— В каком смысле?
— Больше я ничего вам не скажу, — покачал головой Тенедос. — Нет, больше ничего. Спросите Тильмана. Вы будете удивлены, друг мой, очень удивлены.
— Хочу икры. И буду есть ее, пока не лопну, — вмешалась в мужской разговор Мелина.
— Да, мое сокровище, ты получишь свою икру, — сказал ее муж. — Может, немного прогуляемся перед ужином?
И мы пошли втроем по узкой дорожке, посыпанной красным песком, которая вела от ресторана к причалу для шлюпок с яхт, обрамленной розами, гвоздиками и пышными кустами с золотистыми цветами, названия которых я не знал. За ними росли лимонные и апельсиновые деревья, пинии, пальмы, сосны и эвкалипты. Одни яхты отчаливали, другие приставали к берегу. Небо уже изменило свой цвет, море тоже. Мы подошли к большой клетке, стоявшей возле дорожки, в которой сидел попугай, про которого все здесь знали, что он говорящий.
— Bonjour, Marcel! — сказал попугай. Марселем он называл сам себя.
— Разве он не очарователен? — воскликнула куколка Мелина.
— How do you do?[19] — спросил Марсель.
— All right, thank you,[20] — серьезно ответил Тенедос. Этот человек всегда был серьезен. Смеялся он только деланым смехом. Я подумал, что ему незачем было рассказывать мне о своем прошлом, о мальчишке-чистильщике сапог. Но он об этом рассказал, и я стал смотреть на него с некоторой долей приязни. Может, для этого он и рассказал.
— You are happy,[21] — сказал Марсель Мелине, которая пришла в такой восторг, что захлопала в ладоши, как ребенок.
— Thank you, Marcel, thank you![22] — воскликнула она.
— You are wise man, — сказал Марсель молчавшему Тенедосу.
— And you are fool,[23] — сказал Марсель, обращаясь ко мне.
— А ты — глупец…
— Thank you, Marcel, — сказал я, глядя на море, на пеструю гавань Хуан-ле-Пен. Потом перевел взгляд на большую бухту, которую обрамлял город Канны. Сам город я видел лишь очень смутно, потому что он был довольно далеко, но солнце ярко освещало белые здания, и тысячи окон пылали золотым светом, и я видел Порт-Канто и Старую Гавань и роскошные отели вдоль бульвара Круазет, теперь ставшие мне столь знакомыми, а также «резиденции» на склонах холмов над городом. Потом я посмотрел вправо. Там находился район Ла Калифорни. А в нем «Резиденция Клеопатра». И в ней — Анжела…
— You are lucky fool, — сказал мне Марсель.
Ты — счастливый глупец.
Это уже немного лучше…
Прежде чем уехать с четой Тенедос, я позвонил Анжеле и предупредил, что, вероятно, поздно вернусь, так как мне еще надо будет поработать.
— Ничего страшного. Я буду ждать. Роберт, твой чемодан привезли. Я все вынула и развесила. В твоей электрической зубной щетке батарейки совсем сели.
— Правильно.
— Я съездила в город и купила новые. Должна же я о тебе заботиться — как-никак, ты мой муж. Но и тебе придется сквозь пальцы смотреть на мои упущения в домашнем хозяйстве — еда не всегда будет готова вовремя или еще что-нибудь в этом роде. Я не привыкла жить под одной крышей с мужчиной. Слишком долго была одна. В сущности, всегда. Я жила, как живут цыгане. Но это изменится, Роберт. Я стану образцовой домашней хозяйкой, я…
— Анжела?
— Да?
— Оставайся такой, какая есть, — сказал я. — Тебе не надо меняться. Ни на йоту.
— Ты великолепен, — сказала она. — Я буду ждать, Роберт…
Сразу после этого разговора я позвонил Гастону Тильману. Он был в своем номере. Я попросил его никуда не уходить и подождать меня, так как мне нужно кое-что с ним обсудить.
— Хорошо, — ответил он.
Я пошел в главный зал ресторана «Эден Рок» с его огромным буфетом, уставленным холодными закусками, и сел за столик Тенедосов. Мы поужинали. И грек вполне серьезно сказал мне:
— Вы даже не представляете себе, что это значит — не испытывать страха перед слугами в течение целого вечера. Мне здесь очень приятно.
— Но вы же можете есть вне дома, когда захотите, — возразил я.
— Вот именно не можем, — ввернула Мелина. — Это дало бы Витторио лишний повод натравливать на нас остальных слуг. Так что угроза, нависшая над нами, только увеличилась бы. Нет-нет, мы лишь изредка можем себе позволить это удовольствие — и лучше всего в связи с каким-нибудь деловым разговором. — Она в самом деле ела только икру.
Гастон Тильман тяжело вздохнул, снял очки, протер носовым платком стекла, вновь надел и сказал:
— Следовало ожидать, что вы еще раз зададите мне этот вопрос — раньше или позже.
Мы с ним сидели на открытой террасе перед огромным баром в его отеле «Карлтон» и пили виски. По бульвару Круазет мимо нас медленно ползло стадо машин. Я рассказал Тильману о разговоре с Тенедосом и спросил, кто такие Клермон и Абель.
Тильман ответил:
— Со стороны Тенедоса было очень умно направить ваше внимание на Клермона и Абеля. Я уже прикидывал, кто из них до этого додумается. Кажется, Тенедос среди них самый толковый. Или же остальные возложили на него эту задачу.
— Так кто же эти господа — Клермон и Абель, мсье Тильман?
Перед зданием отеля прогуливались взад-вперед несколько проституток. Все они были совсем юные, и время от времени подле одной из них останавливалась машина, и девушка садилась в нее или же вступала в разговор с сидящим в ней мужчиной. Как-то раз я беседовал на эту тему с одним из портье в «Мажестик», и он сказал, что уличные проститутки — самые дешевые. Они требуют до четырехсот франков за целую ночь, включая все остальное, с этим связанное, или максимум двести за час. У всех шикарных путан имеются собственные апартаменты, и они не топчутся на улице перед отелями, а сразу проходят в казино, где всегда сквозь пальцы смотрят на их присутствие в зале, если их не слишком много. Или же никуда не ходят, а сидят дома и ждут телефонного звонка, поскольку их имена передаются от одного клиента другому или же портье отелей сообщают о них гостям. Эти дорогие проститутки требуют пятьсот франков за сеанс или до тысячи за всю ночь, включая сюда все остальное. Портье признал, что эти дорогие — все как на подбор писаные красотки. Впрочем, большинство из них — немки.
— Клермон и Абель — это фигуры, стоящие за самым крупным во Франции концерном, производящим электронику, — сказал Тильман. — Вы не знаете этих имен, потому что оба стараются по мере возможности держаться в тени. Бессмысленно было бы теперь не сказать вам всей правды, мсье Лукас, потому что вы обязательно стали бы сами расспрашивать и только наделали бы лишнего шума. Этот промышленный гигант очень близок к правительству — разумеется тут играют роль военные заказы, но есть и другие причины. Клермон и Абель — я знаком с ними лично, а их досье помню наизусть — из-за махинаций компании «Куд» попали в затруднительное финансовое положение. А также испытали трудности со сбытом. Деньгами правительство может помочь. Но на рынок оно бессильно повлиять в интересах Клермона и Абеля, если «Куд» постоянно сбивает цену, выпускает более дешевую продукцию и старается захватить монопольное положение на рынке. Хельман хорошо знал их обоих. Они в самом деле были друзьями. Теперь их дружба кончилась.
— Но все в один голос твердят, что он ездил на Корсику для деловой встречи с друзьями, — сказал я…
Одна из шлюх, светловолосая и большеротая, в третий раз продефилировала мимо нас. Она с улыбкой поглядела на нас, потом пожала плечами и двинулась дальше.
— Лишь очень немногие знают правду, мсье Лукас.
— Так что же хотели эти двое от Хельмана?
— По их словам эта встреча была намечена уже давно. Они хотели попросить Хельмана, чтобы компания «Куд» прекратила загонять их в угол и дала им и их продукции шанс на выживание. Они взывали, как они выразились, к его совести…
— Вы говорили с обоими?
— Да, и подробно. В Париже. У меня нет никаких оснований не доверять тому, что они сказали. Когда Хельман заявил, что не может делать то, что хочет, они стали… Гм… наседать на него.
— В каком отношении?
— Как и тот неизвестный нам банкир, который бесцеремонно одернул Хельмана в отеле «Франкфуртер Хоф», Клермон и Абель тоже знали о тех финансовых операциях, которые Килвуд вместе с Хельманом предпринимал от имени всей группы «Куд». Они… ну, ладно, скажу прямо: они угрожали предать эти операции гласности, если Хельман поведет себя по отношению к ним неблагородно и не примирится ради этого с неизбежным конфликтом с его партнерами по группе «Куд». В конце концов, он был свободным человеком. И не обязан был делать все, что требовал от него Килвуд.
— И он отказался?
— Со слезами.
— Что?
— Он по-настоящему плакал, это утверждают и Клермон и Абель. Они говорят, что он был потрясен до глубины души. Он сказал, что наоборот — это он испытывает постоянное давление и вынужден делать все, что требует от него Килвуд, буквально все, — и что поэтому он не может помочь Клермону и Абелю.
