— Плочено.
— Кажи знак!
Купец достал из кармана нечто вроде медали с выбитой на ней надписью «Бородовой знак»:
— На, любуйся, ирод!
— Ну-ну, не очень! За бесчестье[48] к начальству сволоку!
Егорка брыкался, старался вырваться, но целовальник стащил с него верхнее платье и унес в будку.
— Сие — залог! Пошлину принесешь, получишь свои пожитки.
Егорка в одних портках и холщовой рубахе, ежась от холода и стыда, побежал домой.
Марковы и Ракитины сложили все свои наличные деньги и выкупили Егоркину одежду. Молодой «навигатор» стал прятать аспидную доску за пазуху и не ходил через Мясницкие ворота, где сторожил нарушителей царского указа зоркий целовальник.
Пеню пришлось платить не одному Егорке Маркову. Многие «навигаторы» попадали в такую же беду.
Один из попечителей Навигацкой школы, дьяк Курбатов, писал царю:
«…Навигацких учеников по приказу князя Троекурова задерживают в градских воротах, у которых нет платья французского.[49] А кому выкупить нечем, у тех лежат на караулах кафтаны многие дни… а им, ученикам, многим кафтанов делать нечем, разве милостью государевой будут им сделаны из казны.»
Закон остался в силе: ходить в русской одежде «навигаторам» по Москве позволено не было, но наиболее бедным — в число их попал и Егорка Марков — сшили форменную одежду на казенный счет.
Какой был переполох в домах Марковых и Ракитиных, когда Егорка явился из школы в новом кафтанчике, панталонах и треуголке!
Бабка Ульяна заголосила:
— Батюшки! Обасурманили парня! Совсем обасурманили! Говорила, не отдавать его в школу эту проклятую!..
— Перестань, соседка, выть, как над покойником! — вмешался Семен. — Погляди, какой у тебя внук-то стал красавец!
Егорка молодцевато повертывался в ловко сидевшем кафтанчике, обшитом серебряным позументом. Треуголка была лихо сдвинута набок, из-под нее выглядывало сухощавое лицо мальчика, разгоревшееся от радости.
Коренастый круглолицый Ванюшка с завистью упрашивал приятеля:
— Егорка! А Егорка! Дай примерить…
— Издерешь! — безжалостно отвечал Егорка.
— Дай, не издеру!
Егорка сжалился, и Ванюшка, переодевшись, важно прошелся по избе.
Учение Егора Маркова подвигалось быстро. Склады он проходил недолго; мальчик ночи напролет просиживал за книгой, стараясь понять, как получаются из букв слова, и через три недели стал читать так бегло, что поразил учителя Федора Ивановича.
— Вот, — говорил учитель, колотя нерадивых учеников линейкой по пальцам, — вот, смотрите и поучайтесь, сколь великие успехи любовью к книжному учению и тщанием достигаются!.. — и показывал на Егора.
Первые две-три недели после поступления Егорки в школу жизнь Ванюшки Ракитина шла прежним чередом. Те же забавы, та же война на пустыре между «своими» и «немцами». Ванюшка даже повысился в чине: вместо Егорки он стал предводителем армии «своих» и получил от приятеля его знаменитый арбалет, пуля которого ранила Кирюшку Воскресенского. У «немцев» тоже появился новый командир, заменивший поповича.
Ни Егорке, ни Кирюшке уже не было времени водиться со старыми соратниками: они почти весь день проводили в школе, а по вечерам готовили уроки. И Ванюшка заскучал.
Книжное учение, которое раньше представлялось Ванюшке недосягаемым, теперь оказалось делом близким, доступным и привлекательным, если не считать неизбежных порок.
Мальчик начал все чаще приставать к отцу:
— Тятька, хочу учиться!
Сапожник, как всегда, отвечал прибаутками:
— Кому ученье, а кому мученье!
— Тятька, отдай меня в школу!
— Наука хороша, да в кармане ни гроша!
Ванюшка уходил со слезами.
Время шло, подходила зима, и Егоркины успехи в ученье все больше волновали горячего, нетерпеливого Ванюшку Ракитина. Каждый пропущенный день казался ему непоправимой потерей. Ванюшка беспрестанно приставал к отцу с просьбой отдать его в Навигацкую школу и наконец окончательно взбунтовался. Он не стал ни работать, ни есть, ни пить, лег в доме на большой сундук у порога с таким видом, будто собрался помирать, и на все вопросы и шутки отца отвечал молчанием.
Отец сдался:
— Ладно, Ванька, вставай с сундука, будет ломать дурака! Стану хлопотать.
Ракитин пошел к Аграфене:
— Здравствуй, соседка! Я с докукой.[50] Не поможешь ли Ванюшку в школу пристроить? Уж я бы отблагодарил…
Аграфена покраснела от обиды:
— Что ты, что ты! Мало ли я добра от тебя видала? Как у тебя язык повернулся? Нешто надо мне благодарность за такую послугу? Пойду просить…
Дорога была известна. Когда Аграфена снова явилась в головинскую канцелярию с подарком, знакомый подьячий встретил ее приветливо.
— Здорово, кума! Опять хлопотать?
— Хлопотать, кормилец! Уж не обессудь!
И она всунула в руку подьячего несколько медяков.
Слова прошения бойко побежали по бумаге, но вдруг возникло непреодолимое препятствие. Когда подьячий узнал, что просителю всего три месяца назад исполнилось десять лет, он сунул гусиное перо за ухо и с укором сказал:
— Эх, кума, кума, несмышленая ты женщина! Только бумагу из-за тебя испортил!
— Как, родимый?
— Нешто не знаешь, что нам в школу приказано верстать ребят от двенадцати лет и выше.
— Да он парнишка вострый, сразу всю науку произойдет! А уж мы бы тебя отблагодарили…
— Нет, баба, я бы и рад душой, да никак нельзя… Кабы ему не хватало трех месяцев, это еще туда-сюда, а то эко место[51] времени, почитай, два года до указного возрасту не дошло…
Подьячий выпроводил Аграфену. Полученные от нее деньги он удержал за испорченную бумагу.
Аграфена добралась до самого Головина — все было напрасно.
Когда Ванюшка Ракитин узнал, что в школе ему не бывать, глаза его загорелись злым блеском.
— Из дому убегу! — закричал он звенящим от возбуждения голосом.
— Куда ни убежишь, к обеду прибежишь! — возразил отец.
— Вот увидишь…
— «Увидим, сказал слепой. Услышим, сказал глухой», — продолжал отшучиваться Семен.
Ванюшка в самом деле сбежал. Хватились его только вечером, укладываясь спать.
— Где у нас Иван? — спросил сапожник. — Али убежал?
— Ой, и чего ты, отец, беду пророчишь! — заголосила Домна Евсеевна.
— Не горюй, старуха! Где ему быть, как не у Марковых?
Мать побежала к Марковым и возвратилась в слезах: парня там не оказалось.
— Придет, куда ему деться! — утешал жену Семен, а у самого на душе стало тревожно: он знал упрямый характер сына.
Ночь Ракитины провели без сна, прислушиваясь к каждому стуку. Ванюшка не пришел.
Семен пустился на розыски — ходил по знакомым, расспрашивал товарищей сына, решеточных сторожей. А Ванюшка в это время был уже далеко за городской заставой.
Ванюшка Ракитин сбежал из дому после обеда. Надел тулупчик, валенки, положил в сумку каравай хлеба и вышел со двора.
Побродив по улицам и пустырям, он добрался до Сухаревой башни, замешался в толпе крестьян, возвращавшихся с рынка, и прошмыгнул мимо алебардщиков, охранявших городские ворота.
До темноты Ванюшка шел по дороге, потом забрался в овин и там, зарывшись в солому, провел ночь. Утром поел и двинулся дальше.
Планов у Ванюшки никаких не было. Из дому его выгнали упрямство и желание доказать отцу, что он, Ванюшка, хозяин своего слова. Смутно представлялось ему, что он уйдет подальше от города, наймется в работники к какому-нибудь подьячему и тот его обучит грамоте.
В таких мечтах Ванюшка шел да шел, отщипывая куски от каравая, запрятанного в сумку, и не заметил, как свернул с дороги на тропинку.
Тропинка была вначале широка и хорошо утоптана, но чем дальше, тем становилась уже, заснеженней. Ванюшка еле волочил ноги и все ждал, что вот-вот появится деревня. Но деревни не было; к вечеру он оказался в глухом лесу.
Он долго и растерянно блуждал по сугробам. С неба сквозь тонкие, прозрачные облачка светила луна, заливая серебром высокие, убранные снегом сосны. Лес миллионами недружелюбных блесток-глаз смотрел на одинокого затерянного путника, загораживал ему дорогу, хватался за него руками-ветками.
Ванюшке чудились волки, медведи; он звал на помощь. Ответа не было. Снег хрустел под ногами мальчика; ему казалось, что за ним кто-то идет, невидимый и враждебный.
«Это леший меня водит!» — думал Ванюшка.
Он в отчаянии готов был повалиться в сугроб, но вдруг на его замирающий зов послышался человечий отклик. Ванюшка бросился на голос, крича и плача от радости.
Через несколько минут Ванюшка встретился с высоким, плечистым охотником в тулупе и ушастой шапке.
— Счастлив ты, что со мной встрелся, — сказал мужик. — Место тут глухое, дикое… Идем!
Охотник вскинул на плечо фузею и повел мальчика лесом. Шли долго. Чем дальше, тем чаще Ванюшка клевал носом и спотыкался. Кончилось тем, что охотник взял мальчика на руки.
