную шаль, - казалось, что он качается, гнется под напором ветра, вот-вот покатится под мост, повисший в небе черными холмами. Желтенький язычок фонаря облизывал сугробы под собой, а набережная темна и безлюдна. Только у лестницы, ведущей вниз, к ресторану, лихачи. Да у входа в ресторан, на ступенях, под ветром, как листья, не улетевшие в осеннюю пору, - две девицы. Приплясывали, кутались в пальтишки.
В одной Георгий Петрович узнал Лимончика. Бывает она иногда в "Бахусе" - погреться, пива выпить, пошарить зазывающе бильярдистов светлыми глазами. Но нет лишних денег у Вощинина, чтобы умасливать эти глаза. И сейчас прошел мимо с равнодушным видом, толкнул дверь в фойе, пропахшее дорогими духами, ароматом табака, теплом богатых шуб. Снял пальто, стал разматывать шарф, принюхиваясь к налетающему из глубины зала мясному духу, прислушиваясь к беспорядочному дудению настраиваемых духовых инструментов еврейского оркестра Давида Штерна. Вот-вот и грянет то знаменитое аргентинское танго, с которого начинается вечерняя шикарная жизнь ресторана. Сунул шарф в карман пальто, готовясь снять и шапку, подать все это в могучие руки швейцара, - вдруг остановился: за мерцающими стеклами дверей разглядел он в зале, возле пальмы с темными листьями, человека. Был он со спутанными на макушке темными волосами, в пиджаке, из-под которого выглядывал воротник гимнастерки. Сидел и разговаривал с метрдотелем, тыкал пальцем в карточку кушаний, доказывал что-то. Может, обсчитали или подали вместо парового и духовитого мяса - скобленое, распаренное или ростбиф. На гудящий зал не обращал внимания и на проходивших мимо тоже.
"Уж не агент ли?" - подумал Вощинин и кинулся мимо изумленного швейцара. На ступенях - то ли от холода и липкого снега, то ли от неожиданного испуга - заежился, так что зубы застукали. Там, в "Бахусе", агент, здесь - агент. Следят за ним, за Вощининым...
"Да полно, - попытался жалко выругать себя Георгий Петрович. - Все это случайно. Агент по делам зашел в "Бахус", за "Смычкой". Этот по делу по своему".
А успокоения не нашел. И мороз стал еще злее вроде бы, и фонарь на столбе закутало снежной пеленой так, что лихач в темноте едва угадывался. Притихли и девицы, поджидающие богатых гостей ресторана, в надежде тоже посидеть под пальмой, да не чаек, а "Арак" и жаркое с картошкой уминать под гром духового оркестра.
- Не понравилось, что ли?
Это Лимончик окликнула, а сама затанцевала на ступеньке, закивала головой туда и сюда, как большеголовая птица. Подошел к ней Георгий Петрович поближе, чтобы разглядеть лицо под платком. Заиндевели у Лимончика ресницы, губы побелели и щеки тоже.
- Не понравилось, - ответил и грубо взял ее за локоть. - Поедем к тебе лучше.
- Ко мне нельзя, - засмеялась она, и как-то сразу вся распрямилась, и прижалась к нему с надеждой в глазах.
- Почему же?
- На учете. Милиция то и дело с обходом. Грозятся под суд... Ну, да найдется место, если серьезный вы человек, гражданин. Вот имя бы узнать только.
Вторая скупо засмеялась. Понятно, одна сейчас останется.
- Едем тогда.
Георгий Петрович, не оглядываясь, пошел к лестнице. Покорно за ним Лимончик, словно бы нехотя. Когда сели в пролетку лихача, сказала:
- Ну и холодища же, гражданин. Правда?
- Зима, - кратко ответил Вощинин. Она пошмыгала носом, окутала колени полами пальто.
Извозчик запрокинулся с козел, пригляделся к ее лицу. Качалась перед глазами надоедно его захлестанная пургой бородища.
- Куда вас? Поди-ка, к церкви Пророка?
- К церкви, - подтвердила Лимончик. - Да побыстрее, чего копошишься да зеваешь.
Извозчик крякнул досадливо, но промолчал, погнал возок залихватски.
Возле церкви, вылезая из санок, Лимончик едва не упала. А потом побежала вперед, да быстро, - спешила к теплу, назябшись на Волге, потом в возке возле молчаливого гражданина.
Они прошли через двор, засыпанный снегом, загроможденный поленницами дров, и оказались у маленького домика в глубине проулка. Прилепился домик к большому каменному домине и был похож на скворечню, только и есть что упавшую с крыши того домины. Лимончик, прежде чем постучать, потопала ногами, сбивая снег с полусапожек. И Вощинин потопал, разглядев хмуро домишко и маленькое окошечко, колодец, а за ним покосившийся скелет сараюшки.
- Ну и привела, в берлогу.
Лимончик не ответила, торопливо постучала в дверь. Вскоре загремел засов, и бледный свет керосиновой лампы осветил горбатого старика в шапке, холщовой гимнастерке, спущенной на галифе, в валенках.
- А-а, - сказал тоненько старик. - Лимончик сегодня с гостем. А я думал, не обход ли... Ну, задвигай засов.
Он повернулся и исчез в глубине коридора. Лимончик вошла в дом, и Вощинин тоже вошел, едва не зажав нос от острого запаха квашеной капусты, отхожего места, табачного дыма.
- Идем, - шепнула, шаркнув засовом.
Только сейчас уловил Георгий Петрович за дверью негромкие голоса и струхнул. Мало ли... А Лимончик взяла его за руку, как догадавшись, что гость собирается сбежать. Открыла дверь, и теперь они оказались в маленькой передней, заполненной тушей русской печи, освещенной лампой. У стены - койка, сбоку стол, окошко, завешенное для тепла, видимо, брезентовым пологом. За столом - двое. Один, высокий и светловолосый, с бледным лицом, сидел, закинув ногу на ногу, курил папиросу; второй, небольшого роста, с рябым лицом, курчавый, с бегающими юрко глазами, жевал с хрустом капусту из миски. Оглядев гостей, он наклонился, вытянул из-под стола бутылку с самогоном:
- Думали, не менты ли? - выругался он глухим голосом. Поднял с пола топор с короткой рукояткой, стал быстро сечь толстый шматок пожелтевшего сала. Куски отваливались на стол с тупым стуком.
- Так вот по шеям бы, - пробурчал курчавый и зыркнул почему-то на Георгия Петровича. Светловолосый засмеялся, потыкал папиросу в осколок-блюдце, спросил весело:
- Когда в Питер, Лимончик?
- Не знаю. А ты когда, Хрусталь?
Парень скользнул глазами по Вощинину - неприятные глаза, холодные и щупающие. Мол, что за тип с тобой, Лимончик?
- До весны...
Вощинин вспомнил: кличку Хрусталь не раз слышал там, в "Бахусе". Ни разу не видел его Георгий Петрович, и вот довелось. Он прошел мимо, в соседнюю комнату. Она была узка, так что одна кровать и занимала ее. Между кроватью и стеной проход - человек не разойдется с человеком. Табурет, круглый столик с тонкими ножками. Даже зеркало в углу, на месте иконы.
Войдя следом, горбун поставил лампу на стол, спросил:
- Вина, что ли, Лимончик? Так у меня только свое...
- Давай своего, - равнодушно ответила она. Сняла пальто, платок, присев на кровать, стала расчесывать густые волосы. Вытянутые красиво лаковые глаза ее жмурились, точно она только что вернулась с фабрики, усталая, измученная, и готовилась к одному - лечь и уснуть тут же. Серьги качались в ушах, заставляли Георгия Петровича неотрывно смотреть на них.
