На лице Стивенсона застыла скорбная гримаса.
— Своей выдумкой, Фред, ты переплюнул самого барона Мюнхгаузена.
— Что? — как ужаленный почти вскрикнул Фред.
— Все это — детский лепет. Бомба обнаружена. Она уже сфотографирована. По ее обезвреживанию ведутся работы.
Фред медленно опустился в мягкое кресло и продолжал таинственно, почти шепотом:
— Милый Джо, ты только представь себе, как сразу же, через полчаса после этого гигантского взрыва, «Голос Америки» поведает об этом всему миру… Этой лжеинформацией, которую подхватит ряд государств, мы внесем большую сумятицу в умы всех тех людей мира, которые обращают с надеждой свои взоры к Москве и к политике Московского Кремля. Вот что требуется доказать, мой терпеливый ученик. Задача ясна? — Фред протянул руку к бутылке, но ее твердо отстранил Стивенсон:
— До тех пор пока эта сверхсекретная информация не уйдет куда следует, мы не выпьем ни рюмки! — Стивенсон поставил коньяк в бар и закрыл его на ключ.
Тон, которым были произнесены последние слова Стивенсона, убедил Фреда. Он был доволен впечатлением, произведенным на Стивенсона его планами, ради которых он ранее обусловленного срока вернулся из Ленинграда.
— Задача разрешима? — спросил Фред.
— Задача нелегкая, но… попробуем. И при одном условии: если за ее успешное решение ученик и учитель будут вознаграждены по-королевски. Клевета — опасное оружие. — Стивенсон поднял свой тяжелый взгляд на Эверса: — Скажи мне, Фред, только одно: бомба обязательно взорвется там, где она обнаружена?
— Если она не взорвется там, ты можешь столкнуть меня с седьмого этажа, прямо из окна твоего номера.
Стивенсон подошел к Эверсу, положил на его плечи свою тяжелую руку и крепко, как старший брат младшего, обнял:
— Я давно говорил тебе, Фред: ты далеко пойдешь.
— Спасибо, мой друг. Только в качестве аванса за королевские гонорары я прошу совсем немногое — еще одну рюмку.
Стивенсон решительно покачал головой:
— Послушаемся на сей раз мудрых римлян: Odum post negotium[2]. А русские на этот счет говорят еще точнее: кончил дело — гуляй смело.
Огромные часы, стоявшие на полу в простенке между окнами, печально пробили восемь раз.
Ноябрьская предпраздничная Москва жила своей жизнью. Начинался напряженный трудовой день большого города.
Радиограмма была расшифрована глубокой ночью. Капитан Скатерщиков отпечатал ее на машинке и, передавая начальнику отдела, высказал свое мнение:
— Думаю, что об этом следует срочно поставить в известность штаб гражданской обороны. Если они смогут принять все необходимые меры предосторожности, чтобы взрыва не произошло, — это будет огромный просчет иностранной разведки.
Начальник отдела внимательно прочитал текст расшифрованной радиограммы, которая была перехвачена три часа назад.
— А если сделать уже ничего нельзя и бомба взорвется, разрушит типографию «Правды» и причинит огромные бедствия центральному району города? — Уже немолодой полковник устало посмотрел на капитана и, словно думая о чем-то своем, второстепенном, вдруг встал из-за стола и подошел к окну, вглядываясь в ночную Москву. — Летная сегодня погода? Не подведет?
Опережая ход мыслей своего начальника, капитан ответил:
— Полчаса назад я звонил на аэродром. Самолеты из Ленинграда и в Ленинград летают.
Полковник вернулся к столу и, еще раз пробежав глазами текст радиограммы, пристально, сквозь прищур, который четче обозначил вспорхнувшие от глаз морщинки, посмотрел на капитана:
— Кого из наших рекомендуете послать в Ленинград на помощь?
— Могу поехать я. Можно послать Калашникова или Тюленева. Это, пожалуй, самые подходящие кандидатуры. Тюленев в прошлом сапер, Калашников в курсе всей разработки операции.
— Когда Калашников из Ленинграда?
— Сегодня утром. Он очень устал.
— Может быть, сами? — Виноватая улыбка на худощавом лице полковника еще резче подчеркнула, что этот человек устал не только от напряженного труда последних суток, но и от всей той огромной и нервной работы, которой он долгие десятилетия отдавал свои силы.
— Я только что звонил жене и на всякий случай предупредил, что, не заезжая домой, утром, с первым рейсом, вылечу в Ленинград.
— Отлично. Из Ленинграда звоните мне как можно чаще. Не теряйте из поля зрения этого красавчика Фреда Эверса. Он может быть завтра там.
Капитан посмотрел на часы:
— Может быть, я все-таки успею заскочить на полчаса домой? Может случиться, что в Ленинграде придется пробыть дольше, чем мы предполагаем.
— Введите в курс деле очередного дежурного штаба гражданской обороны. Если будет в запасе время — располагайте собой по собственному усмотрению. Главное, чтобы вы утром, к началу работ, были уже на месте.
— Сейчас там идут земляные работы. Военные возводят защитный вал для ограничения действия взрыва на случай, если взрыватель сработает.
Полковник некоторое время молчал, глядя на капитана Скатерщикова, потом сказал:
— Желаю вам доброго пути. — Он медленно встал из-за стола, протянул руку капитану. — Звоните. Если нужна будет помощь — дайте знать.
Когда капитан уже собирался уходить, полковник жестом остановил его:
— И еще одно непременное условие. Это на тот случай, если бомбу будут взрывать там, где она сейчас находится.
— Слушаю вас, товарищ полковник.
— Все работы у бомбы рекомендую фотографировать. Скажите об этом руководителю работ. А еще лучше, если все это от начала до конца будет запечатлено на кинопленке.
— Вы имеете в виду отклики в прессе?
— Да, это очень существенно, — твердо ответил полковник. — Все это важно не столько для нашей прессы, сколько для вещественного доказательства истины, если в этом, к нашему несчастью, будет необходимость. Если бомбу не удастся обезвредить и она взорвется там, где находится сейчас, сразу же, через полчаса-час, в эфир молнией полетит вот эта клевета. — Полковник ткнул пальцем в лежавшую перед ним радиограмму. — И тогда эту ложь нужно будет опровергать. А это все очень сложно.
— А если не найдется смельчака добровольца, который рискнет во время опасных работ вести съемки?
— Тогда займитесь этим сами.
— Понял вас, товарищ полковник.
— Счастливо.
Капитан вышел из кабинета. Полковник подошел к окну и, вглядываясь в ночную Москву, подумал: «Спишь, матушка Белокаменная… Ты видишь разные сны: веселые и печальные… Снят и дети капитана Скатерщикова. Через полчаса он поцелует их, сонных, в постелях… на прощание обнимет жену и поедет навстречу той секунде, которая может дорого обойтись нам, если солдаты-пиротехники не сумеют сделать то, что мм предстоит сделать…»
Было два часа ночи, когда полковник Журавлев спустился в сырую шахту и, шлепая резиновыми сапогами по липкой грязи, подошел к Горелову:
— Ступай-ка поспи часика три и к шести как штык сюда! Подготовительные работы пройдут без тебя.
Горелов не стал возражать полковнику. Он чувствовал смертельную усталость. Прошлую ночь почти не спал. Весь день прошел в предсвадебной суматохе и напряжении, а тут, как будто к великой беде, бомба оказалась той самой системы, какая оборвала жизнь его друга лейтенанта Митрошкина.
Полковничий «ГАЗ-69» довез Горелова быстро. Подъезжая к дому, он еще издали увидел огни в своей квартире. Там была Лариса. «Еще не спит… Ждет… — Сердце защемило тревогой. — Чувствует, что мне предстоит опасная работа…»
Выходя из машины, Горелов наказал шоферу, что будет ждать машину к пяти тридцати. К этому же подъезду. Молоденький шофер с владимирским говорком хрипловатым полусонным голосом что-то буркнул себе под нос и, громко хлопнув дверцей, сразу же резко взял с места.
Горелов стоял у подъезда до тех пор, пока вездеход не скрылся в темноте осенней промозглой ночи. Он собирался с мыслями. Что сказать Ларисе? Рассказать всю правду? Это еще сильнее встревожит ее. Скрыть опасность и представить работу как обычную, ординарную задачу — значит обидеть ее… Подумает, что нет нужды непременно ему, находящемуся в отпуске, поручать эту работу. Скажет: мог бы отпроситься, объяснить все свадьбой… Уж кому-кому, а ему-то, только что награжденному орденом, пошли бы навстречу.
Дверь Лариса открыла, когда Горелов еще не успел подняться на лестничную площадку своего этажа. Окаменев, она стояла на пороге — бледная, строгая. Первый раз она встречала его без улыбки. И в какие-то секунды, еще не дойдя до порога, Горелов впервые с особой силой почувствовал, что он для нее теперь значил. Как всегда, он поцеловал ее в висок, потрепал по щеке и, стараясь разрядить напряжение, попробовал шутить:
— Что ты такая бука? Ревнуешь к немецкой фугасной Гретхен?..
