забрать!
Митя вдруг резко останавливается, заглядывает ей в лицо:
– Знаешь, что меня сейчас интересует, Лиза?
– Нет.
– Меня интересует, почему ты сейчас улыбаешься. Что такого радостного во всем этом ты находишь?
– Лиза улыбается? – Лиза пытается найти поверхность, куда можно было бы посмотреться, чтобы найти и убрать улыбку, раз она не нравится Мите.
– Да, представь себе. Почему? – Его голос становится неприятно сиреневым.
– Лиза не знает. Может быть, Лизе нравится, что она все про Владимира Сергеевича поняла, рассказала тебе, и теперь ты тоже в курсе и сделаешь все как надо. Вообще, знаешь, это же очень интересно!
– Что именно интересно, Лиза?
– Просто захватывающе интересно! Ты должен понимать, раз ты здесь! Интересно – узнать о человеке то, что он ни за что никому бы не сказал. Узнать это про него. Понять, с кем имеешь дело.
– Мне кажется, ты не осознаешь…
– Чего именно?
– Как опасно то, во что ты лезешь.
– Опасно? – Лиза и правда не понимает. – Что тут опасного? Лиза приносит информацию, ты его забираешь. Как это может быть опасно? И для кого?
– Мне иногда кажется, что ты абсолютно не осознаешь, что такое опасность. Я сейчас вспомнил. Лидия Матвеевна рассказывала. В детстве тебе очень нравился скрип тормозов. Ты постоянно от нее удирала, а пока она пыталась тебя догнать, ты пряталась за припаркованными машинами, а потом выскакивала прямо на проезжую часть – только чтобы услышать этот звук. И вот сейчас ты выросла, ты взрослая, но совершенно не понимаешь до сих пор, что машина, под которую ты прыгаешь, тебя просто размажет. А звук прикольный, кто спорит. Тебе и сейчас нравится, да?
– Нравится, да. Но при чем тут это? Ты сам ничего не понимаешь! Это… Это… – Лиза изо всех сил пытается поправить браслеты, но ничего не выходит. – Это как сложная задача со множеством неизвестных, вот как что!
– Ага, и ты в ней – самый главный икс. Думал, показывать или нет. Покажу. Поймешь, к чему я.
Митя подходит к сейфу и набирает комбинацию.
– Три четыре восемь семь пять, – тихонько шепчет Лиза. – Сменил? А зачем? Совсем какая-то простая комбинация.
Митя оглядывается на нее через плечо, роется в сейфе, наконец вынимает из него пухлую папку – и кладет перед ней на стол.
– Что там? – спрашивает Лиза. Во рту у нее почему-то становится кисло.
– А ты полистай. – Митя валится в свое кресло – звук такой, будто кошке наступили на хвост. – Полистай-полистай.
Лиза берет папку в руки – та оказывается даже тяжелее, чем Лиза ожидала, – оглядывает обтрепавшиеся края и надорванный сгиб. Вглядевшись внимательней, она вдруг видит, как Митя быстро открывает сейф, приподнимает эту папку – так, что заминаются края, – и достает из-под нее конверт. Из конверта он вынимает ее, Лизины, паспортные фотографии – неразрезанный прямоугольник, четыре одинаковых лица в белых рамках со скошенным уголком, нелепо торчащая из косы прядь волос – и кладет их в нагрудный карман. Но, помедлив минуту, почему-то снова лезет в сейф, копается там, наконец достает папку, на которой написано имя Лизы, и перекладывает фотографии в нее. Затем он кладет папку с Лизой на самое дно сейфа, под стопку других таких же, меняет код, закрывает сейф, выходит из кабинета и поворачивает ключ в замке всего один раз вместо полных трех оборотов.
– Лиза?
Митин голос возвращает ее к реальности. Она читает имя на обложке:
– “Владимир Сергеевич Дервиент”. Так ты уже о нем знаешь?
– Пролистай.
Лиза развязывает тесемки, раскрывает папку, листает – и ничего не понимает. Имена, даты. Исписанные разными почерками – и аккуратно перечеркнутые крест-накрест красным листочки. Плачущие женщины, трясущиеся руки, сдавленные голоса.
– Объясни, что это? Лиза не понимает, объясни. – От хоровода чужих слез у нее вдруг кружится голова. Она отворачивается от папки, закрывает глаза.
– Это, видишь ли, доказательство того, что я вообще ничего не могу. Знаю я этого твоего Дервиента. Уж точно побольше, чем ты у него работаешь. Чего только не наслушался о нем. Каких только подробностей. Твой массажный стол – ничто, тьфу против этих подробностей, Лиза.
Лиза вжимается в стул, пытается нашарить подлокотники. Их нет.
Митя хватает папку, начинает листать:
– Сверху – четыре заявления от родителей. Отозванные, естественно. А дальше – то, что я сам на него накопал. В свободное от работы время. Поделиться с тобой, сколько у меня на него?
Лиза мотает головой, потом заставляет себя кивнуть.
– Вообще-то вагон и маленькая тележка. А предъявить вообще нечего – ни потерпевших нет, ни свидетелей. Ни показаний. Дервиент твой – волшебник какой-то! Из обеих столиц к нему очередь! Последняя надежда несчастных родителей! Я его волшебство четырежды вблизи наблюдал. Как по нотам, одна и та же ситуация – вроде к доктору сходили, хоба, а с ребенком что-то не то: трусики запачканы там. Кровь, иногда разрывы. Мать в истерике приносит заявление – вот, полюбуйся: Семенова, Куликова, Никольская… – Митя швыряет перед Лизой новые и новые листочки. Лиза отодвигается от стола, пытается не смотреть.
– Один раз отец приходил, – продолжает Митя. – Отцов в принципе нечасто увидишь. В семьях с детьми-инвалидами отцы редко задерживаются, знаешь? Ну и вот, обычно матери. Одна расстроенная, убитая просто, другая в ярости. И я каждый раз думал: “Ну все, сейчас я его возьму за это самое!” Принимал заяву, начинал проверки, назначал экспертизы. Это все быстро делается, это ж публичное обвинение. И тут – ты не представляешь, какое совпадение! Раз за разом что органы опеки, что эксперты – проверочку-то проводят, а потом все как один хором отрицают, что в отношении ребенка что-то противоправное происходило. А потом еще что-то такое случается, мать возвращается страшно напуганная и в ужасе заявление забирает. Бормочет при этом невнятное, дескать, все показалось, ребеночек больной, жизнь тяжелая, нервы расшатаны – всё как по нотам. Простите-извините. Будто у них методичка одна на всех. – Митя впивается пальцами в череп, лохматит рассыпающиеся темные пряди. Лизе немедленно хочется поправить их, ведь так аккуратно лежали. – Тысячу раз извиняется – и забирает. Умоляет все прекратить и забыть. Еще и еще извиняется. Просит не привлекать за дачу ложных показаний. Снова извиняется. И все! Понимаешь ты? Все! С этого момента я ничего больше не могу! Четыре раза так пролетел. Сверху еще шеф клюет: давай-давай, закрываем, некогда, реальных дел по горло. Первое заявление даже скопировать не успел, молодой был, не просек закономерности, только имена и адрес по памяти записал. Почти десять лет прошло с тех пор. Дальше рассказывать?
– А было дальше? – Лиза впивается одной рукой в другую, чтобы не мешала слушать.
– Ха! Еще как было! Думаешь, как я в СК оказался? Родители приходить не перестали. Только меня к ним на пушечный выстрел!.. А беседует с ними теперь
