но Осборн совсем не помнил, куда. Он говорил, что если Осборн пойдет за ним, если вступит в какое-то сообщество, то найдет не только всемирную славу, но еще и правду. Джастин, кажется, говорил о каком-то просветленном человеке, который владел знаниями обо всем, даже о том, как стать мировой знаменитостью. Кажется, он даже оставил визитку, но Осборн, не глядя, убрал ее в карман. Разговор после длился недолго. А потом они разошлись, словно и не общались, и больше не виделись. Визитку Осборн потерял, лицо Джастина не вспомнил, но встреча запомнилась ему навсегда.
Тем вечером, чтобы успокоиться, Осборн выпил, сел играть и сыграл так, как не получалось никогда: легко, понятно, прекрасно. Казалось, эту музыку могли принять на радио. Может, даже стихи не придется переписывать, словно она на самом деле могла понравиться кому-то кроме Осборна и Грейс. Сначала парень не поверил, что мог творить в беспамятстве. Но после нескольких проверок алкоголь превратился из причины в лекарство.
С мыслями Осборн будто вернулся в прошлое: пустая комната, холод, головокружение и тошнота. Как и в подвале, только у себя, в своей комнате. Тот же кошмар. Осборн лежал и пытался понять то же, что спрашивал себя каждый день: зачем? Неужели без этого нельзя обойтись? Страх перед самим собой разве стоит нескольких песен, которые все равно никто не слушает? Ничего ведь не изменилось — стало только хуже.
Иногда он думал, что дома и вовсе не было. Может, была какая-то яма, в которую падал, или стройка, куда набредал. Может, кто-то снимал его из-за угла, и Осборн давным-давно красуется у кого-то на канале в интернете, а люди комментируют и смеются. Может, он натыкался на местных люмпенов 28. Никакая это не магия, а чистая психология. Он все-таки не дурак. Даже по адресу с визитки ни разу не ходил, а все равно вляпался.
Может, серый дом и вовсе в голове. Может, он и не уходил никуда, а валялся где-то в кустах, неподалеку. Может, Осборн играл в сарае у охранника, который по ночам дежурил в другом месте. Не было ведь ничего, что указало бы на существование дома. Был просто страх и отчаяние, а оно может найти где угодно.
Это Ад, такой же странный, как и образы в работах средневековых мыслителей и художников. Их Осборн изучал в старшей школе на дополнительном часе культуроведения. Видел и мост через реку, в которую неправедные сваливаются, и грешники в мясорубке, и кровавый дождь, и человеческий обед для Дьявола в котлах, и про девять кругов Данте читал. А у Осборна свой Ад. Может, Осборн и есть свой самый большой враг?
Осборн сглотнул слезы. Не вовремя все-таки он расчувствовался, не вовремя. Надо переживать до того, как попадаешь в зависимость от фантазий в голове. Может, стоит сходить к врачу, как в пятнадцать советовала мама? Или, как говорил отец, повзрослеть? Взяться за ум, заниматься делом и все такое. Но что такое повзрослеть? Никто никогда не рассказывал, будто осознание придет само, но оно так и не появилось. А мир пугающий, с каждым годом жить сложнее. Чем больше узнаешь, тем больше хочется забыть. Иногда и вовсе мечтаешь, чтобы появился кто-то поумнее и наставил на путь истинный, сказал, что делать, а чего не делать, где жить и что слушать. Если бы кто-то объяснил, что такое жизнь, может, Осборн бы подчинился и делал, что бы ему говорили. Но таких людей нет, потому что даже те, кто учат других, сами ничего не знают.
В комнате тихо, даже сверху не шумят. Ни одного шага в коридоре не раздается. Грейс все нет. Прошел час, экран телефона показывал полдень, а Грейс не пришла. Раньше девушка будто бы чувствовала, когда Осборн просыпался и появлялась. А тут — тишина. Ни ее телефона на тумбочке, ни книжки, которую она обычно читала перед сном. Без Грейс в голову лезли совершено ужасные мысли. Прошлое лучше вообще не вспоминать, от него только хуже.
Осборн приподнялся. Уперся руками в матрас, изо всех сил подпихнул себя вверх, но не сумел сразу встать на ноги — качнулся, схватился за тумбочку и завалился с ней на пол.
Грохот, боль в боку, звон стекла. Боли Осборн даже не почувствовал, не то что лампа: она разбилась.
К черту. Все к черту! Купит новую. Или Грейс купит, у нее хороший вкус.
Осборн сел и потер глаза. Осмотрелся, с опаской поворачивал голову, чтобы успеть, если что, почувствовать приступ тошноты. Вещи Грейс остались в комнате, но ее ботинок и пальто не было. Матрас, как оказалось, даже не примят. Ее тумбочка пуста.
Может, Грейс ночевала у себя?
Стоило Осборну подумать об этом, как его сковало. Грейс не ночевала там с первого курса. С того самого дождливого вечера в сквере у главного храма, когда он признался, что любит. Что такого сделал вчера, что Грейс ушла? Неужели обидел? Нет, нет, такого быть не может. Он скорее обидит себя, чем ее, даже когда пьян.
Осборн полусидя прополз к шкафу и, не без труда, оделся. Перед глазами комната еще плыла, но тошнота ушла. Осборн думал только об одном: Грейс почему-то оставила его на ночь. Почему-то она ушла, впервые за время, что они вместе. Впервые Грейс не лежала рядом и не давала себя обнять ночью. Впервые не было ее запаха, такого холодного, но теплого, приятного, напоминающего о доме.
Если что-то случилось, Осборн знал, что будет виноват до конца своих дней.
Парень подполз к выходу и пошарил руками по полу. Ключ от комнаты Грейс всегда оставляла под ковриком. Не тронут, так и лежит. Осборн прислонился к двери и вертел ключ в руках. Неужели она не была у себя? Почему не взяла ключ?
Обсорн надел пижамные штаны, накинул куртку, чтобы не знобило, засунул ноги в летние сандалии и вывалился из комнаты.
В коридоре тихо. Несколько комнат, десяток дверей, ни единого звука. Студенты уже ушли, к полудню в общежитии не оставалось людей. Осборн медленно прошел незамеченным, придерживаясь за стену и хватаясь за ручки чужих дверей. Когда добрался до комнаты Грейс, остановился, чтобы перевести дух. Сердце гулко стучало, и звук этот, кажется, раздавался в голове, а не груди. Руки тряслись,
