- Да не надо меня ни в чем заверять, - ответил Анцыферов, махнув рукой.
- Подсудимый! Встаньте! Я прошу вас встать!
Анцыферов поднялся, по на судью не смотрел, его взгляд был устремлен за окно, на волю, которая судя по всему, отдалялась от него с каждой минутой.
- Hу? Встал... И что?
- Нукать будете в конюшне, если вам доверят этот ответственный участок. Опять делаю вам замечание. Ваши реплики оскорбительны для суда. Мы здесь говорим только о деле. Чувства, настроения, .обиды - это все для дома, для семьи. Вы со мной согласны?
- Согласен, - кивнул Анцыферов, стоя навытяжку перед оплывшей женщиной с тонким назидательным голосом.
- Можете сесть.
Анцыферов покорно сел.
- Впрочем, нет... Прошу прощения, - судья улыбнулась. - Встаньте снова. Вот так. Вам предоставляется слово. Вы можете сказать нечто опровергающее то, что изложено в документах?
- Нет.
- Я имею в виду заявление господина Халандовского, заключение экспертов, следственные протоколы, которые, кстати, вами же и подписаны".. Так что? Говорите, подсудимый! Внимательно вас слушаем.
- Это все провокации.
- Опять за свое... Жаль. Вы отказываетесь помогать суду в установлении истины. Если вам больше нечего сказать... Можете присесть... Пока.
Анцыферов продолжал стоять, не зная, как дальше себя вести. Несмотря на откровенно вульгарный тон судьи, а он прекрасно видел се невысокий уровень, ей удалось сбить его с толку. Анцыферов окинул взглядом присутствующих, набрал воздуха, решившись, наконец, сказать нечто внятное и убедительное, но, стоявший рядом солдат, с силой нажав езду на плечо, снова усадил на скамью подсудимых.
- Садись! - сказал он с непонятным раздражением.
- Я протестую! - вскрикнул, как от боли, Анцыферов.
- Сколько угодно, - судья захлопнула дело и, взяв тонкую папочку под мышку, вышла из зала в свою комнатку. Вслед за ней потянулись и народные заседатели - две женщины, такие же как судья толстые, с такими же тонкими накрашенными губами и непроницаемо-скорбными лицами.
- Суд удаляется на совещание, - сказала секретарша, собирая свои рассыпающиеся листочки. - Просьба не расходиться.
Судья с народными заседателями появилась через полчаса и зачитала приговор - десять лет в колонии общего режима.
- Сколько? - вскрикнул Анцыферов, как подстреленный.
- Сколько надо. Согласно статье. В особо крупных размерах, - и она улыбнулась, обнажив мелкие красноватые зубы. И снова покинула возвышение. Вслед за ней ушли и заседательницы, так за весь процесс не проронив ни единого слова.
Анцыферов вскочил, пытался что-то сказать, но солдат снова усадил его на скамью. Он хотел было обратиться к Халандовскому, но тот, пряча глаза, прошмыгнул мимо, как нашкодивший кот.
- Пошли, - солдат тронул Анцыферова за плечо. - Теперь и тебе пора.
- Куда?
- Ну ты даешь! - усмехнулся солдат. - Руки за спину, вот так... И вперед.
Анцыферов оглянулся на пустой зал, скользнул взглядом по судейскому столу и шагнул к двери.
Нужно было обладать безрассудством Пафнутьева или пугливостью Невродова, чтобы пойти на эту авантюру. Какой бы приговор не вынесла судья, все знали, что отсидит Анцыферов какую-то его малую часть. И самое страшное наказание, которое ему уготовили сильные мира сего - этот вот суд. А дальше произойдет что-нибудь счастливое в его жизни - амнистия, вновь вскрывшиеся обстоятельства, обнаружившиеся нарушения процедуры суда... Да мало ли причин можно придумать, чтобы выпустить на волю хорошего, нужного, верного человека! Было бы желание. А желание найдется и напрасно, ох, напрасно Анцыферов так переживал, так терзался и маялся, ерзая на жестокой, отполированной преступными задами скамье. Да, унизительно, неприятно, тягостно, но не на всю ведь жизнь сажают его за решетку, на годик-второй, да и то вряд ли...
***
Пафнутьев заметил - Невродов встречает его неизменно настороженно, каждый раз ожидая какой-то Новой опасности. И даже успешное завершение операции против Анцыферова не успокоило его, скорее наоборот - еще больше обеспокоило, поскольку Пафнутьев останавливаться на достигнутом не собирался. Но тот несмотря ни па что, был благодарен областному прокурору за то, что тот не отказывал и помощи, соглашался и выслушать его, и проникнуться его новыми затеями. Это уже было немало, требовать большего даже и неприлично.
Пока Пафнутьев с наигранным оживлением пересекал кабинет, Невродов с усилием поднялся, протянул руку и даже просипел что-то приветственное.
- Рад видеть, Валерий Александрович! - воскликнул Пафнутьев.
- Да ладно тебе, - ответил Невродов и, шевельнув рукой в воздухе, показал на стул. - Садись.
- Премного благодарен! - отчеканил Пафнутьев.
- Когда ты, входишь вот такой... Оживленный да радостный, я начинаю бояться, - улыбнулся Невродов. - Не забываешь ты меня, не забываешь, произнес он не то с укором, не то с благодарностью.
- На всю жизнь мы теперь повязаны, Валерий Александрович.
- Не говори так... Не все слова можно прокурору произносить. У нас своеобразное восприятие действительности.. И никакие слова не могут для нас звучать шутливо.
- Виноват, - охотно повинился Пафнутьев. - Исправлюсь.
- Вот смотрю я на тебя, Павел Николаевич, и думаю... Что тебя на этот раз привело... Анцыферова с Божьей помощью упрятали лет на десять...
- Неужели отсидит?
- Конечно, нет. Годик помается, ну может, два... Никак не больше. Выпустят. Учтут хорошее поведение, прошлые заслуги, друзья помогут, деньги помогут, я помогу...
- Не понял? - вскинулся Пафнутьев.
- Да у тебя, - Невродов досадливо отвернулся. - Все ты понял. Напишу представление о снижении меры наказания... Назвать причины? Не буду. Мое представление будет рассмотрено и удовлетворено. Приедет Анцыферов и первым делом ко мне явится, с благодарностью. И я не считаю, Павел Николаевич, что в моем поведении будет что-то предосудительное... Нет. Искренне все это проделаю. Ведь, честно говоря, десять лет для него многовато... Десять лет никто не выдерживает. Устранили опасность, и ладно... Излишняя жестокость ни к чему... А?
- Пусть так, - согласился Пафнутьев.
- Из обоймы мы его на какое-то время вышибли, а что дальше будет, посмотрим... В любом случае. вернется другой человек. Даже год, Павел Николаевич, даже год заключения меняет человека. Говори, что нужно?
- Ордер на обыск.
- Кого обыскивать собираешься?
- Лучше вам этого не знать. Я сам впишу фамилию.
- Есть только один человек, фамилию которого я не решаюсь вписать своей рукой, - проговорил негромко Невродов, испытующе глядя на Пафнутьева. - Надеюсь...
- Не надейтесь. Именно его я и собираюсь потревожить.
- Так... И хочешь сделать это официально?
- Как получится, - беззаботно ответил Пафнутьев. - Я бы мог и без ордера... Но с ним спокойнее. Когда в нем отпадет надобность, я верну, чтоб не было лишних разговоров.
- Рискуешь, Павел Николаевич.
- А! Семь бед одна ответ, как говорит один мой знакомый.
- Почему одна? - усмехнулся Невродов.
- Голова потому что одна. - Зачем мне вообще об обыске сообщаешь?
- Чтоб не обиделись... И потом... Мне тоже страшно, Валерий Александрович. Хочется хоть что-нибудь, за спиной иметь. Хоть бумагу какую-нибудь... Для поддержки штанов. Один ведь, совсем один, Валерий Александрович.
- Ты же знаешь мое положение... Этот человек...
Невродов замолчал.
- - Он еще не зачастил к вам?
- Он зачастил в другой кабинет, повыше... Есть, такие сведения. Тебя это не смущает?
- Подстегивает.
- В другие времена тебе бы цены не было, Павел Николаевич.
- Придут и другие. Тогда вспомните обо мне.
- Вспомню... Если сам уцелею.
- Есть сомнения?
- Никаких сомнений, Павел Николаевич! - с неожиданной силой проговорил Невродов. - Никаких сомнений. Только железная уверенность в том, что" уцелеть никому не удасться. Ни мне, ни тебе. Идет массовая криминализация всей страны на всех уровнях. Я повторяю, Павел Николаевич - на всех уровнях. Идут последние схватки. И мы с тобой, хорошие ли, плохие ли, мы с тобой - последние воины. Полководцы продались, армия разбежалась но коммерческим киоскам, по бандам, по зарубежным курортам. В лесах остались последние воины. Ты слышал историю о том, как через тридцать лет после воины на каких-то островах, в каких-то джунглях нашли полуодичавших, состарившихся японцев, которые продолжали воину? Ты слышал об этом?
Невродов вынул платок и; не стесняясь гостя, вытер глаза. Встав, он отошел к окну, пытаясь справиться с волнением. Пафнутьев слышал, как Невродов тяжело несколько раз вздохнул, восстанавливая дыхание, и, наконец, вернулся к столу. - Прост... Бывает. Нечасто, но бывает.
- Бывает, - согласился Пафнутьев и замолчал, не чувствуя за собой права выражать понимание более многословно.
Повторяю, дорогой Павел Николаевич... Мы с тобой последние воины. Обреченные воины. Тем японцам еще повезло, они выжили. И им было что защищать. А нам с тобой защищать нечего. В этом самое страшное. Нет страны, нет закона, нет права. Согласен?
