Она считала, что если идти от противного, то — получится. Это не шаманство, не придурочный «Третий глаз» в телевизоре. Тибетской медицине — тысячи лет!
Она считала, что и матери своей, этой кретинке дворянке-комсомолке, поможет. Если идти от противного, то рецепт «Как навести безумие на врага» может сработать в противоположность…
И вот она, «Твигги недоношенная», отправляется в Санкт-Петербург, роется в подвалах, теряет сознание — когда ее обнаружили там, состояние оценивалось как критическое!
Только привлечение лучших специалистов помогло как-то стабилизировать… В Москву самолетом и — почти полгода — не поднимаясь с больничной койки, в коме!
У нее уже был срок — восемь-десять недель. Угрожающий выкидыш. Плюс еще холодный подвал, где ее запер этот… ур-р-род!
А муж? А муж даже не потрудился связаться с отцом жены. За полгода ни разу! В Берлин, видите ли! Берлинские девушки его бодрят! В Питере тоже… Связался с какими-то гостиничными блядями! По кабакам с бабой шляться — оно конечно!..
Лучший способ защиты. Нападение.
Валя Дробязго напал сразу же, в первый день, когда Колчин прилетел в Москву.
Валя Дробязго напал горьковатым, сумрачным тоном. Не обвиняющим. Отрешенным. Сардоническим. «Нет, я все понимаю, конечно, жизнь есть жизнь, но хотя бы поинтересовался…»
Колчин молчал. Он молчал при общении с Дробязго (если это можно назвать общением) все то время, пока длились, так сказать, ритуальные приготовления, пока длились поминки…
Любое слово: «Какие еще гостиничные бляди?! С какой бабой по кабакам?! „Метрополь“, что ли?! Так я же… Почему это — не поинтересовался?! Да я только и…» Любое слово прозвучало бы не оправданием, но оправдыванием.
А чего это вы оправдываетесь?! Давняя испытанная методика рекетмейстеров всех времен и народов: не виноват? будешь виноват!
Что же касается Инны… Ты, Валя, отец. Колчин — муж. Как сказал Колчин восемь лет назад: «Валя, она моя жена. Остальное не имеет значения». Ди-Жэнь.
Он никогда не держал ее на поводке — даже струнном, почти невидимом, типа того, что отдарил мыльниковскому собаченышу-Юлу.
Инна — не собаченыш.
Инна — не ее «старшая подруга», которую, кстати, муж держит на почти невидимом поводке (и что? оба счастливы?).
Инна — Ди-Жэнь.
Если она решила отправиться в Питер, она отправляется в Питер.
И задним числом корить мужа, мол, вполне можно было предположить заранее, чем это кончится, и воспрепятствовать, — м-м… некорректно. Он — не махапуруша новоявленный, предвидящий заранее, как оно все обернется — в соответствии с тэр-ма, с книгой из кладов…
Вот, между прочим, ощутили? Уже, получается, как бы оправдывается. Не в чем ему оправдываться. Во всяком случае — перед Валей Дробязго и по поводу Инны.
А насчет «не связался», то…
Странное дело!
Колчин звонит Вале домой — там автоответчик.
Колчин звонит Вале на рекетмейстерскую службу — там плотный голос советует звякнуть через недельку.
Колчин возвращается из Питера — Валя Дробязго только-только тут был и нету. Записку оставил, толкуемую и так и сяк…
«Держу руку на пульсе» — то есть?
В курсе исчезновения дочери и взял поиски под свой контроль? Или неотрывно сидишь у больничной койки дочери, которая никуда не исчезла?
«Привлечены лучшие специалисты» — то есть?
Врачи-доктора имеются ввиду? Или… специалисты в другой области?
«Свяжись со мной» — то есть?
Да пытался, пытался! Не раз, не два, не три! Странное дело! Ладно — Колчин. У него были свои причины не связываться с Валей Дробязго. Но захоти Валя Дробязго связаться с Колчиным — запросто связался бы, при его-то ранге-уровне, «вертушках», нарочных, поставляемых сведениях, компьютерных банках данных.
Да вот же, не странное ли дело: телеграмма приходит аккурат на имя и адрес Колчина в Берлине.
Значит, можем, когда захотим?! А, Валя?!
Значит, просто не хотим до поры до времени?! До какой поры? До какого времени? Полгода — ни гу-гу. А как только все позади, тут же: «А вот и я! Что ж не звонил, не писал? Пропал куда-то! А у нас тут тако-о-ое!..»
Какое? Инна исчезла? Колчин знает. И кое-что предпринимает в связи с этим.
Да нет, почему исчезла?! Никуда она не исчезла. Положение у нее было серьезное, но теперь даже очень ничего.
Какое положение?
Хо-хо! Интересное положение, Юра. Она в интересном положении. Знаешь, что такое «быть в интересном положении»? Поздравляем сыном! Так что никуда она не исчезала. Генералы, да, было, исчезают куда-то. Но чтоб дочь, чтобы Инна Дробязго, — не-е-ет. Перекрестись. Ах, да! Ты у нас язычник… А генералы — да, исчезают куда-то. Не читал, нет? Хотя откуда у тебя там, в Берлине, наш «Вестник». Вот пробегись бегло. Вот здесь, на первой, — «Где спрятался зайчик?» Вот такие дела у нас тут, Юра. Такие дела-а-а… Между прочим, этот аферист очень кстати, очень вовремя исчез. И хорошо бы — не всплывал больше никогда. Он, при все при том, что аферист, многих, очень многих за кадык держал. А потому, что подавляющее большинство там, наверху, ну, у нас там, — такие же аферисты. Круговая порука. Каждый готов закопать другого — и не в переносном, в прямом смысле. А не закапывают только по причине припасенного компромата. Ну, типа: «Если со мной что-то случится, конверт, спрятанный в надежном месте, будет вскрыт надежным человеком, и содержимое обнародуется». Вот если бы появилась возможность закопать так, чтобы и следа не найти, чтобы не привлечь никого, даже наемного профессионала (ибо наемного всегда можно перенанять, и он укажет на того, кто его нанимал), чтобы ни единой стрелочки, указывающей на «заказчика», не было… тогда бы они там, наверху, ну, у нас, давным-давно друг дружку перезакопали. Да-а-а… Такие дела, Юра. А этот… генерал, между прочим, напакостил бы по-крупному. Не теперь. Рано пока. Но через год. Через год-то у нас что, Юра?.. Нет, ты все-таки абсолютно аполитичен. Все бы тебе — татами, маваши! Право, зря! Шел бы к нам. Ко мне. В политике сейчас фатально не хватает честных людей. Энергичных, инициативных — это пожалуйста. Этот… аферист, между прочим, был куда как энергичен, куда как инициативен. Тут бы через год тако-ое перетряхнулось! Отворяй ворота! Сам-то по себе он — мелочь. Но… Маленький камешек вызывает большой обвал. Я-то — ты меня неплохо знаешь — наперед вижу. Получше, чем даже в шахматах. Так что это очень удачно… Ну, что камешек вытряхнулся. Сам по себе. Ну, РАЗУМЕЕТСЯ, сам по себе! Читай «зайчика», читай. А то, к слову, действительно партейку разыграем? Фора — в ферзя. Не разучился в Германщине-то своей? Давай, правда, расставляй. Инна нам чаю сделает. Инь! Чаю, а?.. Как пацаненок? Заснул? Мировой мужик у вас получился, ребятушки! Эхе-хе, а я-то уже и дед. Эхе-хе…
Так бы и было. Валя Дробязго — он такой, он наперед видит, он политик. В политике сейчас фатально не хватает честных людей. Раз — и обчелся. Раз — Валя Дробязго, рекетмейстер. А там поглядим. Через год, если угодно.
Зараза популярных лидеров — она всегда из Питера шла. Петр Романов, Ленин, Киров… Устанавливай карантин, не устанавливай — зараза и есть зараза. Из Питера. А Валя-то — питерский, между прочим. Питерский он! Чем черт не шутит.
Да не шутит он, не шутит.
И все ведь было Колчину сказано. Еще в Питере том же.
Алабышева-Дробязго, бред сумасшедшей: «Он у меня дочь отнял! Он ее от меня спрятал! Он ее от всех спрятал! Я всё-о-о знаю!» Бред?..
Святослав Михайлович Лозовских, в обиде на всех и вся: «Сыскари, расследуя обстоятельства кражи поутру… Шорох изнутри, из подвала. Гражданка? Документики! Ах, не только Колчина, но и Дробязго? Вы случаем не дочь старика Дробязго? Не старика, но того самого, который?… Дочь… Но проверочный звонок в Москву не помещает… Вот хорошо, что из Москвы сразу распорядились: случайную гражданку, НЕ ИМЕЮЩУЮ НИКАКОГО ОТНОШЕНИЯ к краже в „Публичке“, подобрать-обогреть, с нарочным отправить в Москву! И не касаться ни гражданки, ни граждан, ею названных!» Запальчивость обиженного востоковеда, не имеющего высокопоставленных предков?
Отнюдь, отнюдь.
Можно представить, в каком трансе был Валентин Палыч Дробязго, когда ему доложили: так и так, полуживая, в подвале, кажется… кажется ваша… а вчера ночью библиотеку, того самого, грабанули.
Можно представить, до какой струнности он напряг все имеющиеся в наличии и подчинении структуры, дабы дочь была тут же вывезена в Москву и дабы никто ничего не узнал о том, что она была в ту ночь взаперти, в подвалах «Публички».
К «краже века» она, очевидно, никакого отношения не имеет, но каково придется действующему политику? Затреплют по бульварным газетенкам, и товарищи по Олимпу всячески этому поспособствуют, порадуются. Да хрен с ними, с товарищами по Олимпу!
