— Пока, Толен, — сказал он и вышел из отделения.
Движение на утренних улицах волнами устремлялось к центру города. Поэтому поездка вдоль Альстера отнюдь не была удовольствием, пусть даже и на новом автомобиле. Обычно он предпочитал путь через Шваненвик и Адольфштрассе, чтобы в районе Кругкоппеля свернуть на набережную Альстера. Парковая аллея, где он жил, имела то преимущество, что иногда перед собственным домом можно было найти место для машины. Реймар Брабендер не стал загонять «Фиат-1800» в гараж. Свободный день он хотел использовать с Эрикой для покупок. Ей срочно требовались какие-то новые вещи.
Он удивился, когда она отворила ему дверь уже одетая.
— Я как чувствовала, Рей, — выпалила она, — только, пожалуйста, не волнуйся. С Сандрой что-то произошло. Только что звонил папа́.
На письменном столе Реймара зазвонил телефон.
— Вот опять. Это ужасно.
— Да, — услышал Реймар голос из другой комнаты, — все ясно, Зигрид. Да черт с ним, с вашим аккумулятором. Хорошо, через полчаса. Рею в конце концов тоже нужно позавтракать. Вы знаете подробности? Нет? Мы тоже. Тогда пока.
Реймар прошел в гостиную.
— Он звонил Хансу-Паулю тоже. Зигрид просила, чтобы мы заехали за ними. У них, как всегда, что-то с аккумулятором.
— А что случилось с Сандрой, Эрика? Но сначала успокойся, потом рассказывай. В конце концов, может, ничего плохого и не произошло.
— И все-таки, Рей, я боюсь, что стряслось в самом деле что-то плохое. Двое из полиции уже у папа́ и допрашивают его. Сандра пропала без вести… — Она начала всхлипывать. — Я всегда предполагала нечто подобное, Рей, сразу, как только она появилась в доме. Хоть бы он на ней не женился! Ведь в конце концов он и так мог проводить с ней время. А теперь это затрагивает всех нас.
«Нервная, неуравновешенная, — подумал Реймар, — да она форменная истеричка».
— А когда она пропала, Эрика? — спросил он. — И где?..
— Со вчерашней ночи. Она не вернулась с прогулки. Как это ужасно. Бедный папа́.
— Со вчерашней ночи, — пробормотал Реймар и прикусил губу, — так-так, со вчерашней ночи. А где, неизвестно?
— Где-то на море. Не знаю точно где. Но ведь это не так уж и важно. Что с тобой, Рей?
Он тяжело опустился в глубокое кресло и даже не положил ногу на ногу.
— Я должен тебе кое-что сказать, Эрика, — запинаясь, выдавил он, — до того, как они начнут задавать вопросы. На вчерашнюю ночь у меня нет алиби.
Она в недоумении уставилась на него, и только какое-то время спустя до нее дошло, что он этим хотел сказать.
— Но зачем тебе алиби, Рей, бога ради! Для чего?
Голос у нее стал резким и неприятным.
— Нам всем понадобится алиби, — пробормотал Реймар.
Он утратил свою спокойную уверенность. А уж если говорить правду, он был совершенно не в себе.
— Если полиция узнает о папином завещании, нам всем понадобится алиби. А она об этом узнает. И тогда останется только повеситься.
Комиссар Кеттерле обнаружил на своем письменном столе папку с докладом Рёпке о проведенных им расследованиях по делу Робертс и, кроме того, большой конверт с многочисленными фотографиями.
Вообще-то дел у него и без того хватало, тем не менее он еще раз перелистал все бумаги, высыпал фотографии на стол и начал их разглядывать. Все по очереди. И очень внимательно.
С двумя или тремя он подошел к окну и принялся рассматривать их через увеличительное стекло.
Потом он перевел взгляд вниз на оживленное движение, переливавшееся через площадь Карла Мука, и стал продумывать свой визит к Риху Робертсу, которого его недруги называли «толстяком».
Начало девятого он не счел слишком ранним часом, чтобы позвонить человеку, который в свои семьдесят лет каждое утро ездит верхом, занимается боксом и известен размеренным образом жизни всему городу.
Телефонную трубку сняла какая-то женщина, и Кеттерле понял, что разговаривает с экономкой.
— Квартира сенатора Робертса.
Кеттерле спросил, нельзя ли ему поговорить с господином Робертсом.
— Господин сенатор как раз завтракает. Это очень важно?
— Да, это очень важно, — сказал Кеттерле.
Робертс спокойно завтракал, значит, он все еще ничего не знал о случившемся.
— Тогда я переключу телефон, — сказала экономка, — минутку.
Минутка разрослась по крайней мере в целых две. «Быть может, они все-таки проведут настоящие поиски в этих гиблых песках», — подумал комиссар и взглянул на небо. Оно не было ни лазурным, ни мрачным, на нем не было грозовых туч, не было и прозрачных облаков, предвещающих хорошую погоду. Оно было просто серым. Как обычно в Гамбурге.
В трубке что-то щелкнуло.
— А с кем я говорю, простите? — начала теперь выяснять экономка.
Комиссар расправил плечи. В конце концов речь шла не о его жене.
— Уголовная полиция Гамбурга, комиссар Кеттерле, — резко ответил он.
— Хорошо, минутку.
Хорншу должен был бы теперь позвонить в «Клифтон» и выяснить, как там с погодой, подумал Кеттерле, но в этот момент ответил сенатор Робертс. Было слышно, как он что-то дожевывает.
— Ну? — это прозвучало как вопрос и как приказ.
— Ваша супруга дома? — спросил Кеттерле.
— А кто, собственно, говорит?
— Об этом я уже подробно сообщил вашей домоправительнице. Кеттерле, уголовная полиция.
— Чем могу быть полезен?
— Мне хотелось бы приехать к вам и поговорить, господин сенатор.
— А о чем?
— Лучше, если я скажу вам это при встрече.
— Так. И когда же вы хотите приехать?
— Немедленно.
Сенатор помолчал.
— Хорошо, — сказал он. — Тогда приезжайте немедленно. Вы знаете, где я живу?
— Да, Ратенауштрассе, Альстердорф.
— Точно, — сказал Робертс. — Жду вас.
Комиссар положил телефонную трубку и вызвал Хорншу. Достал из шкафа шляпу и пальто, приоткрыл дверь в канцелярию и крикнул:
— Я у сенатора Робертса, фройляйн Клингс, на случай, если меня будут спрашивать. Но соединяйте только для важных разговоров. Пошли, — кивнул он Хорншу, — едем к Робертсу.
Взяв пальто на руку, он следом за Хорншу покинул кабинет. Лифты были заняты, и они спустились по лестнице.
Обычно комиссар не упускал возможности поболтать с Хорншу о том или ином деле. Но на этот раз он молчал.
Оба знали, что след Сандры Робертс на том пустынном берегу затерялся не только в буквальном смысле.
Не было ни малейшей зацепки, которая могла бы повести дальше. Какая-то чертовщина.
— Наверное, крепкий орешек, — сказал Кеттерле в машине, когда они свернули на Миттельвег.
— А иначе он не стал бы сенатором, — ответил Хорншу, обгоняя трамвай. — Те, кто действует с оглядкой, сенаторами не становятся. В этом преимущество нашей чиновничьей жизни.
— То есть как это? — спросил Кеттерле.
— Достаточно выслуги лет и старания, — проворчал Хорншу. — Жестокость оказывается излишней.
— Вы слишком молоды для подобных констатаций, Хорншу, — недовольно пробурчал Кеттерле.
— И все-таки вы должны признать мою правоту.
Комиссар вздохнул. Он вспомнил Зибека, когда Хорншу въехал на мост через Альстер.
Вскоре после этого они свернули на Ратенауштрассе.
Дом поражал роскошью. Клинкерный кирпич, полукруглые лестницы по бокам. Гранитные колонны словно охраняли выходную дверь из мореного дуба с начищенными до блеска тяжелыми бронзовыми кольцами.
Засунув руки в карманы пальто, криминалисты поднялись по лестнице.
Хорншу оглядел портал.
— Прямо страшно звонить, — сказал он и нажал на сверкавшую медную кнопку звонка.
На двери не было таблички с фамилией. В Гамбурге и так знали, что здесь живет сенатор Робертс.
Одна половинка двери открылась словно сама по себе. До этого не было слышно ни единого звука. Экономка явно была старой школы. Ей было около пятидесяти, одета в длинное черное платье с передником и кружевной наколкой.
«Как в городском театре», — подумал Кеттерле. Сестра как-то пригласила его в театр по случаю своего пятидесятилетия.
С достоинством и церемонностью, выработанными долгими годами, экономка пригласила их войти.
— Господин сенатор ожидают только одного господина, — сказала она холодно и молча показала на вешалку.
В доме, где бывают судовладельцы, страховые маклеры, директора банков и почетные консулы, чиновникам уголовной полиции не помогают снять пальто.
Экономка вынула руку из кармана передника, только чтобы открыть покрытую белым лаком застекленную дверь в холл.
Обшитая темно-коричневыми панелями дубовая лестница вела на второй этаж. Здесь было все: старинный глобус, французские напольные часы, каждые полчаса отбивающие «бим-бом», флетнеровский медный чайник.
Приглушенный свет лился сквозь круглое окно, украшенное витражами. В глубине была открыта дверь в зимний сад, из которого можно было попасть прямо в парк.
