Вечером, едва мы вернулись домой, Лауре позвонил Жердь. Ее глаза, которые раньше были просто голубыми и лишь иногда — красивыми, радостно заблестели и стали такими же прекрасными, как у моего папы.
Мне никто не звонил: у всех моих знакомых, как и у меня, было полно срочных дел. Из комнаты Анхеля доносилась музыка, отец ужинал в кухне. Из окна были видны автомобили, припаркованные возле высоких металлических ворот наших соседей. Пока Лаура ворковала по телефону со своим воздыхателем, я рассказала отцу о том, какая складывается ситуация. Я сказала ему, что записная книжка монахини находится под замком в надежном месте. Когда я начала рассказывать о нашей встрече с Анной, отец разволновался, и ему пришлось переключиться с пива на вино.
Ему, хотел он этого или нет, пришлось выслушать мой рассказ о том, что Анна живет в роскоши и что мы по сравнению с ней — нищие. Я рассказала, что у нее есть дочь, которую зовут Сара и которая представляет собой верх совершенства. Мы всегда были частью работы, благодаря которой Анна обеспечивала себе шикарную жизнь. По-видимому, ее функция внутри преступной организации заключалась в отслеживании ситуации в семьях, у которых с ее помощью был «украден» ребенок, а особенно если у них имелись какие-либо подозрения в отношении родильного дома, в котором им сказали, что их сын или дочь при рождении умерли. Отец то и дело с недоверием качал головой, и в конце концов я сказала ему, чтобы он спросил у Лауры, которая тоже побывала дома у Анны и на которую этот дом тоже произвел сильное впечатление.
— Бетти была права, — сказал отец, допивая содержимое своего бокала и невидяще глядя на автомобили у дома напротив.
Он в этот момент, наверное, вспоминал о своих встречах с Анной, во время которых она, вполне возможно, пыталась его к чему-то склонить. Он также, наверное, вспоминал о душевных мучениях, которые его жене и ему приходилось испытывать на протяжении многих лет. Виноватой в этих мучениях, как выяснилось, была главным образом Анна — та самая Анна, которая вроде бы помогала моей маме в самые трудные моменты жизни.
Отец, однако, не решился рассказать мне о том, что чувствовал: о том, что никогда не простит себе, что не поддерживал Бетти на все сто процентов; что ему стыдно за то, что он предпочитал считать, будто Лаура умерла; что он считает себя виноватым. Я тоже чувствовала себя виноватой: я не была все время рядом с мамой, когда она лежала в больнице, а свое отсутствие рядом с ней я оправдывала тем, что искала Лауру. Все мы могли считать себя виноватыми, тогда как Лили, Грета, сестра Ребекка, доктор Монтальво, принимавший роды доктор Домингес, другие сотрудники родильного дома и все прочие люди не считали это трагедией и не чувствовали себя в чем-то виноватыми — это ведь был бизнес.
Отец заявил, что ему хочется покончить с этим раз и навсегда. Если Лаура не нуждается в том, чтобы узнать, родственники мы или нет, то ей уж точно нужно выяснить, что она и в самом деле не является кровным родственником тех людей, в доме которых жила раньше. Она никому ничего не должна. Она не должна испытывать чувства благодарности и признательности к людям, которые обманывали ее, говоря, что они — ее мама и бабушка.
Ему не приходило в голову ничего другого, кроме как немедленно отправиться к Лили и Грете с имеющимися у нас доказательствами и цивилизованно поговорить с ними о судьбе и о благе Лауры.
Лауру данное предложение застало врасплох. Она долго над ним раздумывала, уставившись на участок улицы, на который чуть раньше смотрел отец. Она тоже хотела покончить со всем этим раз и навсегда, но идти туда прямо сейчас, в десять часов вечера…
— Когда бы мы туда ни пошли, мы все равно опоздаем, — сказал отец. — Мы уже опоздали на девятнадцать лет.
Он хотел налить себе в бокал еще вина, но я его остановила.
— Папа, тебе не нужно больше силы, чем у тебя уже есть, — сказала я.
Анхелю мы сказали, что пойдем прогуляться с Доном.
— Все трое? — удивился брат.
— И не вздумай никому открывать дверь. Мы возьмем с собой ключи.
Анхель догадался о том, что мы задумали, и в течение нескольких секунд колебался, пойти с нами или нет. Я облегченно вздохнула, увидев, что он снова надел наушники, решив и дальше слушать музыку и жить беззаботной жизнью. Уходя, мы оставили Дона в доме: мы решили, что Анхелю он сейчас может быть нужнее, чем нам.
— Значит, ты жила здесь, — сказал отец, глядя на фасад дома, в котором находилась квартира Лили и Греты.
— Вон там, на углу, обувной магазин Лили, — сказала в ответ Лаура. — Квартира расположена прямо над ним.
Отец продолжал с любопытством разглядывать фасад здания, пытаясь, наверное, представить себе, какой была раньше жизнь этой девушки, которая — в этом не оставалось уже практически никаких сомнений — являлась его дочерью. Он, как и все мы, запутался в чувствах, которые испытывал и которые вроде бы должен был испытывать. Он сумел почувствовать себя ответственным за Лауру, но не мог — и вряд ли когда-то сможет — любить ее так, как любят собственных детей, так, как он любил меня и Анхеля. Можно было надеяться лишь на то, что с течением времени у него появится чувство привязанности к ней. Тем не менее, несмотря на эти нюансы, всех нас объединяла наша кровь и необходимость защитить себя. Еще нас объединяла мама — единственный среди нас человек, который был способен по-настоящему любить Лауру и переживать за нее, хотя Лаура с ней так никогда и не познакомилась.
Пока отец разглядывал снаружи маленький мир, в котором когда-то жила Лаура, я не могла отвести от него глаз. Я думала, что знаю его хорошо, потому что находилась рядом с ним всю свою жизнь, и мне всегда казалось, что единственное, к чему он стремится в жизни, — это чтобы у него была возможность работать таксистом и чтобы мы все были счастливы. Я раньше считала, что единственным препятствием, не позволяющим нашей жизни стать во всех отношениях прекрасной, были терзания мамы по поводу ее то ли умершей, то ли нет дочери. Если бы в жизни моей мамы не было этой трагедии, она, возможно, и не заболела бы. Если бы она не заболела и если бы я не занялась поисками Лауры, я сейчас училась бы на первом курсе университета и жизнь у меня была бы такой же, как у Росаны. Если бы мама не умерла и если бы я не нашла Лауру, мы не были бы сейчас здесь.
Отец припарковал машину, и мы вышли из нее. Мы не обсуждали плана действий, не пытались ничего предусмотреть. Жизнь не поддавалась контролю: она ускользала от попыток ее контролировать, как вода в микроскопические отверстия.
Меня успокаивало то, что отец ничуть не нервничал. Он даже, похоже, думал сейчас о чем-то другом. Ни о чем не сговариваясь, мы перешли улицу, и Лаура встала перед камерой видеодомофона так, чтобы Лили и Грета могли видеть на мониторе домофона только ее лицо. Время дежурства консьержа уже закончилось, и это могло быть и к лучшему — потому что отпадала необходимость устраивать с ним рукопашную схватку, и к худшему — потому что Лили и Грета могли решить не открывать дверь. Едва Лаура нажала кнопку домофона и ее увидели на мониторе, как тут же раздался щелчок замка входной двери. Лауре не пришлось ничего объяснять и ничего выдумывать: Лили и Грета, по-видимому, сочли само собой разумеющимся, что она пришла одна.
Подойдя к квартире, мы вдвоем с отцом встали слева и справа от двери так, чтобы в глазок было видно только Лауру. Дверь открыла Грета, и тут с Лаурой произошло что-то необъяснимое (или, наоборот, вполне объяснимое — смотря с чьей точки зрения на это взглянуть): она обо всем забыла, обрадовалась тому, что видит Грету, и шагнула вперед, чтобы ее поцеловать… Однако отец, отреагировав почти инстинктивно, не позволил ей этого сделать: он, поспешно подскочив, обхватил Лауру рукой за плечи, что привело ее в полное замешательство, и они зашли в квартиру вдвоем. Грета от столь неожиданного появления статного мужчины невольно отступила назад. Вслед за Лаурой и отцом в квартиру зашла и я. Лили, сидевшая в этот момент в инвалидном кресле чуть дальше по коридору, испуганно посмотрела на нас.
— Петре! — крикнула она.
Лаура, которую все еще обнимал рукой за плечи отец, молча повела нас в уже знакомую мне гостиную. Мы прошли мимо нескольких красивых столов и стульев из резного дерева, шкафов, кресел и картин в классических рамах и остановились перед удобным диваном современной конструкции.
— Садитесь, — сказала Лаура.
Мы повиновались. Пару секунд спустя появился босниец в рубашке с короткими рукавами и с равнодушным взглядом: со стороны казалось, что он сделан наполовину из плоти, а наполовину — из резины. Он остановился, заведя руки за спину, прямо перед нами. Отец уперся локтями в колени, положил подбородок на ладони и окинул взглядом Грету, Лили и боснийца с таким видом, как будто они были просто очередной небольшой проблемкой, которую ему предстояло сегодня вечером решить.
